самое-пресамое
финальное произведение

(...да, но теперь придётся отмотать назад — что это за Славик с Двойкой?..)

Два первокурсника, они пришли в мою общажную жизнь на смену Фёдору с Яковом.

Славик из Чернигова поступил на Английский факультет, и даже поселился в одной со мной комнате. И он тоже служил в стройбате, однако отбыл свой срок чмошником, на должности завсклада. Следовательно, происходил из зажиточной прослойки общества. Ну в смысле, родители располагали средствами для проведения успешных переговоров с командованием его воинской части.

В стройбат он тоже угодил из-за зрения, которое скрывал за дымчатыми стёклами очков. Длинный чуб из прямых каштановых волос покрывал его лоб наискось — от края и до края — вдоль оправы очков, и свою верхнюю губу он не брил, а просто иногда подравнивал ножницами женственно мягкую поросль.

Прошедшему школу стройбатовской службы не требуется пояснений смысла и происхождения того всеобъемлющего всепрощения и всепонимания, что светятся во взгляде сожителя по комнате, после недолгой отлучки в Графский парк. Бывшему стройбатовцу хватит решимости задать прямой вопрос и — после прямого ответа — попросить. В просвещённых кругах это называется «упасть на хвост».

Дурь сплотила нас, сделала, практически, неразлучными. Вспоминается случай зимнего подсоса, когда посреди недели я сорвался в Конотоп: трёхчасовой электричкой туда — семичасовой обратно, в Нежин. Ну так Славик тоже со мной поехал, вот до чего настоящий друг.

В Конотопе мы проехали к Ляльке, а тот меня спросил, помню ли я того фраера Питерского.

Как не помнить? Мне ещё ботинки на нём понравились, увесистые, явно видно, что выносливые. Лялька в тот раз покорял гостя широтой размаха нашей девственной глуши. Повёл питерского в свою секцию в подвале, где конопелька до кондиции доходила. Мы там же и косяк курнули, нехилая оказалась дурь, доходчивая.

— Так тот гнида,— грит Лялька,— на той неделе подвал мой бомбанул. Дверь сломал и всё вынес. Серёга Король его на вокзале видел, как тот с рюкзаком на ленинградский садился.

Да, ничё не скажешь — чистая работа, не зря же Питер, в державе нашей, завсегда культурная столица…

Короче, Лялька уделил пару головок, но с предупреждением, что качество ещё не проверял. Тогда я, ну на всякий, ещё и на Декабристов заскочил, там, на чердаке сарая, пара веточек отыскалась.

На обратной электричке совсем невмоготу стало, я в тамбуре косяк забил из Лялькиной гуманитарной помощи, покуда Славик вокруг меня ширму изображал в меховой шапке сверху… Мы прям там и взорвали, выкурили, в вагон зашли и сели на сиденья, друг друга напротив.

Он на меня поглядывает, я на него, в надежде, так сказать, может это меня просто ещё цапануть не успело? Но это всё херня. Если начинаешь культивировать такие ожидания, значит в косяке не больше дозы, чем, если настрижёшь из кухонного веника.

В Нежин приехали поздно. Подавленные такие, обезнадёженные. Пока до общаги доехали — совсем темно стало. Уже просто на всякий, прошлись до Старого Здания…

Ночь. Безлюдье. Зима… Я забил из чердачной. Взорвал. Славик рядом стоит, но сдерживается.

Я ещё раз затянулся и грю: «Славик... (...а от мраморной дощечки на углу Старого Здания с надписью «Здесь учился Н. В. Гоголь...» мои же слова эхом возвращаются…) ...а мы не зря сегодня трёх лошадей загнали».— И передал косяк в его вожделенно скрюченные пальцы.

~ ~ ~

Ну а Двойка из Бахмача, тот, вообще-то, был Сашей, пока я не прозвал его Вечным Двоечником, но позже погоняло до "Двойки" сократилось. В отместку, он прозвал меня Ахулей, тем самым, сокращая мой боевой клич, на случай стрессовых раскладов — «А хули нам? Прорвёмся!»

Фактически, он даже не из Бахмача, а из села, но настолько близкого, что в него даже асфальт заходит, ну до половины — точно.

