(...египтологи до сих пор ломают копья в спорах — зачем прекрасным женским лицам сфинксов приделывались бороды?..)
Разгадку показала Ира. То есть, сперва она мне тебя в окно показала. Младенца туго обвитого белой тканью, с головой, оставив лишь кружок лица с накрепко зажмуренными глазами.
Такая же ткань прятала волосы Иры, а половину её лица скрывала маска, как у банковских грабителей, только белая. Она отнесла тебя куда-то, а потом вернулась объяснить через стекло, что глаза у тебя синие-пресиние, просто ты уже спишь после кормления. Чтобы сказать это, она отвязала верхние тесёмки, а нижние остались и маска опала от подбородка вниз.
(...прекрасное лицо, под ним бородка! Сфинксы только что покормили своих детёнышей! Вот что изображали Египтяне древности...)
Вернувшись в квартиру на Красных Партизан, я ужаснулся при виде двери в нашу спальню. Как мог я раньше не увидеть всю эту грязь и мутные набрызги! Или вон ту волосину, прилепленную куском грязи возле нижней дверной петли?
Я согрел воды и вымыл дверь, с обеих сторон, а оконную раму только изнутри. Чистота послужит линией обороны, как охранительный меловой круг Хомы Брута от Вия и прочей нежити.
Когда Тоня дала мне коляску своих детей, чтобы было тебе в чём спать, я вымыл и её — во дворе, под окном спальни. И там я понял, что делаю всё правильно, когда меж складок раздвижного верха обнаружил давнюю, как ископаемое, какашку.
Нет, я никому ничего не сказал, никто тут ни о чём ни сном ни духом — это у нас с миром свои разборки, один на один…
В институте у Иры оставался один последний экзамен, а если упустить, сдача отложится на год, со следующим выпускным курсом. Однако ты родилась очень удачно — сразу после предпоследнего экзамена, потом шла неделя на подготовку плюс ещё три дня, ведь на курсе четыре группы, и они сдают не в один день, а друг за другом, что в сумме составляло десять дней — на ваше пребывание в роддоме.
На шестой день твоей жизни, Ира вышла в приёмную и сказала, что ты уже совсем в порядке, угроза желтухи, из-за разнорезусных родителей, миновала и можно хоть сейчас домой, если выпишут.
Я развил бурную деятельность, побежал к заведующей родильным отделением с требованием немедленной выписки, на основании государственного экзамена у матери. Заведующая начала колебаться, мол, ей нужно разрешение от ещё какого-то роддомного начальства, которое сидит аж в каком-то из переулков улицы Шевченко.
У незнакомой медсестры, которая приехала на работу на велосипеде, я одолжил её транспорт, что бездельно дремал, прислонённым в тенёчке, ожидая конца её смены, и погнал туда.
Над автобусными остановками, в недосягаемой выси бездонного неба, висели облака в форме спиральных галактик, под ними уже скапливались пассажиры конца рабочего дня. Велосипед проносился мимо, как метла Маргариты, мчащей на бал Сатаны... Когда я спрыгнул с него у небольшой родильной конторы, притаившейся в переулке, этот ведьмацкий сучонок лягнул меня в пах задним колесом и неслышно, но злорадно заигогокал.
Я вбежал в кабинет, вспугнув пару женщин, что мирно отсиживали заключительные десять минут рабочего времени. Сдерживая запыханность, я высыпал те же доводы. Они куда-то позвонили и заявили наотрез: никакой выписки без БЦЖ, завтра тебе сделают прививку и — выпустят.
На обратном пути, я крутил куда медленнее, удручённо вправлял цепь, что соскакивала раз за разом. Вернув средство передвижения хозяйке, я прошёл в приёмную, где застал Тоню и начал ей пылко доказывать, что мы запросто можем похитить Иру с младенцем, только вот сбегаю за её одеждой.
Тоня не соглашалась и неприметно окропляла меня вязаным пояском её жакета, как делают экзорцисты при изгнании бесов из своей клиентуры. Поясок был, конечно, сухой, но я всё равно перестал пугать Тоню, хотя отлично понимал, что если не вытащить Иру сейчас, я её непременно потеряю.
В комнату пришла Ира и стала, с Тоней наперебой, мне объяснять, что один день ничего не значит.
Вечер уже начался, и я проводил Тоню в квартиру её родителей, но оставаться в спальне не смог, пусть даже с тщательно вымытой дверью.
Я снова вернулся в роддом, однако в беседку не заходил — мне не вынести ещё одну ночь с животным воем и воплями рожениц. Вместо этого, я пошёл в дозор, как последний в поле воин из дружины Дядьки Черномора.
~ ~ ~
Я шагал медленно и неторопливо, потому что впереди ещё целая ночь. Она оказалась до того тёмной, что минуя пятиэтажку Жомнира, я угодил правой ногой в глубокую лужу-выбоину на тротуаре. Тю! С драконом совладал, а рядом с логовом Лавана бесславно опростоволосился.
Не останавливаясь и тем же размеренным шагом, я пришёл к водоразборной колонке, через дорогу от запертых ворот Нежинского Консервного Комбината, где вымыл ступню, а заодно постирал носок.
