Перед выдачей диплома и указанием, где придётся за него отрабатывать, всех выпускников института созвали в актовый зал Нового Корпуса. Там мы отсидели обычное бла-бля-блю насчёт держать честь НГПИ высоко, везде, куда бы нас не порасты́кали.
Затем на авансцену выбрался какой-то чернявый незнакомец, ещё раз объявить, что каждому из нас, при входе в зал, был выдан карандаш и лист бумаги, и это неспроста, а вот для чего —
Следует признать, что далеко не всё ещё хорошо и правильно в наших школах. Так давайте же напишем, что именно нам, выпускникам, не понравилось конкретно там, где мы проходили практику, или даже ещё раньше, когда мы сами были школьниками. Опишем случай, когда кто-то из учителей неправильно себя повёл, по нашему мнению, или позволял себе неправильные высказывания. Начнём же все одинаково, такими вот словами «А ещё помню как...», а дальше оно само пойдёт.
Его дружеский инструктаж восхитил меня деловитостью подхода и, вместе с тем, преисполнил горечью от осознания — насколько я отстал от нарастающего темпа жизни! КГБ явно перешёл на конвейерное производство стукачей. Сотни сексотов в один присест! И без наивных наживок в виде разведшколы.
(...в глубине каждого из нас сидит маленький запуганный зверёк, сидит и логично думает: «Если не напишу, могут диплом не дать или зашлют в самую дырявую дыру. Ладно, напишу, один раз — не пидарас».
Но этот раз, который не в счёт, всего лишь начало. Потом, в той дыре, подойдут к тебе и покажут твоё сочинение, и ещё чевой-то продиктуют...)
Ну ладно, суки, напишу!
В спинке каждого сиденья в актовом зале была вмонтирована пластмассовая досочка, на шарнирах; отстёгиваешь у той, что перед тобой в предыдущем ряду, и — переводишь в горизонтальную позицию. Чем не столик? Куда ни глянь — везде прогресс! Вот я отстегнул и написал.
«А ещё помню, как наша классная руководительница, Серафима Сергеевна, сказала:
— Молодец, Серёжа! В нашем четвёртом классе, ты больше всех собрал макулатуры!
И я был безмерно счастлив».
Свой последний донос в КГБ я подписал моим настоящим именем, и он до сих вызывает во мне чувство гордости...
~ ~ ~
~ ~ ~
Услышав твой душераздирающий крик, я вбежал в спальню, как раз очень вовремя. Ты выкручивалась в коляске под открытой форточкой окна, а твоя бабушка, слоняясь над тобой, льстиво уговаривала: «Ангелочек! Ангелочек!», а ты буквально разрывалась плачем.
— Гаина Михайловна! Она не ангелочек, а девочка!
В ответном взоре тёщи блеснула злоба пославшего её, но аргументировано опровергнуть сказанное ей было нечем, и она молча вышла.
Я точно знал, что уговаривать младенца, с ещё неокрепшей психикой и слабо ориентирующегося в мире, будто она ангелочек — неправильно. Да ещё под широко открытой форточкой! Типа приглашения — лети туда, где хорошо, где радостно порхают такие же, как ты, ангелочки!
Я начал уговаривать тебя, что ты девочка, Лилечка, а никакой не ангелочек. Ты продолжала плакать, но уже не настолько истошно, как в момент, когда душа пыталась вырваться из смертной оболочки.
Но что же не так? Я переложил тебя на кровать и распеленал, ты плакала, выгибаясь младенческим тельцем… Причина обнаружилась на подошвах крохотных ступней, их покрывал белесый паутинный налёт той же фактуры, как у пушинок, метивших моё шельмовское пальто. Я отряхнул арахнонити с обеих ножек. Удивлённо хлопая синевой своих глаз, ты смолкла. Я запеленал тебя обратно и отнёс в коляску, где ты уснула спокойным сном.
~ ~ ~
Твои пелёнки гладил я, чтоб всё держать под бдительным контролем. И я же развешивал стирку на общих верёвках во дворе, которые солнцеобразно расходились от центрального столба, как спицы от маточины в колесе.
Как раз под ними я узнал, что в этом мире у меня таки есть союзники, потому что в одиночку мне вряд ли удалось бы разрулить проблему правильного развешивания пелёнок — изнанкой на верёвку или же лицом? Первую я повесил так, вторую наоборот. И в тот же миг, с небес спустился белый голубь, на центральный столб, откуда протестующе заворковал.
Ага! Спасибо, друг! Буду знать!
С тех пор, все пелёнки я развешивал исключительно одинаково, следуя своевременной подсказке…
Жомнир утратил вдруг весь интерес к моим переводам Моэма. Он перестал жизнерадостно грозиться, что повезёт их в Киев на «засватання». Начал вяло пояснять, что нужно брать в расчёт колебания конъюнктуры. Что в будущем году состоится столетие другого Английского писателя. Переводы из него, ради юбилея, легче будет протолкнуть. А Моэм, вообще-то, голубой...
Как будто, при переводе рассказа про молодого пианиста-самоубийцу, я не сумел вычислить его ориентацию. Но в какой сточной канаве прозябал бы сегодня этот лучший из миров без голубого Чайковского? Или Моэм, или ничего!
