В нашу третью встречу, капитан сказал, что замполит войсковой части, где я прослужил два года срочной службы, слишком невысокого обо мне мнения, и сообщает, что я такой, сякой, и даже этакий.
(...похоже, в КГБ всё поставлено с ног на голову — сперва меня вербуют в секретные агенты, а потом наводят справки: а стоило ли вообще? Хотя если вдуматься, тут есть доля и моей вины: слишком красивую нарисовал фальшивку в своей характеристике для поступления в вуз. Как говорил великий мудрый Гавкалов, водитель автокрана в СМП-615 (об обоих позже) — «что слишком хорошо — уже нехорошо»...)
Тогда я спросил, сообщает ли Замполит о моём активном участии в ограблении банка, на что капитан хмыкнул, но всё равно хотел бы знать, чем вызвано столь отрицательное мнение обо мне со стороны старшего по званию.
И тогда я не стал юлить в пустопорожних самооправданиях или запутываться в жалком вранье, нет, ничего подобного, я прямо и без обиняков изложил всё, как оно и было на самом деле и, ни на йоту не отклоняясь от истинности фактов, влез в шкуру почтальона части (получай, сука, за выпотрошенные материнские "троячки").
Я подставил себя на место почтальона, он же киномеханик Клуба части, он же посыльный Замполита для передачи сообщений и подарочков его (Замполитовским) юным пассиям.
По этой, слегка подправленной мною версии, именно я перепихнулся с одной из девушек, а та дура ляпнула Замполиту и тот, пылая слепой ревностью, теперь малюет меня самыми чёрными красками, как наркомана и дебошира, ведь малолеткам он платил…
После этого разговора, позолота с моих упований стать шпионом на территории США заметно облупилась. Мне дошло, что я понадобился для местных нужд и — только, ещё один стукач, ещё одно «ухо Гестапо» вживлённое в карман обывателя.
Дальнейшее подтвердило мои унылые опасения… Тема разведшколы больше уже не поднималась (вербовочная наживка, чтобы дурачок заглотил крючок), а вместо этого, дважды в месяц, я приходил в первую дверь направо, в коридоре привокзальной милиции, возле общественного туалета, сообщить, что никаких разговоров о политике среди студентов НГПИ я не слышал.
С одной стороны, как бы и неловко обманывать надежды капитана, а с другой, ну что я мог ему сообщить? Разве КГБ заинтересуется, что Игорь Рекун, мой однокурсник из Конотопа, поступивший в институт прямиком со школьной скамьи, влюбился в четверокурсницу, Ольгу Жидову из Чернигова?
Все вечера Игорь безвылазно проводит в её комнате, а её сожительницы эксплуатируют чувства юного влюблённого, посылают его с чайником в умывальник, набрать воды из-под крана.
Однажды в коридоре его перехватил их однокурсник, мой сокомнатник, Марик Новоселицкий.
— Што? Сделали из тебя водоноса?— Спросил Марик со своей всегдашней ухмылочкой.
— Ну, и што?— Вчерашний школьник не сробел, а вскинул свой острый носик с очками чайного цвета и, с независимым видом крутого чувака, продолжал жевать свой буббле гум.
— В Ольгу Жидову влюбился, да?
— Ну, и што?
— Жениться на ней хочешь, да?
— Ну, и што?
— Как можешь ты на ней жениться, если я её ебал?
— Ну, и што?
Игорёк вынес и этот смертельный удар, и только предатель-чайник чуть свесил свой нос, во вдруг ослабевшей руке, испуская тонкую, как спица, струйку на серый бетон неодушевлённо-бездушного пола. Бедный мальчик...
Сожитель мой не врал, конечно, и объяснил свой поступок желанием спасти юного Игоря от роковой ошибки. Но всё равно, этот Новоселицкий просто сволочь, хоть и Еврей…
Короче, нечем мне было выслужиться перед КГБ, как-то подштопать или подсушить свою репутацию, подмоченную стукачом Замполитом.
~ ~ ~
В ту пору в Нежине насчитывалось два ресторана — «Полiсся», на площади перед базаром, и «Чайка», в одноимённой гостинице, направо от здания Горкома-Райкома Партии, за спиной Ленина на главной площади. Третий находился на первом этаже железнодорожного вокзала, но я его не считаю, потому что до 17:00 он являлся столовой.
Эпически провинциальная глушь — до щемоты, до умиления… с памятником земляку, чьё парусное судно, на заре XIX века, стало первым предупреждением пингвинам о приближении цивилизации к обледенелым берегам Антарктики, но эти глупые пернатые не вычислили, какими чучелодельными последствиями чревато появление на тёмных полярных водах странной деревянной льдины с пингвинами, которые базарили совсем не по-пингвиньи… с высоким храмом, запертым на ремонт с конца 50-х… с первенцем Советского танкостроения образца 1929 года, перед входом в парк Шевченко, без всякого постамента, на асфальте тротуара, заливай солярку и — вперёд!.. и даже площадь перед базаром была, в сущности, всего лишь очень широкой улицей, от моста к универмагу...
Рестораны мы посещали крайне редко и то не все, потому что Яков и Фёдор избегали оба заведения данного пошиба. На такие случаи их подменяла Света, официальная невеста Марка.
