Прежде чем выдать диплом и бумажку с предписанием, где ты будешь его отрабатывать, всех выпускников института созвали в актовый зал Нового Корпуса. Пришлось отсидеть обычное бла-бля-блю насчёт блюдения чести НГПИ везде и всюду, куда нас порасты́кали.
Затем на авансцене возник чернявый незнакомец с разъяснением, что каждому из нас при входе в зал выдавался карандаш и лист бумаги, а это вовсе неспроста, и он сейчас нас просветит — зачем.
Следует признать, что далеко не всё ещё хорошо и правильно в наших школах. Так давайте же напишем, что именно нам, выпускникам, не понравилось в том конкретно месте, где мы проходили практику, или даже раньше, когда и сами мы являлись ещё школьниками.
Опишем случай, когда кто-то из учителей неправильно себя повёл, по нашему мнению, или позволял себе неправильные высказывания. Начнём же все одинаково, такими вот словами — «А ещё помню, как...», ну, а дальше оно само пойдёт...
Его запанибратский инструктаж восхитил меня своим деловым подходом, и вместе с тем преисполнил грустью. Горько сознавать, как недосягаемо отстал я от нарастающего темпа жизни! КГБ начал производить стукачей методом конвейера. Сотни сексотов за один присест! Без кустарных наживок типа разведшколы.
Ну ладно, суки, напишу!
В спинке каждого сиденья в актовом зале имелась пластмассовая досочка, на шарнирах; отстёгиваешь у спинки перед своим носом, и — опускаешь до горизонтальности. Чем не столик? Куда ни глянь — везде прогресс! Вот я отстегнул и написал.
«А ещё помню, как наша классная руководительница, Серафима Сергеевна, сказала:
— Молодец, Сергейка! Ты больше всех собрал макулатуры!
И я был безмерно счастлив».
Мой последний донос в КГБ я подписал своим настоящим именем, и до сих пор горжусь той парой строк...
~ ~ ~
(...Великое открытие Карла Маркса о возникновении прибавочной стоимости осталось и до сих пор остаётся половинчатым, не получая, к сожалению, развития, заслуженного беспредельностью потенциала, что заложен в нём. Да, основоположник марксизма прозорливо подметил, что какую-то часть рабочего времени производитель работает на себя, а остальной свой трудовой день на владельца фабрики. Молодец Карл — в яблочко! Однако это далеко не всё, что кроется в их производственных взаимоотношениях.
Основной (и пока ещё недораскрытый) подвох в том, что практически невозможно определить: на кого конкретно (из упомянутых участников рассматриваемых отношений) пашет производитель в ту или иную долю секунды. И данная прошляпленная Марксом (но вместе с тем неоспоримая) истина приложима не только к способам производства, но и к любой иной сфере человеческой жизнедеятельности.
(Надеюсь, темп моего изложения для вас не слишком быстр, и вы успеваете конспектировать? Хорошо, дописывайте до точки или кто докуда сумел врубиться, пока я откупорю вторую бутылку...)
Отсюда вытекает, что в мире нет плохих парней, но нет в нём и хороших. Ускользающая, неуловимая доля секунды разделяет добро и зло.
И ты мне заявляешь, что тот вон мудила — хороший человек? Наивненький ты мой! Да тебе просто повезло подвернуться ему в правильную долю секунды. Мигом раньше или позже и этот вампирюга утёрся бы — вместо салфетки — твоим бездыханным трупом, с насухо высосанной кровяной системой и лимфатическими узлами, изглоданными в лоскуты!
Или, скажем, те же самые ведьмы в очереди на сожжение, чтоб осветить мрак Средних Веков. Беспросветно тупые палачи-мракобесы не понимали, что горят совсем не те и не в ту секунду.
Зарубите себе на носу — неважно как: на плахе, колу, гильотине, электрическом стуле, в петле, у стенки… да как угодно!.. казнят всегда невинных. Эти — не те, те — не эти.
Нет-нет!. Подождите! Ведь ещё я не... Ёпсь!!. слишком поздно… всё повторилось обычной, наезженною колеёй заколдованного круга…
Но даже и те, в миг злодеяния, всего лишь исполняли приказ. Чей? На кого пахал?
Хе! Зная ответ, разве б я ТУТ жил, а?
Кристально ясно одно — исполнителя и дона мафии разделяет цепочка из нескольких звеньев, и отследить «кто» — невозможно. Потому что, если мы перефразируем любимое изречение моего Дяди Вади, которое он вынес из уроков Истории в средней школе № 13:
«зомби моего зомби — не мой зомби»...)
~ ~ ~
Услышав твой душераздирающий крик, я вбежал в спальню. Как оказалось — очень вовремя. Ты выкручивалась в коляске под открытой форточкой окна, а твоя бабушка, слоняясь над тобой, льстиво уговаривала: «Ангелочек! Ангелочек!», а ты буквально разрывалась плачем.
— Гаина Михайловна! Она не ангелочек, а девочка!
В ответном взоре тёщи блеснула злоба пославшего её, но опровергнуть моё утверждение ей не хватало аргументов, и она молча вышла.
Я точно знал, что уговаривать младенца с неокрепшей психикой, который слабо ещё ориентируется в мире, будто она ангелочек — неправильно. Да ещё под настежь распахнутой форточкой! Типа приглашения — лети туда, где хорошо, где радостно порхают стайки таких же как ты ангелочков!