Александр Васильевич пожал плечами...
В гостиной на Красных Партизан, в присутствии Гаины Михайловны, я пожаловался Ире на двурушничество Жомнира.
Обе они знали о моих неясных амбициях стать литературным переводчиком. Ира заохала, а моя тёща, без комментариев, зашла в спальню Тони и вернулась с пудреницей. Она открыла её, припудрила лицо перед зеркалом в двери шкафа и — так же молча, унесла обратно. Всё.
Вечером в дверь квартиры позвонил Жомнир и пригласил меня выйти с ним во двор. У подъезда, его велосипед опирался холкой на краснокирпичную стену здания. Под тёмной листвой густых Вишен, позади общих бельевых верёвок, уже собирались сумерки и переползали к развешенным стиркам. От предыдущей пятиэтажки группа Иглз выдавали "Отель Калифорния":
"Warm smell of colitas rising up in the air..."
В то время я ещё не знал, до чего трагично-жуткий конец у этой песни, а просто балдел от финального брейка соло-гитары...
Жомнир явно завидовал окружающей атмосфере, но переключился на деловой разговор. В данный момент, мои переводы уже не черновики, но пока что ещё и не чистовая версия. Он не настаивает на перемене автора, но пусть они станут беловиками.
Он уехал, а я уважительно восхитился мастерству старой школы. Пускай они понятия не имеют о текстуальном программировании и наивно верят в чары варёной колбасы, но всего одного припудривания хватило, чтоб взять Жомнира за жабры! Ай, да тёща!
~ ~ ~
Пелёнки я гладил не только из оборонных соображений, но и чтоб время скоротать…
Ира, как мать с ребёнком, освобождалась от отработки за диплом. Меня распределили куда-то в Закарпатье. Куда точно я не вникал, потому что не собирался работать в школе нигде и никогда. Поэтому Гаина Михайловна (раз я такой храбрый) подала идею последовать примеру комсомольцев былых поколений. Они очертя голову уезжали строить города, которых ещё и на карте нет. А вот, кстати, в газете пишут, что возле Одессы строится город-спутник, Южный...
Решено было, что я отправлюсь туда, когда тебе исполнится один месяц, потому что Ире ещё трудно одной держать ребёнка. Вот я и коротал предстартовый месяц глажкой и выгуливанием коляски, в которой спала ты.
Только мне настрого запретили опускать верх с наброшенным на него тюлем, чтоб тебя не сглазили. А в конце месяца, когда ты пройдёшь медосмотр, тюль можно снять и ограничиться обычной булавкой от дурного глаза…
вверх-скок
(...Великое открытие Карла Маркса о возникновении прибавочной стоимости осталось и, к сожалению, остаётся половинчатым, не получив развития до беспредельного потенциала заложенного в нём. Да, основоположник марксизма прозорливо подметил, что какую-то часть рабочего времени, производитель работает на себя, а остальной свой трудовой день на владельца фабрики. Молодец Карл — в яблочко! Однако это далеко не всё, что кроется в их производственных отношениях.
Основной (и пока что ещё не раскрытый) подвох в том, что, практически, невозможно определить: на кого конкретно (из соучастников в помянутых отношениях) пашет производитель в ту или иную долю секунды. И эта, недооткрытая Марксом (хотя и неоспоримая) истина приложима не только к способам производства, но и к любой иной сфере человеческой жизнедеятельности.
(Надеюсь, я не слишком быстро излагаю и вы успеваете конспектировать? Хорошо, дописывайте, пока откупорю вторую бутылку...)
Отсюда вытекает, что в мире нет плохих парней, но нет в нём и хороших. Ускользающая, неуловимая доля секунды разделяет добро и зло.
И ты мне говоришь, будто тот мудила — хороший человек? Наивненький ты мой! Да тебе просто повезло подвернуться ему в правильную долю секунды. Мигом раньше или позже и этот вампирюга, вместо салфетки, утёрся бы твоим бездыханным трупом, с насухо высосанной кровяной системой и лимфатическими узлами, изглоданными в лоскуты!
Или, скажем, те же самые ведьмы в очереди на сожжение, чтоб осветить мрак Средних Веков. Беспросветно тупые палачи-мракобесы не понимали, что горят совсем не те и не в ту секунду.
Я имею ввиду, неважно как — на плахе, колу, гильотине, электрическом стуле, в петле, у стенки… да как угодно!.. казнят всегда невинных. Эти — не те, те — не эти. Нет-нет!. Подождите! Ведь ещё я не... Ёпсь!!. слишком поздно… Опять всё повторилось наезженною колеёй заколдованного круга…
Но даже и те, в миг злодеяния, всего лишь исполняли приказ. Чей? На кого пахал?
Хе! Зная ответ, разве б я ТУТ жил, а?
Кристально ясно одно — исполнителя и дона мафии разделяет цепочка из нескольких звеньев, и отследить «кто» — невозможно. Потому что, если мы перефразируем любимое изречение моего Дяди Вади, которое он вынес из уроков Истории в средней школе № 13:
"зомби моего зомби — не мой зомби"...)