С экзамена я поспешил в Конотоп, и мать моя сказала, что Ольга приходила утром. Та не заметила, что мать в спальне, и сразу бросилась в комнату — расстегнула блузку перед зеркалом в шкафу и начала рассматривать свою испятнанную грудь.
…клеймо владельца — каждому своё… кому-то отметины ногтей на запястье, другому ожерелье из засосов на груди…
— Накричала я на неё, чтоб убиралась, где была. Она собрала одежду и ушла. Что теперь будет?
Я пожал плечами: «А что тут может быть?»
— Ленку я ей не отдам,— решительно сказала моя мать.
Всё это было очень тягостно...
Ольга пришла на следующее утро, но уже в водолазке. Сказала, что ночует у тёти Нины, потому что моя мать её выгнала. Потом начала гнать дуру, что ездила на Сейм со Светой, а жила в домике кого-то из друзей дяди Коли. Я попросил её не напрягаться, всё равно мы разводимся.
— А Леночка?
— Останется тут.
Она начала грозить, что увезёт дочь к своей матери в Крым. Потом сказала, что это я довёл её своими блядками в Нежине, про которые ей всё докладывали, но она молчала. И да, она ездила на Сейм, позлить меня, но там ничего не было, а у нас ещё может всё наладиться.
Выбирать, как правило, мне неохота, лучше сплавить трагедию другим — судьбе или, может, случаю. В тот раз Ольге досталась роль решающей монетки. Я сказал ей, что всё будет зачёркнуто и забыто, если она достанет дури, всего лишь на один косяк, до конца дня. Она ушла и вернулась уже вечером, усталая. Сказала, что обошла весь город, но дури нет ни у кого.
Тяжёлый случай, жестокий перст судьбы, нежданно подкативший подсос. Alea jacta est!.
(...если бы Ольга достала косяк, то мне, как благородному человеку, осталось бы только сдержать своё слово. Нам пришлось бы жить дальше, и теперь кто-то другой слагал бы это письмо. А может оно бы и вовсе не понадобилось, а были бы у тебя и папа, и мама, и всё такое прочее. Ведь изменение всего одной, казалось бы, самой незначительной, детали влечёт неисчислимое множество совсем иных последствий...
Если, к примеру, скакнёшь машиной времени в Мезозойскую эру и там, случайно, шмякнешь-ляпнешь одного-единственного комарика — куснул гад; а по возвращении оказываешься в необратимо изменённом будущем — да, год тот же, откуда вылетал, но сам ты уже не вписываешься в текущие стандарты. А и некого винить, лучше надо было смотреть, во что вляпываешься в том мезозойском прошлом...
Всего один косяк вернул бы мне семейную идиллию с идеальной женщиной. Она ведь не торговала собой, не обменивала себя на деньги или прочие выгоды, а изменяла мне ради личного удовольствия. Натуральный обмен утехами: ты — мне, я — тебе.
Факт, что обменивалась ещё там с кем-то, никак не сказывался на том, что мне с ней хорошо. Зачем я безмозгло отверг то, чего хотел и получал в полной мере? Моральные устои общества лишили меня всякого выбора, кроме как влиться в толпу тупорылых бурсаков...)
Она сделала мне бесподобный минет на прощанье, и попросила назавтра придти к тёте Нине, для чего-то важного… Так, по воле жестокого случая, я стал рогоносцем.
(...я долгое время не мог понять: за что не люблю Лермонтова? Но теперь знаю — это из-за его лжи. Лермонтов лгал с самого первого шага, со стихотворения на смерть Пушкина:
"...с свинцом в груди и с жаждой мести, поник он гордой головой...”
Ну допустим, эта ложь случилась из-за слабого знакомства с анатомией. Гусар — не лекарь, в конце концов, ему что пах, куда, фактически, попала пуля, что грудь — всё едино. На полметра выше или ниже, какая разница? Но следующей лжи нет оправдания:
"...восстал он против мнений света..."
Ба, голубчик Лермонтуша! Не тупи! И близко он не восставал, а в точности исполнил предписания света на подобные случаи. Неукоснительно, с рабской верноподданностью исполнил. А коль скоро Пушкин не смел ослушаться морального устава, то нам, простым обывателям, и подавно сам бог Аполлон велел: в случае нарушения супружеской верности — подавать на развод…
И всё ж любимым ищешь оправданья… А что если вдруг Пушкин вовсе и не подчинялся диктату обычаев и нравов, но наоборот — с умыслом использовал их в личных целях? Что если стареющий, истрёпанный поэтическими излишествами, он прицепился к залётному из Франции пацану Дантесу, за излишнее внимание к своей жене, и симулировал из себя шекспировского Отелло с единственной целью — красиво уйти?
Однако развитие такой гипотезы требует трёх докторских: по геронтологии, психологии и филологии, а у меня есть дело поважней — письмо к дочери, а посему поспешим вспять, с Варанды в Конотоп...)
На следующий день, на хате у тёти Нины, та повторила уже слышанное мною от Ольги, на тему нового старта нашей совместной жизни, которая наладится.
Потом тётка ушла работать во вторую смену, а мы с Ольгой выпили по стакану самогона, и около часа терзали друг друга в пустой гостиной с чёрным пианино, и на кухне с ходиками на стене.
Когда мы оделись, Ольга спросила, что теперь? Я ответил, что этот вопрос решён и, увы, не мною. Она заплакала и сказала, что знает, что ей теперь делать, и начала глотать какие-то таблетки. Сколько-то из них мне удалось отнять, но не все.
Я выскочил из хаты, свернул на улицу Будённого и мимо заводского Парка побежал к базару, где рядом с перекрёстком висел телефон-автомат. К счастью, пацанва ещё не срезали трубку, и я смог вызвать «скорую».
Наверное, у них не каждый день бывает вызов на глотание таблеток, и машина «скорой» обогнала меня на обратном пути. В хате тёти Нины Ольга вяло, но самостоятельно сидела на табурете, посреди кухни, и нехотя отвечала на вопросы врача и медсестры в белых халатах. В руках у неё была большая кружка, а на полу возле ног — таз, куда производилось промывание желудка.
Кризис был явно позади, и я ушёл, не вдаваясь в детали. Вряд ли у неё найдётся вторая доза, а по личному опыту я знал, что эта процедура приводит к общей переоценке ценностей и дарит новый взгляд на вещи...
Через пару дней мне сказали, что Ольгу видели на вокзале. Она садилась на московский поезд с каким-то чернявым парнем. Скорее всего, тот самый, кому она изменяла со мной двумя днями раньше...
вверх-скок
(...в жизни всегда есть выбор: можешь копать яму, а можешь не копать…
Подав на развод, признаёшь себя рогоносцем, который мстит, в рамках текущих правил общественной морали. Не подав на развод, всё равно остаёшься рогоносцем, но только если смотришь на себя глазами общества, или же — правда не всякий пойдёт на это «или» — становишься ахулинамистом, которому это всё похуй и он/она живёт в своё удовольствие. Крохотный нюанс в том, что истинный ахулинамист и не заметит никаких дилемм, он/она — и так, и так, всю дорогу — живёт в своё удовольствие.
Мне всегда хорошо было с Ольгой, но тут на меня навалилась масса вековых устоев морали и кодексов «чести», поставив перед выбором: стать рогоносцем или переходить в другую лигу? Выбор — это всегда трагедия, выбирая одно, утрачиваешь другое...)