Белые скатерти на столах и зелёная дорожка через весь зал, от входной двери — к ширме в углу, которая камуфлировала ход на кухню, свидетельствовали прямым текстом: тут тебе не забегаловка, а ресторан. И, как и полагается в ресторанах, приходилось очень долго ждать, покуда официантка принесёт заказанный гуляш с картошкой.
Чтобы скоротать время, Саша Остролуцкий начинал полировать свои ложку-вилку-нож, из разложенного перед ним на скатерти прибора, чей строй замыкала башенка из скрученной стоймя салфетки, хотя никто не знал, что ею надо застилать штаны. Вот он и наяривал у неё под боком — типа как бы такой весь чистоплотный и благовоспитанный. Хорошо хоть мизинчик в сторону не отставляет, чистоплюй детдомовский...
Света продолжала шпынять Марка своим «что такое, Марик? Я не поняла!», но уже вполголоса… Наконец, из-за ширмы показывается официантка с подносом в руках… Не, опять понесла мимо, к другому столу. Ждём-с...
Ну наконец-то, вот уже и к нам. Она переставляет тарелки с подноса на скатерть. Саша деловито разливает водочку из круглого, как химическая колба, графинчика. Ну-с, вздрогнем!
И, после второй стопки, ты уже участник остроумной застольной беседы. Твои пальцы так изящно поигрывают ресторанной вилкой. Музыка из-за ширмы уже не режет слух чрезмерной громкостью. Ты ненавязчиво обводишь взглядом зал. Какую тут пригласить для медленных объятий на зелёной дорожке?.
Марик их всех знает, с какого, скажем, факультета та пара девушек, и даже курс какой. А если просто местные, то уже Светик выложит всю их подноготную...
Золотая молодёжь. Прожигатели жизни…
В конце, Марик платит по счёту из своего мягкого коричневого кошелька, в Общаге вернём свои доли…
~ ~ ~
Если бы не его любовь к поучениям, Марик был бы вполне нормальный чувак. Однако, возвращаясь из душа на первом этаже, он непременно заглянет в вестибюль, поблагодарить вахтёршу, тётю Дину, за горячую водичку. И тут же начнёт тебе толкать, что хоть она к водичке не при чём, но это неважно, зато теперь готова делать одолжения.
Это как пообещать кому-то что-то. Никто ж не знает когда ты выполнишь обещанное, и выполнишь ли вообще, но тот, кого ты обнадёжил, начинает надеяться и, в ходе ожидания, человек уже зависит от тебя, он — за тебя.
(...сдаётся мне, Марк просто повторял то, что папаша с малых лет вбивал сыну в голову. Еврейская мудрость, из поколения в поколение, смекаешь?. Вот от кого чекисты научились прищучивать долбоёбов обещанными разведшколами...)
За обучение меня уму-разуму я расплатился книгой "Замок Отранто" в тиснёной коричневой обложке, что лежала поверх моей тумбочки. Библиотечная, из Клуба КПВРЗ.
Она его так глубоко приворожила, что я ему её подарил. Только сперва мне пришлось вернуть, а через неделю выкрасть. Проще простого — впихнул книгу за пояс штанов под полушубком и выходишь из-за полок с какой-нибудь другой, для записи в карточку...
вверх-скок
(...и всё-таки, закрой они глаза на его морзянку, а также на крещение дочери в подпольной церкви, и матерщину в адрес КГБ, у подножия Комсомольской Горки в городе Ставрополь, то — как знать! — я вполне мог бы подняться на пост Президента нынешней России… Моя мама всегда говорила, что я очень умный...
А так, я отравил свои студенческие годы собственными руками. Два ежемесячные рандеву с капитаном изводили меня, как неотступная зубная боль. Я глушил, я гнал прочь мысли о предстоящей встрече, старался думать о чём-то другом… ну, хоть о чём-нибудь… с беззвучным карканьем, они возвращались, наседали снова, как мысль о предстоящем конце не покидает неизлечимо больного.
Средь подогретого веселья в духе ломоносовских разгулов, всплывало вдруг, что через три дня мне опять в ту дверь направо, возле общественного туалета, переключая из текущего увеселения в угрюмые раздумья, что «сексот», хотя всего лишь сокращённое «секретный сотрудник», звучит куда отвратнее, чем даже «чмо».
И никуда ведь не денешься — у них моё заявление и доносы, хотя ни на кого конкретно, но подписанные псевдонимом «Павел». Так что, если я даже, скажем, залечу на Зону, там ко мне подойдёт другой замполит-«кум» и прикажет стучать на остальных зэков, не то какая-то часть архивов КГБ дотечёт до пахана Зоны.
Жизнь моя превратилась в смятую жестянку, как у Синдбада, в каком-то из его странствий, когда мерзкий старикашка примостился к нему на шею, душил и пинал ногами за малейшее непослушание.
Но почему капитан КГБ остался безымянным? Он называл мне своё имя и отчество, но хоть убей — не вспомню.… Дело не в том, будто боюсь я КГБ, или во что уж там его сейчас переименовали — нет, просто провал в памяти. Как ни стараюсь вспомнить, ничего не выходит… Хотя не очень-то и хочется...)