Вот именно про этот самый момент не позволял я себе думать и мечтать во всю, только что отбытую, вечность — чтоб меня утром разбудил не мерзкий вопль дневального от тумбочки, а женские объятия. Ольгины.
Она пришла с работы, легла на меня поверх одеяла и обняла, и я проснулся ответить на её поцелуй. Наш разговор всё никак не клеился, если обмен репликами в пару слов можно вообще назвать разговором. И мы смотрели друг на друга так, что мать моя, у которой был отпуск, быстренько собрала нашу дочь, Леночку, и поехала с ней на базар...
Но до чего же всё в жизни повторяется. Что было, то и будет. А разница, если конечно отыщется, только лишь в сопутствующих, не слишком значимых деталях…
Например, что моя мать вернулась с базара (а не из магазина) без апельсинов, и что на этот раз меня ничто не сдерживало…
Касаемо же иероглифов, пропаханных на моём запястье когтями гостиничной садистки, то Ольга — кто бы сомневался! — их углядела, изучила и внимательно прочла, однако не вслух. Впрочем, я особо не настаивал…
У купальщиков имеются два метода захода в воду:
первый — заходишь продвигаясь мелкими шажками, поахивая, вздёргивая плечи, приподымаясь — по мере углубления дна — на цыпочки;
второй намного проще — зайти по колено и, с криком или без,— бултыхнуться головой вперёд.
Пришла пора окунуться в течение гражданской жизни…
Мастер Боря Сакун умер, хотя и обещал уйти на пенсию через четыре года.
Архипенко уехали на Камчатку — обетованный рай рыбачий, где рыба, по слухам, сама, по доброй воле, запрыгивает тебе в лодку.
Мои брат и сестра закончили железнодорожный техникум, вот и послали их на Урал — отрабатывать полученные дипломы изысканием и строительством железных дорог между Уфой и Оренбургом.
Владя с Чубой вернулись из армии раньше меня на полгода, у них было время искупаться, приладиться к течению, которое обточило Чепу до солидной лысины. Он продолжал терпеливо дожидался, когда ему стукнет двадцать семь — возраст, при котором у граждан СССР истекает срок годности для призыва в армию.
На текущий момент у него отсрочка: единственный кормилец престарелой матери-одиночки и её матери, тоже одиночки. Дай Боже здоровья обеим бабулькам до его двадцатисемилетия!
~ ~ ~
Первый выход в свет в компании друзей не слишком-то меня потешил.
Мы собрались у Влади, я забил праздничный косяк, но они затянулись лишь пару раз — проявить вежливость…
Оттуда мы двинули в Лунатик, где Шпицы всё ещё играли танцы. На тротуаре около гастронома № 6, Владя пёрднул на зажжённую спичку, которую Чепа поднёс к его жопе.
Пук аммония вспыхнул голубоватым пучком пламени.
Меня не слишком восхитил опыт наглядной физики, в стройбате отмачивали и не такое, и благодарности за непрошенное напоминание я не испытывал.
В общем, мой кайф их не вставлял, а я не догонял их способа тащиться. Мы остались друзьями, но в последующей жизни барахтались в раздельных, так сказать, струях потока.
Из библиотеки Клуба я взял «Одиссею Капитана Блада», но не добрёл и до половины его приключений, а ведь когда-то эта пустая дребедень была моей настольной книгой...
— Что ты там в газете на шкафу держишь?— спросила Ольга.
— Гандон с усиками. Показать?
— Нет!
Как будто сама не заглянула, перед тем как спросить. Или я её переоценил?
Она представила меня незнакомому брызгу в течении гражданской повседневности — её сотрудник с кирпичного завода встретился нам возле гастронома № 1. Мужик за тридцать назвал своё имя, я в ответ — своё, и оба тут же забыли услышанное.
Мне не понравилась его улыбка, обнажавшая дёсна, съеденные до корней. И какая-то в нём натянутость, сразу видно, что ни встреча, ни знакомство ему не в жилу, я даже пожалел, что мы вообще подходили.