Вот он и строил из себя наивное дитё природы, сельского простачка. Родители его неслабо харчевали, и каждый выходной, как отправлялся он обратно на учёбу, добрячую собирали «торбу», на предстоящую неделю, так что здоровый получился детинушка.

Суть человека яснее всего проступает в его способе смеяться. У Двойки выходило так: глаза зажмурены, лицо запрокинуто, испускает два квохчущие вскрика, потом широкое лицо возвращается в исходное положение, пара булавочных зрачков — в щель расступающихся век — обшаривают ситуацию: как оно тут что? Такой вот бесшабашно осмотрительный характер...

Как студент БиоФака, Двойка, ессесна, жил на втором этаже Общаги. Он тоже был из породы хвостопадов, но не в такой мере, как Славик.

Основным фактором, что связал нас в неразлучную троицу, стал преферанс. Величайшая из игр, если вникнуть. Покер, храп, кинг и его облегчённая модификация — ералаш, те для лицедеев: театральный конкурс актёрского мастерства. Преферанс — не такой, это интеллектуальная игра разума. Просто мне в него катастрофически не везло… Я пытался обуздать и укротить судьбу, и потому жутко рисковал. «Сизые» мизера́ стали визитной карточкой Ахули.

Прекрасно сознавая, что, из-за кражи малиновой скатерти рыжеволосого дембеля, Удача от меня отвернулась, я пытался во что бы то ни стало переломить такой status quo и снова ухватить за чуб Фортуну. В результате, отхватив две-три взятки (а то и «паровоз») в заявленном мизере, я досиживал, безучастно и вяло, в безразличной прострации, до конца расписываемого «сороковничка».

Мне платили студенческую стипендию в размере 45 руб. Почти каждые выходные, мать уделяла мне десятку, перед отъездом в Нежин. Все деньги уходили на карточные долги, ну плюс хавку в столовой. «Довгi» бутылки сухого вина остались в прошлом, я перешёл на здоровый образ трезвой жизни. Хотя безвылазное безденежье заколёбывало.

Плюс к этому, Двойка и Славик, сговорившись, играли «на лапу», как единая команда, и, следовательно, не лелей наивную надежду на взятку вторым королём, или третьей дамой. Хорошо сыгранный тандем оставит одиночку без виста в 50% игр за «пулю». Таков закон, суровый, но справедливый — в картишки нет братишки, среди друзей еблом не щёлкай.

(...конечно, тебе ни к чему вся эта преферансная терминология, но, чтобы прочувствовать суть, представь пару грабителей в маршрутке: один выкручивает жертве руки, пока второй обшаривает карманы. Разница лишь в том, что ты больше не сядешь в одну маршрутку с ними, а в преферансе, ты назавтра придёшь к ним же и скажешь: «Ну, чё? Распишем «пульку»? Или всё-таки распишем?»…

Об их сговоре мне сказано было напрямую, годы спустя после окончания НГПИ. Особого труда не составляло вычислить инициатора их спортивной коалиции, но я не стал, мне лень...)

Разумеется, я замечал их «налапную» педальную систему из почёсывания брови или дёрганья себя за мочку уха, под видом рефлексивных телодвижений организма, но мне это было краями. У меня шла разборка с судьбой, один на один, даже если она применяет пару подставных пешек…

Зная, что в 72-й «играют», к нам собирались преферансисты из других отделений. С этими я удерживал паритет, мог бы и выигрывать, если б не втянулся падать на ненадёжные — «сизые» — мизера́…

~ ~ ~

Помимо постоянной готовности сыграть в карты, Двойка служил источником полезных знакомств. Через его посредничество, пара симпатичных «голубых», из местных, раза два посетили нашу 72-ю. Один из них рассказывал «голубые» анекдоты: «Так паалучи, Фашист прааклятый, гранату от Савецкава гомосексуалиста!» С большим вкусом и очень смешно передавал он педерастические интонации.

А Доктор Гриша делился впечатлениями от отдыха на пляжах Золотые Пески в Болгарии, где он загораживал обзор Англичанину, который зашёл в море, пока Гришин партнёр вытаскивал солидные часы из шмоток Мистера… Мы снова хохотали.

