Мы обогнули угол с мемориальной чёрно-мраморной табличкой: «Здесь учился Н. В. Го...», и остановились под одним из высоких окон XIX-го столетия над головой.
Меня поразил оттенок её лица, не болезненно серая бледность, а словно бы тонкий, до прозрачности белый фарфор. Уже и не знаю — что сильнее теснит мне сердце: её красота или моё сострадание к ней.
Конечно же, я тупой урод! Столько мучил её и себя! Наконец-то, я снова её обнимаю. Она и смеётся, и плачет у меня на груди. Как я люблю её!
В этот проклятый месяц, она приходила домой и просто пластом лежала. Боль буквально физическая; и полное ко всему безразличие. Мама не знала, что делать: «Что с тобой, Ира?»
— Ничего.
Подлец! Изверг! Какая бледная… Как отчаянно красива. «Приходи. В комнате никого».
Она радостно торопится домой переодеться и сказать маме, что празднует и ночует у подруги.
(...в Советских праздниках больше всего мне нравилось именно вот это затишье, сменяющее демонстрацию… Улицы пустеют, машин и пешеходов почти нет... Люди разошлись по домам, начинают праздновать...)
Общага тоже опустела. Кроме Комнаты 72 на третьем этаже. Это наша комната, наша общага, наше празднество. День Примирения…
Света чуть было не испортила праздник… Обнадёженный вакуумной тишиной в коридоре запертых дверей, я вышел в туалет в одних трусах, а потом заскочил в умывальник. Там-то она меня и прищучила.
— Это что за дела?!
И погнала причёсывать мне ухо, что не допустит расширения штата без предварительных консультаций. Она мне прощает Ирку, прощает Машку, но что это за новая лярва у меня в комнате?
— Ты охренела? Это же Ира!
Точно? Ну она просто в дверь заглянула, а там кто-то у окна стоит. А откуда у Иры такой крутой пеньюар?
Как будто я знаю. Сам первый раз вижу. (Так эта штука так называется? В книжках «пеньюары», кажись, попадались. Между прочим, классная хрень, стоит запомнить.)
~ ~ ~
На второй день, я утром вышел из Общаги. На главной площади толпа штурмовала гастроном: там выбросили дефицит — сине-белые банки сгущёнки.
Заслужено переполняясь чувством гордости, удачливый охотник возвращается в Комнату 72, а Ира, с койки у окна: «Ух-ты! Сгущёнку принёс?»
Я ахху-… опешил, то есть: «Ты… какого… то есть как?»
— У тебя такой довольный нос, сразу видно.
И с такими способностями писать подмётные письма? Что-то тут не то…
Короче, я сдался, и мы стали жить дальше единой дружной семьёй. Учёные книги такой образ жизни называют «полигамия». Мне в ней досталась роль связующего звена, так сказать.
(...связующему звену следует хорошо усвоить и строго соблюдать золотое правило — никаких имён. «Милая» самое оно — и звучит приятно, и не грозит навлечь ненужные недоразумения. Возможно, кто-то предпочтёт «зайку» или там, «рыбоньку», но по моему скромному мнению, на кой ляд затевать излишний зоопарк?
— Да, милая. Конечно, милая...)
Шума и пыли Света больше уже не поднимала. Она чётко знало своё место — после Иры, перед Марией. Официально, девушки не были представлены друг другу, но знали о существовании остальных. Ира и Света наверняка, а Мария, скорее всего, тоже.
В разговорах с милыми, я особо эту тему не затрагивал — кто кого знает или не знает, однако Нежин провинциальный городишко, где все всё про всех…
Когда на третьем курсе я проходил педагогическую практику в городской школе № 2, одна из тамошних училок, на большой перемене, начала изливать инфу, порочащую Марию. При этом она старательно смотрела не на меня, а свой брифинг адресовала моей однокурснице, что тоже практиковалась в той же школе.
Эта однокурсница такая была паинька, прилежная такая. А как старательно готовилась она к своему первому уроку! У себя дома, она собрала всех-всех своих кукол и куколок, усадила рядком, на крышку пианино, и — готовилась: «Good morning, children! Who is on duty today?»
(...инфантилизм — смертельное оружие, страшнее пулемёта. В смысле, меня от него до рвоты воротит...)
~ ~ ~
То ли дело пара молодожёнов на нашем этаже Общаги! Когда они вступили в брак, им на двоих целый пенал достался. Студентов отселили, а мебель осталась, где и была.
Для релаксации от напряжённого умственного труда, они устраивали «скачки» по субботам. Приглашали пару студентов к себе на ночёвку и, после ужина, устраивали забеги со сменой партнёров. Подробности мне, правда, неизвестны: Витя Кононевич выступал там, как жокей-фаворит, а он неразговорчив...
(...и вот, как на духу, если б меня спросили, то ебля — это занятие не более, чем для двоих. Природа её настолько интимна, что между любовниками даже гандон — третий лишний… Кого-то может и шокировать такая старомодность, но уж таким я уродился...)
~ ~ ~
После летней сессии, я поехал на пионерскую практику в лагерь "Юный Строитель", возле райцентра Седнев. В пору расцвета Черниговского княжества, там стояла мощная крепость для обороны от Татар, Литвы или Новгородцев, это уж кто раньше нагрянет. А в наши дни о крепости напоминает всего лишь одна башня. Мимо неё крутой извилистый спуск скатывался к добротно-деревянному мосту, объединившему песчаные берега реки Снов. А за мостом и за Сосновым бором, на дальней его опушке — два лагеря, бок-о-бок, через забор один от другого: "Юный Строитель" и "Юный Химик", Ну а потом идут уже необъятные пшеничные поля…
В "Строителе" я практиковался на должности подменного воспитателя. То есть, когда какая-то из воспитательниц поедет в Чернигов, мне следовало надзирать, как дежурные её отряда расставляют в столовой еду на завтрак-обед-полдник-ужин, а при выводе детей на речной пляж следить за тем, чтобы пионеры не плескались вне железной решётки, а исключительно в огороженной части русла.
От Седнева в Чернигов путь не близок, не все воспитательницы отваживались на поездку, а с тех, кто посмелее, хватало и одного раза.
Так что работа моя заключалась в том, чтобы транслировать музыку в лагерные репродукторы, а также объявлять отбой на «мёртвый час» и на ночь, через микрофон. Я почему-то делал это пидорским тоном голоса: «Вынимание! В лагири абивляица аутбой. Павтаряйиу! Вынимание — аутбой!»
В радиоузле жила старшая пионервожатая, а за дощатой перегородкой находился небольшой спортзал, но без всякого оборудования, кроме одной койки, на которой я спал. Дверь в дальней стене спортзала открывалась на сцену маленького зала под открытым небом, в окружении Сосен среднего возраста.
Я валялся, где попало, читал, что подвернётся из шкафа лагерной библиотеки, в одной комнате с радиоузлом, и отпускал бороду, потому что после лагеря мне предстояло стать бойцом студенческого строительного отряда НГПИ. Короче, вёл жизнь небритого отщепенца...
вверх-скок