Памятуя обещание Марии вылечить меня, в случае венерического заболевания, я ей позвонил, и она назначила явиться в тот же вечер. Когда я объяснил, что у меня гонорея и требуется вылущить семя для анализа, она раскрыла постель и начала раздеваться. Пришлось ещё раз объяснять, что у меня гонорея, но она сказала, что это ничего.
Тогда я тоже начал раздеваться, но предупредил, что семя пойдёт в пробирку. Она согласилась. Возможно, та её противозачаточная пружинка предохраняет не только от беременности, но заодно уж и от триппера. Поэтому я положил пробирку на тумбочку с приёмником, чтобы под рукой, и мы приступили...
Таис Афинская, в той книжке, скормила Александру Македонскому какое-то зелье, чтобы их секс продлился всю ночную смену. Не стану врать, будто всю ту ночь у меня стоял без передыху. Вслед за её очередным «Ещё! А! Хочу-у!», мы малость отлёживались, перед тем, как снова приняться, потому что я не мог кончить до тех пор, пока серый рассвет за оконными шторами не утонул в широко разлившемся свете утра.
(Может, задержку вызвало присутствие раскупоренной пробирки в выжидающей позе на тумбочке? Не знаю, я не специалист.)
И вот, наконец, я вокально поддерживаю её страстные «Ещё! Хочу! А!» своим атональным хроканьем и выдёргиваюсь.
— Нет! Нет!— вскричала она.— В меня!
Но было поздно. С таким упорством добытый миг последних содроганий залупа разделила с твёрдым краем узкого горлышка пробирки. Переполнясь чувством исполненного долга, я излился и заткнул её.
Марии явно не понравился такой финал, но уговор есть уговор...
~ ~ ~
Крайне довольный достигнутым результатом, я поспешил к доктору Грише и гордо показал извлечённую, таким самоотверженным трудом, влагу, в теснине из стеклянных стенок.
Он сразу снял белый докторский халат, ухватил свой большой мягкий портфель, и мы покинули его рабочий кабинет…
В тот день портфель его можно было наблюдать в различных, достаточно удалённых друг от друга, местах города Нежина, в сопровождении животрепещущих Гришиных ягодиц, с одной стороны, и моей удручённо-прирученной походки встревоженного лося, с другой.
От нас не отставала затаившаяся, в заднем кармане моих джинсов, пробирка, со всё ещё не проанализированным семенем. Мне кажется, Гриша искренне хотел помочь, просто день выдался такой, что венерический диспансер не работал, в какой-то лаборатории — кто-то куда-то уехал, в другой — что-то там кончилось, и так далее.
Около двух часов пополудни, наша неразлучная четвёрка (Гриша, портфель, я и пробирка) зачем-то оказались даже на вокзале, где приняли решение, что хватит уже, симптомы и без анализа сходятся.
Я выбросил пробирку в урну из обрезка серой азбесто-цементной трубы большого диаметра, рядом с бюстом Ленина, напротив телефона-автомата в будке под щедрыми потёками от косметического ремонта масляной краской, жёлтой и красной, как раз на полпути между вокзалом и высокой платформой поездов пригородного сообщения в Киевском направлении.
Выбрасывать как-то и жалко было: вроде ж не чужие — через столько всего довелось пройти вместе, с момента нашей первой встречи, но и достаточно веских оснований, чтобы и дальше при себе таскать, не находилось...
Я съездил в Общагу, а потом вернулся на вокзал — неделя заканчивалась, мне нужно показаться в Конотопе, чтобы родители не запереживали.
До электрички на Конотоп оставалось минут десять и вдруг — меня просто как что-то толкнуло наведаться к бюсту Ленина. Увиденное там буквально пригвоздило. Из жерла серой урны, упруго и неудержимо, пёр плотный пук зелёной поросли...
В изумлённый ум не сразу как-то уложилось, что, за время моего отсутствия, тут подравняли кустики, вокруг постамента с Вождём без рук, без ног.
Подкатил пригородный поезд и, шагая через перрон к вагону, я бросил прощальный, гордый взгляд на урну — кустики или не кустики, но ё… то есть… э-это ж до чего ядрёная сила в том ё… э... эксклюзивном семени, эби-о-бля! Ну если абстрагироваться от не столь значительных деталей…
~ ~ ~
Чего-то кроме окраски моей мочи в жизнеутверждающе яркий цвет, патентованное средство, дар Гриши, не принесло. Ни прямых, ни побочных эффектов. Благодаря капсулам, я ссал бравурно-бардовым, но радостная Рифадино-палитра, не вызывала позитивных сдвигов — зуд не унимался. Превозмогая жжение, я проклинал свою тупую невоздержанность с Люси Манчини.
