АН-24 совершил посадку в Ростове. Я вышел в будку сортира, рядом со взлётной полосой, на обратном пути меня остановил военный патруль.
Да! Конечно! Вельветовые туфли совсем не по уставу, но «дембель» я, пролётом к дому! Вон самолёт мой уже винтами крутит! Отпустили… На дозаправке в Харькове — и с места не вставал.
И, наконец, посадка в аэропорту Борисполь, где до краёв уже по-летнему яркого солнца…
В тот первый прилёт, я думал — это Киев и, выйдя на солнечную площадь, запруженную всевозможным транспортом и ручьями снующих пешеходов, сразу же направился к большому щиту с буквой «Т» над шахматкой-двухрядкой — взять такси.
Таксистом оказался малость патлатый мужик лет под тридцать, в добротных туфлях коричневой кожи, шнурки широкие такие. Я попросил отвезти меня на железнодорожный вокзал, а он мне сказал подождать в машине, пока сходит найти попутчиков. До Киева оставалось ещё сорок восемь километров…
Он отошёл, а я остался ждать на переднем сиденьи. Жара вынудила меня сбросить китель парадки и, чтоб как-то скоротать время и унять нарастающее нетерпение, я забил и выкурил косяк.
Водитель привёл двух пассажиров для заднего сиденья — один майор, а другой подполковник, но помоложе нашего Комбата, и мы поехали.
Наверное, водитель в коричневых туфлях унюхал дым от косяка в салоне, и улетел от персональных воспоминаний, но гнал он как бешеный, а когда пересекли Днепр по мосту Патона и вовсе перестал замечать светофоры…
А может, у светофоров случился выходной, и это был залитый солнцем праздник свободного вождения — обгоняй, кто кого хочет, как может… Расплачиваясь у вокзала, подполковник сказал: «Ну, шеф, ты и летаешь!» Тем самым подтвердил мою догадку, что, скорее всего, водителя цапану́ло на ша́ру — прицепом к моему улёту...
~ ~ ~
В 1975 кейс-«дипломат» встречался ещё не при каждом втором, и привлекал внимание своим непривычно деловым стилем. Да, в руках старших офицеров такой модерн смотрелся бы извинительно, но рядового, меня, военный патруль тормознул на первом же шаге внутрь вокзала. Опять, кстати, курсанты оказались, правда, на этот раз в красных погонах. Проверили мою дембельскую ксиву, сличили меня с фоткой двухлетней давности в моём военном билете — придраться не к чему.
Но тут я совершил ошибку, и взглянул на свои туфли. Старший патруля проследил мой взгляд и обнаружил вопиющее нарушение уставной формы одежды. Меня отвели в комендатуру вокзала. Недалеко, кстати, в том же зале.
Там центральная лестница шла прямиком к скульптурной голове Ленина, на площадке. Голова великанская, ну точняк, полКАМАЗа гипса с алебастром пошло, как минимум. И уже от глыбищи, ступени надвое расходятся, в разные стороны второго этажа. Но вокзальная комендатура ещё ближе, она вообще под лестницей.
Дежурный офицер, в той комнате, приказал открыть «дипломат», но там чётко, с первого взгляда, ясно, что с дембелем имеет дело — прозрачные колготы, бутылка водки и краденая скатерть с бахромой.
— Иди,— сказал капитан. — Вернёшься в ботинках, получишь свой кейс.
Я тут же рванул в громадный кассовый зал, налево от лестницы. Там стояла длинная очередь в кассу поездов московского направления. В очереди, метров за тридцать до кассы, я высмотрел солдата в парадке. Здоровый увалень, значит и нога не маленькая, и печальный, потому что (это элементарно) возвращается из отпуска дослуживать ещё год.
— Куда едешь?
— В Москву.
— Пошли.
Я подвёл его прямо к окошку кассы и объяснил, вдруг громко и несдержанно загалдевшей очереди, что у нас срочный приказ защитить их покой и сон на дальних рубежах Отчизны. Он взял билет до Москвы, а я до Конотопа.
Когда мы отошли, я описал ему ситуацию с кейсом. «Фазан» не может сказать "нет" «дембелю». В огромном зале ожидания, напротив кассового, мы сели на одну из скамеек и обменялись обувью.
— Где это ты так быстро?— спросил дежурный офицер комендатуры.
— Купил у Цыгана на перроне.
~ ~ ~
С освобождённым «дипломатом», я поспешил туда, где печальный отпускник прятал свои, нарушающие устав ноги поглубже под сиденье скамейки. Я сел рядом, но переобуться мы не успели — голос в репродукторе заорал про отправление поезда на Москву от шестой платформы и мы побежали… Шнурки одолжённых ботинок поразвязывались и хлестали пол на бегу, но мы всё равно успели...
Состав торопливо стучал по рельсам, нёсся в Конотоп, а напряжение во мне не спадало, я подгонял поезд и не находил себе места… Лишь поздно вечером, когда я покинул вагон и ступил на четвёртую платформу станции Конотоп, мне поверилось, что и вправду — всё.
"Отслужил солдат службу долгую,
Службу долгую, службу ратную..."
И снова я еду знакомым трамвайчиком № 3, но теперь уже до конечной. Темень за окном превратила стекло в неясное зеркало со смутным отражением кителя и фуражки солдатской парадки...
На конечной я спросил где улица Декабристов и мне сказали идти вправо...
Длинные заборы, тёмные хаты за своими воротами, изредка встреченный фонарь. Незнакомая окраина. Переспросив случайного встречного, я вышел на улицу Декабристов^ и шёл вдоль неё, пока не различил в темноте табличку 13. Я зашёл во двор, постучал в первую дверь хаты. Она открылась…
Это мой отец так поседел? Когда?.
В свете, падавшем через раскрытую за его спиной дверь, он недоверчиво посмотрел на мою парадку: «Сергей?»— потом обернулся внутрь хаты, —«Галя! Сергей приехал!»
Моя мать вышла на крыльцо и, уткнувшись головой в грудь кителя, разрыдалась. Стоя одной ступенькой ниже, я неловко погладил её вздрагивающее плечо.: «Ну, чё ты, мам. Вернулся же». Я и впрямь не врубался о чём тут плакать.
(...это только теперь мне понятно, что плакала она по себе, по жизни своей, пролетевшей так сразу. Совсем недавно вприпрыжку бежала с подружками в балетную школу и тут — здрасьте, приехали! — мужик перед ней в кителе, как бы сын из армии вернулся. Когда?..)
Она оглянулась на девочку, испуганно замершую у кухонного стола и, доканчивая последний взрыд, сказала: «Ну, что ты, глупенькая? Это папа твой приехал».
Потом она снова обернулась ко мне: «А как же ты Ольгу не встретил? Разминулись? У неё третья смена. Она на кирпичном работает».
“...отслужил…
вверх-скок