И, наконец, куратор без очков, куратор не женского рода, куратор четвёртой группы, Рома Гуревич. Тоже еврей, как и все Гуревичи, которых я встречал, а или тот же самый Близнюк, только постарше и полысее. И такой же он весь из себя всегда занятый, в непрестанных дебатах и разговорах, не с кем-то так с тем-то, и горячо, и увлечённо жестикулирует, и булькает от энтузиазма...
Один раз мне пришлось пересдавать зачёт по его предмету. В Старом, разумеется, Здании.
Убедившись, что Рома покинул Новый Корпус и двинулся в правильном направлении, я прошёл к Старому Зданию и стал дожидаться его подхода. Спустя десять минут, меня начало охватывать недоумение, вынуждая прочесать 120 метров асфальта, отделявшего Новый от Старого.
Он только-только ещё поравнялся с углом Нового Корпуса, останавливаясь и оживлённо дебатируя с каждым встречным-поперечным преподавателем. Я вернулся на исходную позицию у Старого Здания, но теперь уже сел на скамью под Берёзами.
Через двадцать минут он завиднелся напротив чрезмерно большого, унылого бюста Гоголя. Ай, да Рома! Половина дистанции пройдена! А куда денешься, если у тебя несданный зачёт?
62 минуты потребовалось этому энтузиасту на преодоление тех грёбаных 120 метров. Однако я убеждён, что это не предел его возможностей, и, невзначай, заклеймил его прозвищем «кипучий бездельник». Между тем, официальным его погонялом было «Рома-Фонетист», потому что среди преподавателей АнглоФака его отличало самое чистое произношением звука «th». Да, это он начитал все те тексты про семью Паркеров на магнитофонную плёнку, чтобы студенты их попугаили в кабинках Лингафонной лаборатории. Не зря же его звали «Фонетист»…
Агитации о его переименовании, я не разворачивал, как и в других подобных случаях. Ну мало ли…
(...если оглянуться, довольно безжалостная был я сволочь, насчёт кого-то переименовать. Хотя кому-то даже нравилось. Жук, например (это фамилия такая, у студента c курса выше) даже спрашивал, а какую бы я, мол, ему кликуху дал.
— Тебе не надо. Ты, Жук, и так хорош. Ты ещё тот жук. Ох, ты, Жук, и жук!.
Обиделся. Хотя сам же и попросил. Наверное, тоже служил сексотом, как и я, в тот же период.
А та, на Пугачёву похожая бахмачанка? Ну, которая на первом курсе всю ночь мне так и не дала? Прозвище «Тортилла» к ней просто прикипело. Она даже откликаться начала, впоследствии.
И это как-то оно само так получалось. Допустим, расписываем "пулю" на 4-х. Со стороны физмата: Вася Кропин (представитель старинного рода в местном купечестве) и детина по кличке "Кран". Внешне тоже смахивает, на башенный или портовый. И по ходу игры, начинаю бубнить-долдонить:
— А я-то думал он кран, а он оказался вентиль... Мизер без прикупа... А я-то думал он кран, а оказался...
Кран терпел долго, только в лице менялся. Но попросил-таки прекратить.
Не знаю даже: зачем я так шутил? Должно быть оттого, что не нарывался. Может даже — зря, не помешало бы...)
Где-то через месяц, сидел я уединённо в 11-й аудитории, там где в углу пианино стояло. Тренькал неумело, всякие непонятные аккорды. Вот ведь и хочется, а учиться поздно, но самому себе можно слух пощекотать.
Открылась дверь и вошёл Рома, хотя и видно ж, что тут никого, чтобы горел стремлением отшлифовать свой звук «th». Однако зашёл и упорно продолжает двигаться в угол, где я пианино истязал, говорит:
— Это што, новый тренд пускаешь?
Хотя на короткой ноге я с ним не бывал, и до обсуждения личных планов на будущее мы с ним взаимно не докатывались. Да и какой нахрен тренд, ведь слышно же, что не умею!
Короче, вышел он, оставляя меня в задумчивости: с чего такой демарш? Правда, за месяц истёкший перед этим, я не держал в секрете сработанное для него погоняло. Ну, если кто-то подойдёт и спросит. Возможно, так и ему дошло, через переспрашивающих. Однако поздно спохватился, по его предмету зачётов у меня уже не предвиделось...
~ ~ ~
Помимо Фонетики имелся ещё целый кибуц всяческих предметов, нужных и важных. Взять, например, ту Сравнительную Лексикосемантосурдографосемасиологию — язык вывихнешь, пока экзамен сдашь.
Эту Сравнительную Лекси — ну вопщим! — логию нам преподносила потомственная преподавательница. На ней эта династия, увы, обрывалась, потому что она вышла на пенсию девственницей и целомудренно застёгивала свой длинный преповский плащ громадной булавкой, под самую складку сухой кожи, под её подбородком.
Заменить пенсионерку никто не мог — именно она написала учебник по этой нужной важности. Тощая такая брошюрка со смазанным типографским шрифтом, автор… как там… память ни к чёрту… фамилия такая, с шипящими… или свистящие? В общем, фамилия намного короче названия предмета… А таки вспомнил!. Шахрай! (и я не при чём, что некоторые Украинские фамилии звучат как готовое погоняло).
