самое-пресамое
финальное произведение

Разгадку показала Ира. То есть сперва она мне показала тебя. В окне увидел я младенца обвитого белой тканью. Плотно, с головой. Оставили только кружок лица с накрепко зажмуренными глазами.

Точно такая ткань прятала волосы Иры, а нижнюю половину лица скрывала маска, как у грабителей банка, только белая.

Она отнесла тебя куда-то, а потом вернулась объяснить через стекло, что у тебя глаза синие-пресиние, просто ты уже спишь после кормления.

Чтоб всё это сказать, она распустила верхние тесёмки, а нижние остались и маска опала книзу. От подбородка .

. .. .

Вернувшись в квартиру на Красных Партизан, я ужаснулся видом двери в нашу спальню. Как мог я раньше не увидеть всю эту грязь и мутные набрызги! Или вон ту волосину, прилепленную куском грязи возле нижней дверной петли?

Я согрел воды и вымыл дверь. С обеих сторон. А оконную раму только изнутри. Чистота послужит линией обороны, как охранительный меловой круг Хомы Брута от Вия и прочей нежити.

Когда Тоня дала мне коляску своих детей, чтобы было тебе в чём спать, я вымыл и её — во дворе, под окном спальни.

И там я понял, что делаю всё правильно, когда меж складок раздвижного верха обнаружил давнюю, как ископаемое, какашку.

Нет, я никому ничего не сказал, никто тут ни о чем ни сном ни духом — это у нас с миром свои разборки, один на один…

. .. .

В институте у Иры оставался один последний экзамен, а если упустить, — сдача отложится на год, со следующим выпускным курсом.

Однако ты родилась очень удачно — сразу после предпоследнего экзамена, потом шла неделя на подготовку плюс ещё три дня, ведь на курсе четыре группы, и они сдают не в один день, а друг за другом. В сумме выходило десять дней — на ваше пребывание в роддоме.

На шестой день твоей жизни, Ира вышла в приёмную и сказала, что ты уже совсем в порядке, угроза желтухи, из-за разнорезусных родителей, миновала и можно хоть сейчас домой, если выпишут.

Я развил бурную деятельность, побежал к заведующей родильным отделением с требованием немедленной выписки, на основании государственного экзамена у матери.

Заведующая начала колебаться, мол, ей нужно разрешение от ещё какого-то роддомного начальства, которое сидит аж в каком-то из переулков улицы Шевченко.

У незнакомой медсестры, что приезжала на работу велосипедом, я одолжил её транспорт, который бездельно дремал, прислонённым в тенёчке, дожидаясь конца её смены, и — погнал туда.

Над автобусными остановками, в недосягаемой выси бездонного неба, висели облака в форме спиральных галактик, под ними уже скапливались пассажиры конца рабочего дня.

Велосипед проносился мимо, как метла Маргариты, мчащей на бал Сатаны... Когда я спрыгнул с него у небольшой родильной конторы, притаившейся в переулке, этот ведьмацкий сучонок лягнул меня в пах задним колесом и неслышно, но злорадно заигогокал.

Я вбежал в кабинет, вспугнув пару женщин, что мирно отсиживала заключительные десять минут рабочего времени. Сдерживая запыханность, я высыпал те же доводы. Они куда-то позвонили и заявили наотрез: никакой выписки без БЦЖ, завтра тебе сделают прививку, а без неё не выпустят.

. .. .

На обратном пути, я крутил куда медленнее, удручённо вправлял цепь, что соскакивала раз за разом. Вернув средство передвижения хозяйке, я прошёл в приёмную, где застал Тоню, и начал ей пылко доказывать, что мы запросто можем похитить Иру с младенцем, только вот сбегаю за её одеждой.

Тоня не соглашалась и неприметно окропляла меня вязаным пояском её жакета, как делают экзорцисты при изгнании бесов из своей клиентуры. Поясок был, конечно, сухой, но я всё равно перестал пугать Тоню, хотя отлично понимал, что если не вытащить Иру сейчас, я её непременно потеряю.

В комнату пришла Ира и стала, с Тоней наперебой, мне объяснять, что один день ничего не значит.

Вечер уже начался, и я проводил Тоню в квартиру её родителей, но оставаться в спальне не смог, пусть даже с тщательно вымытой дверью.

. .. .

Я снова вернулся в роддом, однако в беседку не заходил — мне не вынести ещё одну ночь с животным воем и воплями рожениц. Вместо этого, я пошёл в дозор, как последний в поле воин из дружины Дядьки Черномора.

~ ~ ~

Я шагал мерно, неторопливо, потому что впереди ещё целая ночь. Она оказалась до того тёмной, что минуя пятиэтажку Жомнира, я правой ногой провалился в глубокую лужу-выбоину в бетоне тротуара.

Тю! С драконом совладал, а рядом с логовом Лавана бесславно опростоволосился.

Не останавливаясь и тем же замедленным шагом, я пришёл к водоразборной колонке, через дорогу от запертых ворот Нежинского Консервного Комбината, где вымыл ступню, а заодно постирал носок.

