Мои сожители по комнате-пеналу все как один — четверокурсники…
Фёдор Величко — выходец из глубинного села на просторной Неньке-Украине. Дружно нависая над его широким лбом, прямые волосы напоминают чем-то соломенную крышу сарая на тихом хуторке.
Саша Остролуцкий воспитывался в детском доме, а теперь собирается жениться на дочери профессора Соколова из Москвы. Никто кроме него не встречал, и даже никогда не слышал о таком профессоре и дочери его. Подобно Фёдору, Саша невысок, но пощуплее, светлые волосы — мягче, нос — длиннее, и у него репутация Казановы.
Любимое занятие Остролуцкого — ходить в гости по комнатам девушек на этаже, и пить у них чай со сладостями. В чайных утехах его зачастую сопровождает Марик Новоселицкий из Киева. У Марка круглое лицо, сосульки чёрных волос свисают до широких стёкол очков, и неизменная усмешечка под редкими усами. Он самый упитанный среди жителей комнаты.
При посещении комнаты Светочки Хавкиной и трёх других первокурсниц, Марик и Саша отплатили за чай с вареньем самой чёрной неблагодарностью. Выпили, съели и, пересев из-за стола на покрывала девичьих коек, принялись презрительно хаять этих нехороших людей — Евреев.
Света, миловидная чернокудрая дочь какого-то из осевших в Чернигове колен Израилевых, менялась в лице на каждое из их антисемитских замечаний, но терпела молча. Потом два дня она просто места себе не находила, пока Илюша Липес, третьекурсник с бакенбардами как на автопортретах Пушкина, не объяснил ей, что эти неблагодарные свиньи на самом деле и сами Евреи.
Четверокурсник Яков Демьянко из Полтавы снимает комнату где-то в городе, но ежевечерне навещает однокурсников. Всё своё свободное время (а другого в нашей комнате не бывает) мы проводим в непрестанных баталиях в подкидного, и Якову в этом нет равных. Ростом он тоже выше всех. У него длинное лицо Прибалта в обрамлении длинных каштановых волос и, так же как и Фёдор, он разговаривает только лишь на Украинской мове. Остальные общаются на Русском, но мы прекрасно понимаем друг друга...
Помимо Яши, нашу комнату регулярно посещает четверокурсница Света из Нежина. Она официальная невеста Марка, потому что и родители их тоже уже знакомы. В карты Света не играет, она сидит на койке Марка — и только Марка — и держит его в ежовых рукавицах:
— Что такое, Марик? Я не поняла?
— Ну Светик, ну я просто...— опасливо опустив глаза за стёклами своих очков, начинает оправдывать обвиняемый, пока остальные не начнут орать, чтоб не тянул уже с ходом — берёт или бьёт?
Потом он провожает её домой, возвращается, а когда в комнатах отключат свет, приводит свою однокурсницу Катраниху. Пару минут они молчком поскрипывают его койкой и расходятся. И это правильно, потому что назавтра всех снова ждёт долгий день напряжённой учёбы...
~ ~ ~
У Катранихи широко открытая натура, а вдобавок хроническая гостеприимность.
Один урка грабанул Республиканский Дом Мод в Киеве и решил залечь на дно. Он сошёл с электрички в Нежине, и целую неделю провёл у неё в комнате, потому что они случайно познакомились в вагоне. И каждый вечер он её и всех её сокомнатниц водил в ресторан, не в один, так в другой.
Через неделю, по горячим следам импортных тканей из Республиканского Дом Мод, которые взломщик пытался толкнуть на нежинском базаре, два оперативника уголовного розыска поднялись на третий этаж Общаги. Один из них достал чёрный пистолет из-под пальто, и постучал в дверь комнаты Катранихи, где взломщика уже и след простыл. Взяли его лишь спустя месяц в Мариуполе, по свидетельству жены оперативника с пистолетом, тоже студентки четвёртого курса АнглоФака.
Вскоре Катраниха пригласила меня в кинотеатр Ленинского Комсомола, метров за двести от столовой, напротив дорожки к озеру в Графском Парке. Мы смотрели "Зорро" с Аленом Делоном в главной роли. Ну не знаю, но по-моему финальная сцена фехтования слишком уж затянута, аж скучно.
В общем, зря она на меня столько времени тратила. Я не мог смотреть на неё как на женщину, зная, что она девушка моего сожителя по пеналу. Чего греха таить, меня всегда отличала некая старомодность взглядов…
Начиная свою студенческую жизнь, я даже и не помышлял нарушить мою супружескую верность, это было просто немыслимым, во всяком случае неделю или около того. Но потом на нашем этаже Общаги подвернулась пустая комната, чей ключ попал мне в руки, а к этому стечению приложилась ещё и однокурсница в кудряшках, Ирина из Бахмача.