Мария вероломно умыла руки от меня, как бы обидевшись, что я предпочёл медицинскую склянку её живой, природной вазе...
Меня исцелила Ира. Просто отвела к своей знакомой и подождала на крыльце, у входа в баракообразную детскую больницу. Пожилая женщина в белом завела меня за ширму в коридоре, чтоб скрыть от взоров очереди.
Я приспустил штаны, прогнулся, получил укол в ягодицу и… И всё! Ничего больше не потребовалось.
И — наступило лето!
~ ~ ~
Как я провёл лето.
Как и подобает скромному, трудолюбивому, прилежно-вежливому Хомо Сапиенсу…
Прежде всего, я стал селекционером (так за бугром называют мичуринцев). Среди грядок вскопанной земли, в конце огорода на Декабристов 13, зазеленели дружные всходы конопли, благодаря посевному материалу от прошлогоднего грабежа по-соседски.
Назвать растения «кустами» язык не поворачивается, они больше смахивали на молодые саженцы деревьев. И деревья эти росли единой, дружной, устремлённой вверх семьёй и превращались в густую рощицу, которой, разумеется, требуется прореживание и селекционная выбраковка.
С улицы посадка не просматривалась, прикрытая фруктовыми деревьями, но взор внимательного соседа не ведает преград. Соседка справа спросила мою мать о назначении выращиваемой культуры.
Мать моя ответила, что конопля производит множество семян (такие маленькие, кругленькие, маслянистого вида бусинки, сам знайиш), а на базаре любители канареек просто с руками рвут эту бижутерию, на корм своим пернатым свиристельчикам...
Ах, до чего изобретательна материнская любовь! Я, например, в жизни не дотумкал бы прогнать столь безупречную дуру. Самое большее, наплёл бы про компрессы, ножные ванны, варикоз и отложение солей. А это опасный промах, потому что канарейко-держателей на Посёлке неизмеримо меньше, чем ветеранов труда с подорванным здоровьем.
Не так уж трудно предположить наличие любящего подростка-внука у заслуженного ветерана. И что, спрашивается, удержит малолетку от ночного рейда на близстоящую плантацию, с целью добыть дедульке панацею против ревматизма? Ну хватит... Не будем зря стращать себя возможными, но не свершившимися ужасами. Тьфу-тьфу-тьфу! Отметим лишь, что недостаточно продуманная реклама вредит успеху деловой активности.
И, кстати, вопрос был задан женой соседа потерпевшего грабёж, который, помимо своей пенсии, пристроился спать сторожем на ПМС, куда ходить — всего-то пару переулков.
(...и нет моей вины в том, что своим сокращением Путевая Машинная Станция настолько полно совпадает с аббревиатурой Предменструального Синдрома...)
Я не особо совестился по поводу экспроприации его конопли, мародёрский рейд оставил на его ниве предостаточно, чтоб он без подсосов дотянул до следующего сезона.
(...это лишь теперь, ретроспективно, на ум приходит возможное наличие и у него своих клиентов с канарейками...)
~ ~ ~
К тому времени, мать уже несколько лет как перетрудоустроилась из КЭМЗа в РемБазу, на комплектовку, где вёлся учёт наличия, а может, сортировка вертолётных запчастей или того вроде.
Физически, работа её не утомляла и, вернувшись домой после трудового дня, она частенько делилась новостями о межличностных отношениях в коллективе из одних только женщин, за исключением начальника и мастера.
На работе ей, главным образом, доставалась роль конфликтотушителя, в среде сотоварок, а в периоды затишья она забавлялась игрой в комплименты. То есть, сказав кому-нибудь очередную приятность, она засчитывала себе зачётное очко.
(...необходима хорошая школа и неусыпный самоконтроль, чтоб сыпать комплиментами без повторов того, чем уже доставлялась приятность...)
И не однажды, начальник их участка крутил головой, приговаривая: «От же ж жидовка! И тут исхитрилась!»
И мать моя, в ответ ему, радостно смеялась, а затем смеялась снова, так же, уже дома, при пересказе зачётного комплимента.
вверх-скок