Кавалькада автобусов, иллюминированных изнутри ярко-жёлтыми огнями, вывернула из-за угла, со стороны оборонного завода «Прогресс». Они продребезжали мимо, до странности пустые. Я выжал воду из носка, и натянул его обратно.

В таком виде, — один носок сухой, а второй влажный, хотя оба скрыты под штанинами, — пришёл я на вокзал. Витязь-охранитель не должен останавливаться в дозоре.

Я дал пару кругов в полутёмном, совершенно пустом кассовом зале. Плитки пола откликались негромко щёлкающим эхом на мой неспешный шаг сквозь тишь полусонного времени. Следующий круг пришёлся на зал ожидания с неподвижными фигурами людей, сидевших немыми шеренгами, на скамейках из гнутой фанеры.

Мимо запертой двери безмолвного ресторана-столовой, я поднялся на второй этаж — обойти верхний зал ожидания.

Никогда прежде не замечал я, как странно выглядят глаза людей ночью. Не у всех, однако некоторые смотрят сквозь пелену явно неестественного свечения.

Этот контингент моё появление переполошило. Они пытались прятать потусторонний блеск своих глаз. Напрасные потуги! Я запросто их различал в тесных рядах остальных пассажиров, которые ни о чём и не подозревали, сидя в сонном полузабытьи вокзала, утонувшего в ночной тиши…

Смотрите мне, стеклоглазые! Витязь-охранитель не спит, он — в дозоре!

Дождь нагнал меня под светом фонарей на столбах автодорожного моста. Тихий летний дождь. Я не планировал идти в Прилуки и, развернувшись у городской черты, пошёл обратно, через весь город, на Красных Партизан.

Дождь не усиливался и не переставал. Так мы и шли вдвоём. Не спеша, по совершенно пустым улицам.

~ ~ ~

Дверь открыл Иван Алексеевич, Гаина Михайловна выглядывала из неосвещённой темноты в гостиной комнате.

— Ты где бродишь? Дождь идёт!

— Он тёплый.

— Может, мне тебя побить?

— Не стоит.

В спальне, я сбросил всю мокрую одежду и лёг в постель голым.

Как и во все предыдущие ночи без Иры, я расправил её ночнушку во всю длину и обнял, чтобы охранять её хотя бы так, когда она не рядом…

Много позже, я узнал что домашние решили, будто в ту ночь я ходил на блядки.

Посреди наступившего дня, во второй его половине, я нёс тебя из роддома, завёрнутую в толстое одеяло с шёлковым верхом и в какие-то кружевца. Ира шагала рядом, с букетом, который Тоня занесла к ней заранее.

Но это совсем не розы были...

~ ~ ~

Последний экзамен Ира сдавала с другой группой своего курса. Я ждал её между колонн высокого крыльца и, обняв за талию, помог спуститься по крутым ступеням. На ней была жёлтая вязаная кофта с рукавом на три-четверти.

Староста моей группы, Лида, которая случайно оказалась на крыльце, смотрела нам вслед и умилённо улыбалась.

Мне нравилась эта жёлтая кофта, которая чуть-чуть не уплыла. В тот раз, Ира мне сказала, что в универмаг на главной площади завезли товар, и послала посмотреть, что продают.

Как всегда в подобных случаях, универмаг переполняла возбуждённая толпа штурмовиков. Кофта оказалась последней, и размер как раз на Иру, но пока я радовался удаче, её схватила какая-то девушка со своей матерью. Деревня тоже шустрить может.

Девушка примерила кофту и вопросительно взглянула на мать, которая держала куртку дочери. А в момент посещения универмага, Славик составлял мне компанию. Мы сделали шаг в сторону и начали обмениваться комментариями: «Так ничё, ващще-та, но рукава слишком короткие».

— Ланна, пошли, глянем шо ищо тут есть.

Мать покачала головой, и девушка неохотно сняла кофту. Я тут же ухватил и послал Славика выбить чек.

Ире даже понравилось, что на три-четверти… Всё это было ещё до тебя…

. .. .

А по случаю твоего рождения, по давней, красивой Славянской традиции, мне надлежало «поставить магарыч» друзьям.

В ресторане Чайка, на первом этаже одноимённой гостиницы, Славик, Двойка и я распили пару графинчиков водки. Официантка щеголяла в юбке из чёрно-белых полос. Двойка завосторгался, когда я дал её прикиду определение «строката сукня». Он потребовал тост.

— Это не просто рождение, — объявил я, — это начало новой жизни, а жизнь есть переход из одной формы в следующую, так выпьем, чтобы новорожденная, и все мы тоже, в жизни заполняли бы только прекрасные формы.

Двойка начал крякать, что идею с переходом форм я спёр у Томаса Манна, потому что тоже читал «Иосифа и Его Братьев». Так я пожал плоды своей недальновидности, что дал ему наводку про классную книгу в институтской библиотеке. А нечего в просветители лезть, когда не просят.

Затем я поднял тост за девочку с прекрасными синими глазами, то есть за тебя.

Но Двойка натянул умный вид на свою сельскую рожу и выдал разъяснение про какие-то каузальные гены — весь такой из себя умник с факультета Биологии — и что цвет через месяц станет карим, возможно, тёмно-карим.

Сучара БиоФачный со своими каузальными кляузами!

* * *