Мы провели в той комнате всю ночь, где она показала свою пылкую приверженность чисто тактильным утехам и стойкий негативизм к поползновениям ниже резинки её трусиков.
Опять?! За что?! Слов нет, грудь у неё пышная, правда, с довольно диковинными соска́ми — в жизни не видал настолько крохотных, типа головок английских булавок. Однако всю ночь заниматься лишь бюстом убийственно монотонное занятие.
Через два дня, в полутьме коридора Общаги, её пышная грудь решительно преградила мне путь.
— Ты не говорил, что ты женатый!
— Ты не спрашивала.
~ ~ ~
Это теперь в Нежине городские автобусы останавливаются рядом с железнодорожным вокзалом, а тогда автомобильный мост над железнодорожными путями ещё не успели построить, и до остановки приходилось топать по высокому пешеходному переходу… Потом долго ждать автобуса, штурмом вскарабкиваться в него, и не менее долго ехать до главной площади, стоя стиснутым толпой всю дорогу.
От площади уже пешком спускаешься до моста через реку Остёр, на правом берегу которой и Общага, и Новый Корпус, и Старое Здание и Графский Парк у них за спиной — в охвате длинной подковой озера — чьи Вязы-великаны подпирают небо над Нежином...
Мне понадобилась одна из тех затяжных поездок от вокзала до площади, целиком, чтобы уговорить Якова Демьянко продать мне рубашку. Белая рубашка в широкую клетку из тонких жёлто-синих полосок. Возвращаясь в Нежин после отдыха в родной Полтаве, Яков привёз рубашку на продажу по договорной цене и в переполненном автобусе приоткрыл свой портфель — блеснуть передо мной товаром.
Мне она сразу понравилась, вот и пристал, но он никак не соглашался продавать, потому что на нём такая же, а мы с ним на одном факультете. Нельзя же, чтобы двое носили одно и то же в том же самом месте или как?
Самыми торжественными клятвами, я обещал не одевать её без его согласия или если постирает, или когда оставит в Полтаве
(...мы жили в эру дефицита и отлично знали, что это так. Меня нисколько не смущало, что у однокурсницы, когда та села во время общей лекции на одну скамью со мной, из-под юбки завиднелись затяжки, сбегающие от верха колготок, заклеенные на ляжках синей изолентой…
А что такого? Она вот встанет, и юбка скроет изоленту — останутся одни только ноги в фирмо́вых колготках Conte…
да, звонкая нота эпохи высокого мини успела уж стихнуть вдали...)
вверх-скок
(...и в этом, на мой взгляд, основной изъян цивилизации. Взять, например, меня. Побуждаемый самыми чистыми намерениями — совершить честную сделку по схеме «ты — мне, я — тебе», то есть обменяться удовольствиями: я готов предоставить все интересующие её услады и ресурсы моего мужского тела — без всяких ограничений — в обмен на утехи предусмотренные устройством её женских прелестей. Однако вместо Вакханки, вьющейся в моих объятиях змеёй, я нарываюсь (аххуеть в который раз!) на факт использования влагалища в роли капкана.
Горьки плоды твои, о, цивилизация! На вот, титьками поиграйся и — закатай губу обратно! Сперва женись, а там уж хоть ложкой хлебай… И никому и дела нет до твоих самоугрызений, что не смог пробудить ответного пыла…
Хмм... и называешь себя мужчиной после этого? Не смог — значит импотент. И с этим не поспоришь, отчасти. Ведь и впрямь не способен я самоутверждаться посредством изнасилования. При чём — здесь самая непостижимая загадка — само лишь начертание слова "rape" вызывает у меня эрекцию, а вот чтоб претворить слово в жизнь — тут меня нет… даже с отказницей, которая легла со мной по доброй воле, не оглашая своих долгосрочных планов. Скажет: «нет! ну, не нада!», и я начинаю обуздывать свою вставшую на дыбы амбицию, чего бы мне это не стоило… Наверное оттого, что я люблю честные сделки…
Хотя более садо-мазо-грёбаной ситуации и представить невозможно, ну кроме как разве что, когда уже по ходу скажет «перестань, вынь, пожалуйста». Тут даже и не знаю, хватит ли моих устоев морального благородства. Это пострашнее садизма, на такое даже слов не подобрать.
Ну да, я всё понимаю, она тут не при чём, и не её вина, что подвернулась мне, а всё это — судьба, кисмет, на роду написано, предопределено движением звёзд… Но нахер мне упала такая астрология?
Она там, где-то в своём мутно-юном возрасте, наткнулась на утконоса недоношенного, и теперь отыгрывается на ни в чём не повинных лопухах, со сдвигом в джентльменство типа меня. Вот что обидно-то…
Ну и к тому же, родился я слишком поздно — уже после возникновения семьи, частной собственности и государства...)