Если во время лекции она начинала позволять себе лишнего, ну, скажем, пойдёт по проходам шататься, между длинных столов-парт, типа: а как тут мои сравнительно-шрифто-смазанные перлы конспектируются? — то поставить её на место, это что два пальца об асфальт. Расстёгиваешь рубашку на груди, на две-три пуговицы и так задумчиво пощипываешь волосы на солнечном сплетении — всё! Шипящая свистопляска прекращена — до звонка сидит, как паинька, за своим столом, и пялится в план лекции, которую наизусть знает. Обожаю девственниц.
Жомнир однажды признался, что даже после минутного разговора с Шахрай, его неудержимо в душ тянет. Ну о вкусах не спорят. Не помню, принимал ли я душ после экзамена по Сравнительной Лекс-этой-самой-логии, на котором тоже пришлось грудь чесать...
Но это всё предметы по специальности, не говоря об общих, но обязательных лекциях преподавателей с других отделений. И каждый ведь мнит себя Доном Корлеоне, а ну покажь, как ты его уважаешь!
А как же! Оне ж мне предложение сделали, от которого не смогу отказаться и, как только дойду до Общаги, — весь без остатка погружусь в изучение ихого предмета… Ага, как только — так сразу...
Единственный преподаватель, который пробудил во мне симпатию, это Самородницкий по какой-то из философий, потому что на экзамене он закурил сигарету. Воткрытую так, вальяжно и при всё при том вполне культурно — пепельницу достал с крышечкой, из портфеля, и туда стряхивал…
Я на тот экзамен явился прямиком из Общаги, с другого этажа, погнал какую-то околёсицу, абсолютно от фонаря, возможно даже из другой философии, но он вдруг заинтересовался, сел повнимательней, отложил сигарету. Короче, четвёрку мне поставил. Говорил, что мне надо сменить факультет, и что он мною займётся. Но не успел, в Израиль уехал...
~ ~ ~
В итоге всего этого и прочего, практику я проходил в школе при сахарном заводе на станции Носовка (двадцать минут электричкой от Нежина в Киевском направлении). Смотрящим, то есть, руководителем практикантов приставлен был Жомнир.
Каждое утро мы отъезжали от высокой платформы Нежинского вокзала — 10 студентов из разных групп и Жомнир в его преповском плаще, лилово-синем берете, в руках портфель с ввалившимися боками.
(...каждый одевается под свою роль. Беретка, плащ, портфель: читай — «преподаватель». Можно представить сантехника в таком прикиде? То-то же. Сам знайиш...)
Перед практикой, мать пошила мне куртку. Покроем как энцефалитка у геологов, но из плотного тёмно-зелёного брезента. Цвет мне особенно понравился, Робин-Гудовский такой…
Самым ярким впечатлением на протяжении практики, стал футбольный матч, между сборной Носовки и командой гостей из локомотивного депо станции Фастов. Игра проходила в рамках чемпионата на Кубок Профсоюза Юго-Западной Железной дороги. Я вышел из школьного здания на перемену и — заторчал.
Был тёплый сентябрьский денёк. На зелёной траве поля двадцать мужиков гонялись за одним мячом, а отдельный мужик бегал следом и издавал пронзительные трели. Толпа болельщиков насчитывала, прежде всего, угрюмого мужика в рабочей спецовке и меня. Счёт начат с мужика, потому что он тут раньше стоял, у боковой линии, и следил внимательнее (мне пришлось ненадолго отлучиться под деревья, за воротами хозяев поля, чтобы забить косяк).
По возвращении, я удерживал почтительную дистанцию между первым болельщиком и собой, чтоб не бередить причудливых воспоминаний или, ненароком, не пробудить несбыточных надежд. Я просто стоял, наслаждался теплом ласкового солнца и матчем чемпионата.
Резкий укол в шею обломал кайф. Я дёрнулся, пришлёпнул осу, оглянулся и увидел Игоря Рекуна, который подкрадывался с коварной усмешкой. Я не стал прятать ни косяка, ни аромата: «Игорёк, если спросить чего хочешь, говори прямо и спереди».
Он стёр улыбку со своего лица, сказал, что нет, что он так просто, и поспешил в школу, где заливался продолжительный звонок на занятия.
Юный велосипедист выехал на поле с грузом допинга, в сетке на руле. Хозяева поля сбегались, как куры на комбикорм, глотали, передавали бутылки следующему и, не закусывая, рвались в атаку.
Правый полузащитник гостей отдал пас центральному нападающему, тот прошёл до угла штрафной и лёгким, но точным ударом послал мяч в нижний левый угол ворот.
— Гол!— заорал центровой, в унисон с остальными игроками своей команды.
— Нету!— взревели местные жлобы.
Отбегая назад, центральный нападающий наткнулся на стенку из троих игроков местной команды: «Нету гола!»— прорычали они.
— Как будто я спорю,— ответит тот, оббегая фалангу с довольной улыбочкой, которую нахально не мог утаить.
Что-то доказывать — не имело смысла, потому что сетка в воротах отсутствовала, а судья, в момент голевой ситуации, смотрел в небо, вместе с донышком бутылки, полученной от местного футболиста.
Я подошёл к первой половине зрителей и спросил напрямик: «Чё, был гол или как?»
Мужик в спецовке угрюмо кивнул. Меня порадовало, что правда, хоть и немая, всё ещё есть в этом мире, по крайней мере, в рядах рабочего класса.
Судья назначил свободный от ворот местных…
Матч чемпионата на Кубок Профсоюза Юго-Западной Железной дороги закончился вничью — 0:0…
вверх-скок