самое-пресамое
финальное произведение

Лично я никогда не испытывал особого антагонизма к своей тёще, однако не могу не отметить, что чувства твоей бабушки порою брали верх над разумом…

Её отличительной чертой являлся Антисемитизм, стойкий и непримиримый. Вероятно, сказывались годы, поведённые в зажиточной Немецкой семье. Именно тот период сформировал её отношение ко всем этим Евреям. Люди невольно втягиваются разделять чувства окружающих...

Бывший декан Английского отделения Антонюк (который потерял должность в ходе своих партизанских рейдов с карандашом, ликвидируя фамилии Близнюка и Гуревича в листах ватмана на стене) остался героем в её глазах. Её возмущало, что вокруг одни Евреи, а также возмущало безразличие её мужа к её возмущению по поводу эскалации Сионизма.

Сидит с газетой перед своим увесистым носом и, когда уже забудешь, о чём ему говорила, очнётся, чтобы сказать: «А? Ну да...». И опять зарылся носом в прессу. Опора в жизни, называется!

В своей непримиримой борьбе против Сионизма, она даже ходила на приём к новоназначенному ректору — открыть его глаза на вопиющее размножение колен Израилевых по всем факультетам.

. .. .

Но жизнь не стояла на месте, живот у Иры рос, по нему уже начали ходить волны от твоих коленей и пяток. Довольно крепкие были пятки, мой нос это помнит.

И пришёл день, когда Ира испуганно сказала мне позвать её маму… Гаина Михайловна вошла в спальню.

— Что это, мама?

На безупречно гладкой статуэтной коже, внизу, под совсем уже большим животом наметились неровные бороздки

— Растяжки.

— Это пройдёт после родов?

Мать Иры хмуро опустила голову и промолчала…

~ ~ ~

Началась последняя экзаменационная сессия, но экзаменаторы, вместо вопросов у Иры спрашивали зачётку, чтобы вписать оценки по предмету…

Поздно вечером 14 июня, у Иры отошли воды, и мы пошли в роддом. Там очень удивились, что твоя мать явилась на роды пешком, отдали мне её одежду, а саму Иру увели в предродовую палату. Там я уже не мог её охранять…

. .. .

Одежду я отнёс домой и вышел обратно. Метров за двести до роддома, у тротуара высилась КАМАЗова туша с потушенными фарами. Он не шевелился. Лишь три глаза мерцали красной злобой поверх его кабинки. Гребень дракона.

При моём приближении, КАМАЗ вдруг резко сиганул вперёд. Поверх бордюра, из длинной лужи на дороге, взметнулась сеть шипящей грязной пены.

Но я успел подпрыгнуть. Сеть промахнулась и, разочарованно кряхтя, сдохла. Ловко и благополучно приземляюсь на мокрый тротуар.

Убирайся, грязный дракон! Пошёл в логово! Мне некогда с тобой возиться, в эту ночь дела есть поважнее.

КАМАЗ пристыженно уфырчал в сторону Красных Партизан…

. .. .

В приёмной мне сказали, что роды будут утром, и я вышел.

Роддом состоял из длинного одноэтажного здания. Вход с торца. Неподалёку от боковой стены, напротив середины, обнаружилась круглая беседка из железных труб. Размером почти как в стройбате, но без центральной ямы, которая для бычков.

Я зашёл под жесть крыши ажурного шатра, сел на брусья лавки, оцепившей круг бетона под ногами и, уперев спину в трубу бортика, начал ждать. Без Иры, мне слишком невыносимо в пустой узкой спальне её родителей.

Запоздалая пара прошагала от ворот к двери роддома. Вскоре мужчина, уже один, пошёл обратно к воротам. Сталбыть не только мы пришли пешком, наверно, день такой...

Полная луна блистала высоко над крышей медучреждения… Я выкурил косяк, и она обернулась мерцающим далёким выходом в конце длинного туннеля из тёмных пульсирующих стен.

Распахнутое окно родильной целилось, с безукоризненной точностью, на круглую беседку. Назначение палаты я вычислил, когда там вспыхнул свет, зачернённый мелкой сеткой от комаров, и в ночь рванулись вопли роженицы. Это не Ира кричала, голос не её. Наверное, из пешей пары, которая явилась после нас.

Когда комната опять смолкла, а свет угас, я пошёл в приёмную. Что если голос меняется при родах?

Мне сказали, ещё не время...

Больше я не забивал... Косяк, в начале вахты, остался единственным на всю ту ночь. Когда крики раздались по новой, я сразу же узнал родной голос — это Ира!

Но вот всё позади, и свет погашен, я пошёл в приёмную, но мне сказали, что нет ещё. Послали к окну предродовой, тоже с длинной, но обратной стороны, без беседки.

Ира приподнялась до подоконника и посмотрела из-под век приспущенных болью книзу, не веря, что я тут до сих пор.

Она сказала, чтоб я уходил, что роды будут в девять.

Откуда же ей знать, что я тут охраняю её от всего мира с его КАМАЗными драконами и фельдшерицами палаческой наклонности: «Кердун на смене?»

— Нет.

Я ушёл в беседку… Там и сидел, и стискивал в ладонях дрожь своих плеч, уйдя в глухую оборону от ночного холода, который всё прибывал.

. .. .

В мутном предрассветном мраке, круг пола пересёк вдруг неясный чёрный шар, с белым цилиндром носа. И лишь когда жуть непонятности затерялась в травах, я догадался — это ёжик был, застрявший мордочкой в стаканчик от мороженого...

Лучи невидимого солнца притронулись к высоким белым облакам, скоро уж согреюсь.

Из центра окружности крыши, нить тонкой паутины ринулась отвесно вниз, ускоряясь весом паука на конце, ниспадающем к бетону. Лишь только тот коснулся пола — воздушное пространство под куполом шатра рассёк летящий воробей, придерживаясь курса, проложенного по земле ежом стаканоносцем. Паук последовал за ними.

В родильне снова кто-то закричал. Когда утихли крики, две женщины окликнули меня из-за вуали антикомариной сетки, чтобы подошёл.

У одной, в приподнятых руках — младенчик, что-то болтается между ножек.

«Сын», — успел подумать я.

— Поздравляем с дочкой!

«Пупок», — поправил я себя.

~ ~ ~

Тёща встретила меня улыбкой и поздравлениями, она уже успела позвонить в роддом.

Заняв у Тони денег, я рванулся на базар. Это была серьёзная банкнота в двадцать пять рублей, ничего мельче у неё не случилось.

Я метался по базару — скупал букеты роз. Розы, мне нужны только розы, ничего кроме роз. До холостого щелчка полностью выпущенной обоймы в двадцать пять рублей.

Потом я поспешил в роддом с охапкою букетов. Одноногий инвалид на костылях, возле пятиэтажки тёщи, счастливо улыбнулся мне, он знал, куда я так спешу.

Медсестре в роддоме пришлось позвать ещё двоих на помощь, чтоб занести цветы из приёмной в коридор за дверью.

Позднее, Ира мне сказала, она ещё лежала на каталке там, и они укрыли розами всю простыню поверх неё, но ненадолго, потому что её увозили уже в палату, а туда цветы не разрешают…

Затем те букеты медсёстры с акушерками поделили между собой. Один достался даже фельдшерице Кердун, которая явилась заступать на смену после девяти.

Неважно. Главное, что ты родилась.

"...миллион, миллион, миллион алых роз..."

* * *