самое-пресамое
финальное произведение

Труднее всего найти рукавицы, которые сам же и заткнул себе за пояс. Я грабил плантации конопли аж в районе Кандыбино, а тут в соседском огороде, буквально за забором, — густая рощица произрастает. Яркий пример понятия «ограниченный кругозор». Заглядываю за горизонты, не удосужась под носом проверить. А ведь у ближних не меньше прав на внимание. То есть заслуживают и они.

Cправедливое распределение восстанавливалось где-то ближе к полуночи. Чтоб замести следы, нарубленную в соседском огороде коноплю перебросил не к себе, а через следующий забор — на улицу. Оттуда угол обогнул, допёр к нашей калитке и — в сарай на чердак… Проба показала, что качество ништяк, и я отнёс малость Ляльке, чтоб и ему запушистилось, не зря же он меня подогревал в минувшие два года...

Подвалила удача — растворяй ворота́. В Нежине, на участке непритязательной хатки в Графском парке, прямо через дорогу от кинотеатра Ленинского Комсомола, стояли пять объёмистых кустов — и абсолютно без всякого забора вообще. Тут и святой не устоял бы шефскую помощь оказать…

. .. .

И от такого изобилия встала проблема, в полный рост, — как сохранить собранное без потерь? Под койкой в Общаге? Ага, очень смешно.

Я обошёл все этажи, закуток высматривал, — всё без толку. Покуда на четвёртом не приметил стол, в умывальнике. Не такой, как в комнатах студентов, а с ящиком под столешницей.

Кто его туда притаскал и на как долго, я оставался без понятия, однако проблема складирования уже вконец зашкаливала (не в парке же под куст, в дожди). И просто уже от безысходности, я загрузил дурь в ящик стола.

Во избежание сюрпризов, стол вокруг его же оси обернул и ручку ящика в стену упёр, чтоб кто попало не открывал, от нечего делать. Потом, по мере надобности, заглядывал в умывальник — отщипнуть головку-две для текущего потребления...

~ ~ ~

Из подшефного колхоза мои однокурсницы вернулись в полном шоке, без дара речи и в глубокой задумчивости насчёт смысла жизни. Ну, то есть смыслят ли они в ней вообще? Хоть что-то?

Оказывается, во время помощи колхозу два хлопца в подшефном селе подрались на ножах. Из-за кого? Из-за Тани, что учится в моей группе.

Год назад, эти сучки безжалостные, мои однокурсницы, меня попросили изобразить, будто я в неё влюбился. Просто для смеху, раз она такая тихоня и невзрачная. Ну а меня — тупого лосяру — долго подбивать не надо: «Таня! Я люблю тебя всей глубиной. Какое твоё взаимное влечение?»

Два дня донимал её на переменах, пока не попросила, чтоб отстал. Смотрю, вот-вот расплачется, ну, стыдно ж стало, я и заткнулся.

. .. .

Ну, что? Съели, стервы? Кого хлопцы избрали до беспамятства? До романтической дуэли по канонам палубы пиратского брига? Так что теперь девушки на неё исподтишка и уважительно, и с завистью косятся.

А она по коридорам ходит такая вся задумчиво торжественная, будто что-то такое про себя узнала, чего узнать никак не ожидала вообще. И на меня уже не так враждебно смотрит. Что если в прошлом году я к ней приставал взаправду?

Спасибо фехтовальщикам за алиби…

~ ~ ~

Но меня не переставала долбать мысль про совершенно неправильный способ хранения дури. Ящик стола в умывальнике! Это ж уму непостижимо, это пускает под откос всякий здравый смысл. Любой чувак с элементарным уровнем грамотности и понятиями в области, о которой речь, не напрягая орган обоняния, унюшит влекущий аромат и вычислит источник, потому что тумбовый стол как-то не вписывался в интерьер стен из голого кафеля.

А и если ФизМатовцы зададут себе лишний вопрос: с чего это я зачастил в умывальник на их этаже? Своего мало?

И вот, по первому ноябрьскому снежку, как уж стемнело, я понёс запас к новому месту хранения. Планировалось заныкать его на чердаке Старого Здания через слуховое окно. Предварительно, на заднем дворе архитектурной жемчужины, я заприметил мощную приставную лестницу из железа, до самой крыши.

. .. .

Славик, Двойка и Ира сопроводили меня до стартовой площадки заднего двора типа государственной комиссии при запуске космонавта в орбитальный полёт с космодрома Байконур.

Пальто и шапку я отдал Ире, сунул пакет с дурью под рубашку и дальше как обычно — ключ на старт! Протяжка! Продувка! Пуск!..

Первые минуты после старта проходили в штатном режиме, вибрация лестницы не превышала нормы, вот только железяка оказалась жутко холодной и очень длинной — при графе Разумовском этажи строились в два с чем-то раза выше нынешних...

При выходе на крышу возникли непредвиденные затруднения. Лестница не доставала до уровня само́й крыши, а заканчивалась под нависающим карнизом. Пришлось цепляться за жесть жёлоба и переваливать через него. Из напряжённого момента на троих: жесть, я и ночная тьма, — память сохранила лишь беспросветную темень со всех сторон…

. .. .

Крыша оказалась довольно скользкой, хотя и не слишком крутой. Пришлось передвигаться, наступая на гребешки соединения листов жести. Дойдя до слухового окна, я обнаружил, что оно беспросветно заколочено толстыми досками изнутри.

«Спасибо! Мы счастливы, что вы нас посетили!»

На обратном пути, я неожиданно оскользнулся, приближаясь к месту перевалки с жести на лестницу, но не упал. Я выпрямился, стиснул зубы, ощерился и, обращаясь сам к себе, проговорил в темноту:

— На публику играешь, падла?