Кавалькада автобусов, ярко иллюминированных изнутри, вывернула из-за угла, со стороны оборонного завода Прогресс. Они продребезжали мимо, до странности пустые. Я выжал воду из носка, и натянул его обратно.
В таком виде, один носок сухой, а второй влажный, хотя оба скрыты под штанинами, пришёл я на вокзал. Витязь-охранитель не должен останавливаться в дозоре.
Я дал пару кругов в полутёмном, совершенно пустом кассовом зале. Плитки его пола откликались на мои неспешные шаги негромким эхом сквозь тишь ночного времени. Следующий круг достался залу ожидания с неподвижными фигурами людей, сидящих, безмолвно-немыми шеренгами, на скамейках из гнутой фанеры.
Мимо запертой двери ресторана-столовой, я поднялся на второй этаж — обойти верхний зал ожидания. Никогда прежде не замечал я, как странно выглядят глаза людей ночью. Не у всех, но некоторые смотрят сквозь пелену какого-то неестественного свечения.
Этих моё появление переполошило, они пытались прятать потусторонний блеск своих глаз, но я легко их различал в тесных рядах пассажиров, что ни о чём не подозревали, сидя в сонном полузабытьи утонувшего в ночной тиши вокзала… Смотрите мне, стеклоглазые! Витязь-охранитель не спит, он — в дозоре!
Дождь нагнал меня под светом фонарей на столбах автодорожного моста. Тихий летний дождь. Я не планировал идти в Прилуки и, развернувшись у городской черты, пошёл обратно, через весь город, на Красных Партизан.
Дождь не усиливался и не переставал. Так мы и шли вдвоём, не спеша, по пустынным улицам.
~ ~ ~
Дверь открыл Иван Алексеевич, Гаина Михайловна выглядывала из неосвещённой темноты в гостиной комнате.
— Ты где бродишь? Дождь идёт!
— Он тёплый.
— Может, мне тебя побить?
— Не стоит.
В спальне, я сбросил всю мокрую одежду и лёг в постель голым. Как и во все предыдущие ночи без Иры, я расправил её ночнушку во всю длину и обнял, чтобы охранять её хотя бы так, когда она не рядом… Много позже, я узнал что домашние решили, будто в ту ночь я ходил на блядки.
Посреди наступившего дня, во второй его половине, я нёс тебя из роддома, завёрнутую в толстое одеяло с шёлковым верхом и какие-то кружевца. Ира шагала рядом, с букетом, который Тоня занесла к ней заранее. Но это совсем не розы были...
~ ~ ~
Последний экзамен Ира сдавала с другой группой своего курса. Я ждал её между колонн высокого крыльца и, обняв за талию, помог спуститься по крутым ступеням. На ней была жёлтая вязаная кофта с рукавом на три-четверти.
Староста моей группы, Лида, которая случайно оказалась на крыльце, смотрела нам вслед и умилённо улыбалась.
Мне нравилась эта жёлтая кофта, которая чуть-чуть не уплыла. В тот раз, Ира мне сказала, что в универмаг на главной площади завезли товар, и послала посмотреть, что продают.
Как всегда в подобных случаях, универмаг заполняла возбуждённая толпа штурмовиков. Кофта оказалась последней, и размер как раз на Иру, но пока я радовался удаче, её схватила какая-то девушка со своей матерью. Пронырливая деревня!
Девушка примеряла кофту и вопросительно взглянула на мать, которая держала куртку дочери. А в момент посещения универмага, Славик составлял мне компанию. Мы сделали шаг в сторону и начали обмениваться комментариями: «Так ничё, ващще-та, но рукава слишком короткие».
— Ланна, пошли, глянем шо ищо тут есть.
Мать покачала головой, и девушка неохотно сняла кофту. Я тут же ухватил и послал Славика выбить чек.
Ире даже понравилось, что на три-четверти… Всё это было ещё до тебя...
А по случаю твоего рождения, по давней, красивой Славянской традиции, мне надлежало поставить "магарыч" друзьям.
В ресторане Чайка, на первом этаже одноимённой гостиницы, Славик, Двойка и я распили пару графинчиков водки. На официантке была юбка в чёрно-белую полоску, и Двойке очень понравилось, когда я назвал этот прикид «строката сукня». Он потребовал тост.
— Это не просто рождение,— объявил я,— это начало новой жизни, а жизнь есть переход из одной формы в следующую, так выпьем, чтобы новорожденная, и все мы, в жизни заполняли бы только прекрасные формы.
Двойка начал крякать, что идею с переходом форм я спёр у Томаса Манна, потому что тоже читал "Иосифа и Его Братьев", и тут моя вина — дал ему наводку про классную книгу в институтской библиотеке.
Затем я поднял тост за девочку с прекрасными синими глазами, то есть, за тебя.
Но Двойка натянул умный вид на свою сельскую рожу и выдал разъяснение про какие-то каузальные гены — умник с факультета Биологии — и что цвет через месяц станет карим, возможно, тёмно-карим.
Сучара БиоФачный со своими каузальными кляузами!
вверх-скок