Я начал уговаривать тебя, что ты девочка, Лилечка, а никакой не ангелочек. Ты продолжала плакать, но уже не настолько истошно, как в момент, когда душа пыталась вырваться из смертной оболочки.
Но что же тут не так? Я переложил тебя на кровать и распеленал, ты плакала, выгибаясь младенческим тельцем… Причина обнаружилась на подошвах крохотных ступней, их покрывал белесый паутинный налёт той же фактуры, как у пушинок, метивших моё шельмовское пальто.
Я отряхнул арахнонити с обеих ножек. Удивлённо хлопая синевой своих глаз, ты смолкла. Я запеленал тебя обратно и отнёс в коляску, где ты уснула спокойным сном.
~ ~ ~
Твои пелёнки гладил я, чтобы держать всё под бдительным контролем. И я же развешивал стирку на общих верёвках во дворе, которые солнцеобразно расходились от центрального столба, как спицы от маточины в колесе.
Как раз под ними мне стало известно, что в этом мире есть у меня и союзники, потому что в одиночку мне вряд ли удалось бы разрулить проблему правильного развешивания пелёнок — изнанкой на верёвку или же лицом?
Первую я повесил так, вторую наоборот. И в тот же миг, с небес низлетел белый голубь, точняк на центральный столб, и сразу же протестующе заворковал.
Ага! Вот как надо? Спасибо, друг! Буду знать!
С тех пор все пелёнки я развешивал исключительно одинаково, во исполнение своевременной подсказки…
. .. .
Жомнир утратил вдруг весь интерес к моим переводам Моэма. Он перестал жизнерадостно грозиться, что повезёт их в Киев на «засватання». Начал вяло пояснять, что нужно брать в расчёт колебания конъюнктуры. Что в будущем году состоится столетие другого Английского писателя. Переводы трудов юбиляра легче будет проталкивать. А Моэм вообще-то голубой...
Ха! Как будто при переводе рассказа про молодого пианиста-самоубийцу, я не сумел вычислить ориентацию автора! Но в какой сточной канаве прозябал бы сегодня этот лучший из миров без голубого Чайковского?
Или Моэм, или ничего!
Александр Васильевич пожал плечами…
. .. .
В гостиной на Красных Партизан, в присутствии Гаины Михайловны, я пожаловался Ире на двурушничество Жомнира.
Обе они знали о моих неясных амбициях стать литературным переводчиком. Ира заохала, а моя тёща, без комментариев, зашла в спальню Тони и вернулась оттуда с пудреницей. Она открыла её, припудрила лицо перед зеркалом в двери одежного шкафа и (так же молча) унесла обратно. Всё.
Вечером в дверь квартиры позвонил Жомнир, и пригласил меня выйти с ним во двор. У подъезда, его велосипед опирался холкой на бурый кирпич стены здания. Под тёмной листвой густых Вишен — по ту сторону общих бельевых верёвок — уже собирались сумерки и подползали к развешенным стиркам. От предыдущей пятиэтажки группа Иглз выдавала «Отель Калифорния»:
"Warm smell of colitas rising up in the air..."
В то время я ещё не знал всей трагичности заключительных слов этой песни, а просто балдел от финального брейка соло-гитары...
Жомнир явно завидовал окружающей атмосфере, но переключился на деловой разговор. В данный момент, мои переводы уже не черновики, но пока что не тянут на чистовую версию. Он не настаивает на перемене автора, но пусть серовики станут беловиками.
Он уехал, а я уважительно восхитился мастерству старой школы. Пускай они понятия не имеют о текстуальном программировании и наивно верят в чары варёной колбасы, но всего одного только припудривания хватило, чтоб взять Жомнира за жабры! Ай, да тёща!
~ ~ ~
Пелёнки я гладил не только из оборонных соображений, но и чтоб время скоротать…
Ира, как мать с ребёнком, освобождалась от отработки за диплом. Меня распределили куда-то в Закарпатье. Куда точно я не вникал, потому что не собирался работать в школе нигде и никогда. Поэтому Гаина Михайловна (раз я такой храбрый) подала идею последовать примеру комсомольцев былых поколений. Они очертя голову уезжали строить города, которых ещё и на карте нет. А вот, кстати, в газете пишут, что возле Одессы строится город-спутник, Южный...
Решено было, что я отправлюсь туда, когда тебе исполнится один месяц, потому что Ире ещё трудно одной держать ребёнка. Вот я и коротал предстартовый месяц глажкой и выгуливанием коляски, в которой спала ты.
Только мне настрого запретили опускать верх с наброшенным на него тюлем, чтоб тебя не сглазили. А в конце месяца, когда ты пройдёшь медосмотр, тюль можно снять и ограничиться обычной булавкой от дурного глаза…
вверх-скок
(...в глубине каждого из нас сидит маленький запуганный зверёк, сидит и логично думает: «Если не напишу, могут диплом не дать или зашлют в самую дырявую дырищу. Ладно, напишу, один раз — не пидарас».
Но этот раз, который не в счёт, всего лишь начало. Потом, в той дыре, подойдут к тебе и покажут твоё сочинение, и ещё чевой-то продиктуют...)