Мы обогнули угол с мемориальной чёрно-мраморной табличкой: «Здесь учился Н. В. Го...», и остановились под одним из высоких окон XIX-го столетия над головой.
Меня поразил оттенок её лица, не болезненно серая бледность, а словно бы тонкий, до прозрачности белый фарфор. Уже и не знаю — что сильнее теснит мне сердце: её красота или моё сострадание к ней.
Конечно же, я — тупой урод! Столько мучил её и себя! Наконец-то, я снова её обнимаю. Она и смеётся, и плачет у меня на груди. Как я люблю её!
В этот проклятый месяц, она приходила домой и просто пластом лежала. Боль буквально физическая; и полное ко всему безразличие. Мама не знала, что делать: «Что с тобой, Ира?»
— Ничего.
Подлец! Изверг! Какая бледная… Как отчаянно красива. «Приходи. В комнате никого».
Она радостно торопится домой переодеться и сказать маме, что празднует и ночует у подруги.
. .. .
Общага тоже опустела. Кроме Комнаты 72 на третьем этаже. Это наша комната, наша общага, наше празднество. День Примирения…
Света чуть было не испортила праздник… Обнадёженный вакуумной тишиной в коридоре запертых дверей, я вышел в туалет в одних трусах, а потом заскочил в умывальник. Там-то она меня и прищучила.
— Это что за дела?!
И погнала причёсывать мне ухо, что не допустит расширения штата без предварительных консультаций. Она мне прощает Ирку, прощает Машку, но что это за новая лярва у меня в комнате?
— Ты охренела? Это же Ира!
Точно? Ну, она просто в дверь заглянула, а там кто-то у окна стоит. А откуда у Иры такой крутой пеньюар?
Как будто я знаю. Сам первый раз вижу. (Так эта штука так называется? В книжках «пеньюары», кажись, попадались. Между прочим, классная хрень, стоит запомнить.)
~ ~ ~
На второй день, я утром вышел из Общаги. На главной площади толпа штурмовала гастроном — там выбросили дефицит: сине-белые банки сгущёнки.
Заслужено переполняясь чувством гордости, удачливый охотник возвращается в Комнату 72, а Ира, с койки у окна: «Ух-ты! Сгущёнку принёс?»
Я ахху-… опешил, то есть: «Ты… какого… то есть как?»
— У тебя такой довольный нос, сразу видно.
И с такими способностями писать подмётные письма? Что-то тут не то…
. .. .
Короче, я сдался, и мы стали жить дальше единой дружной семьёй. Учёные книги такой образ жизни называют «полигамия». Мне в ней досталась роль связующего звена, так сказать.
(....связующему звену следует хорошо усвоить и строго соблюдать золотое правило — никаких имён. «Милая» самое оно — и звучит приятно, и не грозит навлечь ненужные недоразумения. Возможно, кто-то предпочтёт «зайку» или там, «рыбоньку», но по моему скромному мнению, на кой ляд затевать излишний зоопарк?
— Да, милая. Конечно, милая...)
Шума и пыли Света больше уже не поднимала. Она чётко знало своё место — после Иры, перед Марией. Официально, девушки не были представлены друг другу, но знали о существовании остальных. Ира и Света наверняка, а Мария, скорее всего, тоже.
В разговорах с милыми, я особо эту тему не затрагивал — кто кого знает или не знает, однако Нежин провинциальный городишко, где все всё про всех…
Когда на третьем курсе я проходил педагогическую практику в городской школе № 2, одна из тамошних училок, на большой перемене, начала изливать инфу, порочащую Марию. При этом она старательно смотрела не на меня, а свой брифинг адресовала моей однокурснице, что тоже практиковалась в той же школе.
. .. .
Эта однокурсница такая была паинька, прилежная такая. А как старательно готовилась она к своему первому уроку! У себя дома, она собрала всех-всех своих кукол и куколок, усадила рядком, на крышку пианино, и — готовилась: «Good morning, children! Who is on duty today?»
(....инфантилизм — смертельное оружие, страшнее пулемёта. В смысле, меня от него до рвоты воротит...)
~ ~ ~
То ли дело пара молодожёнов на нашем этаже Общаги! Когда они вступили в брак, им на двоих целый пенал достался. Студентов отселили, а мебель осталась, где и была.
Для релаксации от напряжённого умственного труда, они устраивали «скачки» по субботам. Приглашали пару студентов к себе на ночёвку и, после ужина, устраивали забеги со сменой партнёров. Подробности мне, правда, неизвестны: Витя Кононевич выступал там как жокей-фаворит, а он неразговорчив...
(....и вот, как на духу, если бы меня спросили: ебля — это занятие не более, чем для двоих. Природа её настолько интимна, что между любовниками даже гандон — третий лишний… Кого-то может и шокировать такая старомодность, но уж таким я уродился...)
~ ~ ~
После летней сессии, я поехал на пионерскую практику в лагерь «Юный Строитель», возле райцентра Седнев. В пору расцвета Черниговского княжества, там стояла мощная крепость для обороны от Татар, Литвы или Новгородцев, это уж кто раньше нагрянет.
А в наши дни о крепости напоминает всего лишь одна башня. Мимо неё крутой извилистый спуск скатывался к добротно-деревянному мосту, объединившему песчаные берега реки Снов. А за мостом и за Сосновым бором, на дальней его опушке — два лагеря, бок-о-бок, через забор один от другого: «Юный Строитель» и «Юный Химик», Ну а потом идут уже необъятные пшеничные поля…
. .. .
В «Строителе» я практиковался на должности подменного воспитателя. То есть когда какая-то из воспитательниц поедет в Чернигов, мне следовало надзирать, как дежурные её отряда расставляют в столовой еду на завтрак-обед-полдник-ужин, а при выводе детей на речной пляж следить за тем, чтобы пионеры не плескались вне железной решётки, а исключительно в огороженной части русла.
От Седнева в Чернигов путь неблизок, не все воспитательницы отваживались на поездку, а с тех, кто посмелее, хватало и одного раза.
Так что работа моя заключалась в том, чтобы транслировать музыку в лагерные репродукторы, а также объявлять отбой на «мёртвый час» и на ночь, через микрофон.
Я почему-то делал это пидорским тоном голоса: «Вынимание! В лагири абивляица аутбой. Павтаряйиу! Вынимание — аутбой!»
В радиоузле жила старшая пионервожатая, а за дощатой перегородкой находился небольшой спортзал, но без всякого оборудования, кроме одной койки, на которой я спал. Дверь в дальней стене спортзала открывалась на сцену маленького зала под открытым небом, в окружении Сосен среднего возраста.
. .. .
Я валялся где попало, читал, что подвернётся из шкафа лагерной библиотеки — в одной комнате с радиоузлом, — и отпускал бороду, потому что после лагеря мне предстояло стать бойцом строительного студенческого отряда НГПИ. Короче, вёл жизнь небритого отщепенца...
вверх-скок
(....в Советских праздниках больше всего мне нравилось именно вот это затишье, сменяющее демонстрацию… Улицы пустеют, машин и пешеходов почти нет... Люди разошлись по домам, начинают праздновать…)