Затем я опустился на карачки, свесил ноги через край и нашарил ими верхнюю перекладину лестницы.

На полдороге вниз, меня вдруг догнала, и пронзила ужасом запоздалая мысль, что падение с крыши ничто, по сравнению с приземлением на кого-нибудь из комиссии на стартовой площадке.

~ ~ ~

И снова я высадил дверь. Что примечательно — ту же самую, хотя Илья Липес не жил там больше. Комнату населяли текущие четверокурсники, и среди них Витя Кононевич, который по неосмотрительности взял у Жоры Ильченко роман М. Пьюзо «The Godfather», а также Англо-Английский словарь А. С. Хорнби «A Learner's Dictionary of Current English». Обе книги из Индийского привоза.

. .. .

До чего незначительные, на первый взгляд, мелочи могут привести к резким всплескам в спокойном течении жизни. Допустим, говоришь: «Жора, дай Годфазерa почитать», а потом приходишь в общагу — у твоей комнаты дверь выбита. Самым брутальным образом.

Кстати, на этот раз никакого дрожания пальцев не наблюдалось. До чего всё-таки, быстро формируются основополагающие навыки! Возможно, сказалось и то, что в этом случае я работал не на Вирича, а на себя.

Криминальный роман Марио Пьюзо, «Крёстный Отец», украден был не из праздного любопытства (задрожат ли пальцы?) и не ради повышения двероломной квалификации, но для перевода его на Русский.

Роман, как и сам автор, оказался довольно толстым, около 400 страниц. С учётом образа действий, благодаря которым он попал мне в руки, работу над переводом пришлось вести исключительно в Конотопе.

. .. .

Потребовалось несколько месяцев напряжённой работы, чтобы превратить книгу, напечатанную «Издательством Пингвин», в кипу толстых пронумерованных тетрадей, исписанных моим почерком на Русском языке, пастой шариковых ручек, разнообразных оттенков синего.

Эту кипу я передал затем Ляльке и его жене Валентине для прочтения, предположительно. О дальнейших передвижениях и общей судьбе помянутых килограммов исписанной бумаги мне известно не больше чем, куда заплыла, и как вела себя в тех широтах акула-людоедка из «Челюстей». Также в исполнении моим почерком, на Русском.

В ходе исполнения второго, сухопутного перевода, по достижении примерно середины тома, мой отец поделился со мной своими критическими замечаниями…

. .. .

У Пьюзо шёл абзац на тему вечеров отдыха голливудских кинозвёзд в специально оборудованном для этого клубе. Ничего особенного, но мне никак не удавалось подобрать Русский эквивалент Англо-Американскому термину «blow job».

Описательные вариации казались мне чересчур длинными, а опции покороче отдавали явной нецензурщиной. При этом слово «минет» я отметал с порога, за его излишнюю Французистость.

Какую-то из попыток, в порыве неудовлетворённости творческих мук, я выдрал из тетради и сунул исписанную страницу в печь-плиту для утилизации в предстоящей растопке.

Вечером, вернувшийся с работы отец открыл чугунную дверцу, чтобы положить дрова в топку, вынул скомканный тетрадный листок, расправил и внимательно ознакомился с его содержимым, прежде чем задать вопрос: «Что это за херню ты тут понаписывал?»

Я не стал оспаривать его чёткое определение рабочему обрывку по двум причинам.

Во-1-х, то, что в печатном тексте кажется вполне приемлемой эротикой, в переписанном от руки варианте смотрится как пошлая порнуха... Достаточно вспомнить тонкую тетрадку рукописного рассказа, ходившую по рукам старшеклассников Конотопской средней школы № 13, со следующим пассажем на третьей странице: «...она забросила ему на плечи свои ажурные ножки...»

Теперь уж не берусь припомнить отчего, но эти ажурные ножки вызвали у меня стойкую ассоциацию с Эйфелевой башней в Париже. Сразу же и неразрывно. Спрашивается: какая может быть эротика с Эйфелевой башней на плечах?

Но с другой стороны, совсем ведь неизвестно, как на меня подействовали бы те же самые ножки, производя свой заброс по ходу гладко скользящей строки типографского шрифта. По одёжке встречают, сам знайиш...

А во-2-х, я всегда с уважением относился к тонкому литературному чутью моего отца. Так, например, в центральной газете «ТРУД», он читал только последнюю страницу с программой телепередач на неделю, и ему хватало беглого взгляда на остальные заголовки, чтобы тут же и целиком определить содержание данного номера печатного органа: «Ни в склад ни в лад — поцелуй блоху в кирпич». Точнее не скажешь.

Помимо этого, его отличала изумительная лингвистическая изобретательность. Вероятно, из-за его Рязанских корней. Рязанщина всегда лежала на перепутье языковых контактов…

Небольшой пример. За кухонным столом мастерит он какую-то «железку», напряжённо сдвинув поседелые брови над пластмассой оправы очков, вправляет «энту» в «энту». Я резко прохожу мимо, — между столом и печкой, — к окну, всего только затем, чтобы там развернуться и пройти обратно. Не отрывая внимательных глаз от «энтих» у себя руках, отец мой вопрошает: «Чё вздыркался?»

Ни в одном словаре не найти этого слова. Но до чего сочный глагол! Сколько в нём упругой пластики, как точно ухвачена суть действия, а также внутреннее состояние производящего его задрота! И — самое главное — слово это родилось спонтанно, только что, пока эта поебень никак, сука, не влазит.

— А как не вздыркаться, если сикулька запенькала?

Он роняет «железку» на стол. Долгий взгляд поверх оправы сдвинутых на нос очков. Затем произносит:

— Тьфу!

И в этом, кстати, ключ к периодически модной теме «отцов и детей» — наплодят себе подобных, а потом сами же тюкают-тьфукают.

* * *