Нет, Двойка не был «голубым». Я вообще ни одного не встретил в институте. Какой смысл? Поступить и оказаться в группе из сплошь девушек? Так что они просто промелькнули, как забавный эпизод со стороны.

Хотя Доктор Гриша оказался полезным. Один раз, он сделал мне освобождение аж на двенадцать дней, написал какой-то бронхитис в диагнозе. Такой милый мужчинка. И волосы очень красивые, хотя «волосы» даже не очень-то и подходит, лучше сказать волнистая шевелюра. А лицо приятное, просто ростом невелик. Но коричневый мягкий портфель солидных размеров, как и бёдра в зовущей походке.

У меня с ним сложились вполне дружеские отношения, несмотря на различие ориентаций, не то что, как с тем Тугриком. Кстати, Доктор Гриша тоже был женат, имел двух детей, оба мальчики...

~ ~ ~

Ну а больничный на три дня, по случаю острого респираторного заболевания, оно же ОРЗ, я и сам себе делал, без Гришиного диагностического вмешательства.

Позади Старого Здания стояла хата институтского медпункта. Приходить надо утром, до начала занятий. Тебе выдают градусник и, если есть температура, получаешь бумажку с печатью ОРЗ — иди, гуляй три дня, поправляйся. Только надо ещё старосту предупредить, чтобы журнал зря не пачкала, всё равно через три дня справку принесу.

Двойка, как светило биологии, объяснял, что температура резко возрастает в области напряжённого сокращения мышц. Но ведь подмышка вся из мускулов! Засунув градусник в неё, я начинал интенсивно сокращать и расслаблять мышцы этой области, под покровом одежды, пока старшая медсестра, по кличке Пилюля, не скажет «Хватит!» Конечный результат ни разу не оказался ниже 37.3°, по Цельсию.

А в результате — 3 дня преферанса, заслуженные честно, по-спортивному. Только опять же надо старосту группы предупредить…

Со старостой мне повезло, конечно. Хотя, если ты один-единственный чувак на группу, составленную из дюжины девушек, то тут без вариантов, ты — везунчик. Ты просто обречён на внимательное отношение с их общей стороны, включая и старосту...

Лида имела некрупную фигуру хорошего сложения, без излишне развитых вторичных признаков её пола. Увенчивалась она, фигура, лицом довольно приятной наружности, главной чертой в котором являлась доброта. Это чувствовалось безошибочно и оставляло приятное послевкусие.

Крупноватая родинка на щеке, типа "мушки", что служила модным трендом в эпоху маркизы де Помпадур и кого-то из Людовиков, делала Лиду не такой как все добрые, хорошо сложенные и пригожие девушки.

Однако наша маркиза, до того как стать студенткой НГПИ, как видно, не вписалась в каноны красоты, исповедуемые в её родном селе, и потому махнула на себя рукой и, в отместку своей внешности, носила безликую стрижку практичной длины. А жаль.

Конечно, я испытывал к ней самые дружески чувства (со старостами, лучше только так), куда примешивалась благодарность за своевременные оповещения о парах, которые надо посетить, чтобы в дальнейшем не раскаяться, и уважение к её Французскому облику, хоть и в Советской причёске,— всё выводило на грань платоничности.

Хотя, по моему глубокому убеждению, чисто дружба между девочкой и мальчиком возможна лишь, если он импотент или же, в крайнем случае, и сам предпочитает мальчиков.

Правда, речь не об этом, а о скрытых способностях человеческого тела, способного надуть ртуть в стеклянной трубочке, тот самый грёбаный градусник.

Пилюля просто поражалась, что у меня такая частая простуда, где мой иммунитет? Затем изумление переросло в озлобленную подозрительность, и она начала выдавать мне по два градусника за раз. В каждую подмышку по одному. Стабильность она этим не нарушила, а разница составляла всего одну десятую: 37.3° на 37.2° — всё равно ОРЗ.

И тогда Пилюля озверела:

— Хватит! Вот тебе направление — пускай с тобой больница разбирается.

Но я не пошёл на попятную, отправился куда послан, и пролежал в горбольнице полторы недели. Ни за что, фактически, из чистой принципиальности.

* * *