А по ту сторону Переезда-Путепровода, не мы, а к нам уже подошёл, у гастронома № 5, полузнакомый Халимоненко, он же Халимон, желавший переговорить отдельно с Ольгой. Она попросила меня подождать и отошла с ним метра на четыре в сторону, на том же двуступенчатом крыльце у входа в № 5.
До меня доносились обрывки их беседы: «участковый», «мало не будет»… Не очень приятного стоять так вот, сдвинутым в сторону, но так уж меня попросили.
(...есть у меня эта ненужная черта — бездумно исполнять о чём попросят, а думать начинаю — стоит ли оно того?— когда уже слишком поздно...)
Беседа их подошла к концу, она вернулась ко мне, сопровождаемая его хозяйским «смотри!» вдогонку.
Ольга объяснила, что кто-то пытался украсть мотоцикл Халимона из сарая во дворе его хаты, и он, по ошибке, предположил, будто она как-то причастна.
(...мифы бывают разные. Есть полезные, как мифы древней Греции, а есть и бесполезные, как, например, будто армия делает из тебя мужчину.
Полная херня! Будь это так, я бы сказал Халимону: «Это моя женщина, со мной говори». Не то, чтобы я его боялся, просто и в голову не пришло сказать так. Армия не сделала из меня мужчину...)
~ ~ ~
Ольга предложила сходить в заводской парк в субботу, где танцы играют «Песнедары», группа из Бахмача.
То есть, приезжают из какого-то занюханного райцентра, четвёртая остановка электрички в сторону Киева, отыграют и — домой, от Конотопа всего полчаса езды. Ну и что за группа может вылупиться из такой дыры?
Но Ольга сказала, что всё равно играют бахмачане хорошо, а на танцах она познакомит меня с Валентином Батраком, он же Лялька, который брат Вити Батрака по кличке Раб.
Лабухи из Бахмача звучали очень даже неплохо, благодаря их клавишнику — чувак баскетбольного роста и в причёске, как у Анжелы Дэвис, пока ей не пришлось скрываться от ФБР.
Пел, правда, не он, а барабанщик. Они вполне пристойно делали «Дым на Воде» Дип Пёрпла и «Мексико» группы «Чикаго».
Потом к нам подошёл Лялька и Ольга представила нас друг другу.
Высокий и тощий, с длинными светлыми волосами, слегка взбитыми на темени, Лялька держал бородку à la Кардинал Ришелье, сходного с волосами цвета.
Лишь один только взгляд в просвещённые глаза друг другу подсказал, что для продолжения общения нам требуется место более уединённое, чем танцплощадка.
Такое место нашлось и там мы обменялись верительными грамотами. Достигнутое взаимопонимание и согласие, относительно качества обоюдно предложенной дури, заложили основу отношениям дружбы и сотрудничества на предстоящие годы...
вверх-скок
(...нет ничего эластичнее времени. Текущий год длится без конца и края, а год прожитый скукоживается, становится просто точкой во времени. Точка не имеет протяжённости, она кончается даже не начавшись.
Любые отрезки прошлого, которые короче года, не тянут даже и на точку. Ну что ты скажешь про минувший месяц? Что там было несколько пятниц и одно тринадцатое число? Правильно.
А про минувший час? Ах да! Там были шестьдесят минут…
Пустое тасованье чисел. Бездумное жонглёрство цифрами…
Десятилетие — та же точка... После отбытия этой точки в школе, у человека начинает расти щетина. Если она случилась в «местах не столь отдалённых» — ноют суставы, особенно в правом плече, но это всего лишь точка.
Через неделю после демобилизации стройбатовская вечность превратилась в несвязные лоскуты воспоминаний, наколотых на точку в прошлом, которую течением жизни снесло уже невесть куда, да и неважно куда, потому что нужно струиться дальше...)