Меня зачислили студентом первого курса, однако комендант общежития попытался омрачить мой триумфальный отъезд домой. Он обнаружил нехватку одного стекла в раме окна занимаемой мной комнаты. Стекло отсутствовало там ещё даже при моём вселении, но комендант и слушать не хотел — плати и всё! или ищи мастера, который вставит.
Означенной суммой я не располагал, и это обстоятельство усугублялось возмущением по поводу столь наглой обдираловки. Когда вымогатель покинул комнату, я поднялся этажом выше и вынул стекло из окна в туалете. Размер совпал идеально: обожаю стандартизацию!
Комендант, правда, побухтел, что стекло явно где-то уже употреблялось, но я пояснил, что слишком торопился восполнить его потерю, и не заметил следы краски по краям, при покупке стекла у случайного продавца на базаре.
(...наш старый добрый мир лениво воспроизводит самоё себя, для диспутов с возникающими комендантами вполне хватает однажды удавшейся лапши. Стандартизация упрощает жизнь...)
~ ~ ~
Ольге никак не нравилось моё стремление к высшему образованию, тем более на учителя. Английский же она и вовсе за специальность не считала, поскольку нынче каждый должен владеть этим языком, так ей доктор говорил, которого однажды вызывали по случаю простуды Леночки.
Ответным аргументом, я охарактеризовал доктора как слишком умного падлу, и клятвенно заверил приезжать в Конотоп каждую субботу. И всё же, Ольга продолжала возмущаться, покуда не добилась от меня согласия, чтобы она собственноручно перекрасила мои волосы перекисью водорода.
Вот почему на общем снимке студентов первого курса Английского факультета Нежинского Государственного Педагогического Института, он же НГПИ, я — как и предписано герою нашего времени — блондин с тёмными усами...
Наш курс разбили на четыре группы из двенадцати учащихся, каждой достался только один представитель мужского пола (порою крашеный). Такое же процентное соотношение инь-янь, оно же ♀/♂, неукоснительно блюлось и на остальных курсах Английского отделения...
После вынужденного знакомства с перекисью, мои волосы начали привлекать внимание, вокруг меня принялся увиваться настырный местный юноша с интонациями мальчика из Нальчика. В целях отрезвляющей шокотерапии, ему досталась изрядная доза мата стройбата. Он выжил и, прежде чем испариться, трагично объявил свою жизнь разбитой — у него упустилась возможность поехать в Москву, из-за меня.
Ольга немедленно поставила меня в известность, что в Нежине я тусуюсь с педиками. На моё требование указать источник фальсификации, она упомянула некоего Шурика, чья сестра училась на Физико-Математическом отделении НГПИ.
По моей просьбе, Лялька вызвал Шурика из танцплощадки Лунатика в тёмную парковую аллею, где у меня, якобы, есть надобность с ним поговорить. Там я ударил Шурика по лицу, и он убежал, с завидной стартовой скоростью. Преследовать я не стал, а только орал вслед в лучших традициях королевских войск: «Иди сюда, блядь!»
Довольно странный, пожалуй, контрпродуктивный даже, способ вернуть спасающегося бегством, если внимательно вдуматься…
~ ~ ~
Занятия в Старом Корпусе, начавшись в девять, длились до почти трёх, а потом я шёл по асфальту хорошего качества в направлении Нового Корпуса, облицованного плитами песчаника. Перед его фасадом тянулся ряд густых Ив, скрывающих своими раскидистыми шатрами длинные скамейки без спинок…
Через тридцать метров от левого угла Нового Корпуса начинался левый угол пятиэтажного студенческого общежития, оно же Общага, а перед её фасадом стояла столовая — высокий двухэтажный Мавзолей, стилизованный под пару застеклённых кубиков.
В большом зале на втором этаже теснилась отара квадратных столиков, стоял плотный гул от студенческих голосов, шума хлещущей воды в посудомойке, звяка кухонной утвари, стука фаянса с выбранной хавкой, идущего на посадку в пластмассу подносов, и их же, подносов, скрип, пока тащатся по никелированным рейкам вдоль прилавка кухни, влекомые к женщине в белом крахмальном раструбе на голове, за серой махиной кассового аппарата, в самом конце тонкореечного пути.
Бросив беглый взгляд на груз прибывшего подноса, монахиня ордена кассиреанок-белотрубниц оглашала приговор — от 60 коп. до 1 руб.— принимала плату, отсыпала сдачу, и её ящик с брезгливым грохотом выплёвывал очередную бумажку, поверх кучи таких же невостребованных чеков.
Порой некоторые студенты, наделённые жилкой исследователя в своих темпераментах, брали идентичные наборы хавки (продвигаясь в различных частях очереди) просто так, из чисто научного любопытства. Плата за контрольные наборы широко варьировалась. Монахиня творила цены на лету, по вдохновению, в зависимости от внешнего вида клиента, погодных условий на дворе, уровня шума в зале...
Закончив поглощение хавки, посетители спускались на первый этаж, минуя запредельно краткое воплощение человеческой мудрости: "E = mc2", которое поджидало их в рисунке на лестничной площадке.
Исходя из истины, что пустое брюхо к ученью глухо, и добавляя факт, что чего-то там ты только что похавал, невозможно отрицать — тебе созданы все условия для переваривания Теорию относительности.
На первом этаже, вечно запертая дверь хранила летаргическую беспробудность зал торжеств, предназначенного для проведения пары случайных свадеб в год.
Выйдя на керамические плитки высокого крыльца, можно было ещё завернуть в стеклянную дверь тесной кондитерской, с двумя продавщицами в монашески белом, плюс обычный ассортиментом песочных пирожных за 22 коп., вчерашних пончиков и табачных изделий. Сигареты там не очень хороши, влажноваты, но Беломор-Канал всегда самого высшего качества, папиросы набиты сухим, хорошо измельчённым табаком, что очень важно.
Взъерепенившись по укурке, я однажды потребовал от продавщиц "Книгу Жалоб и Предложений", чьё наличие в любом Советском магазине являлось обязательным, хотя имела место порочная тенденция припрятывать её, справедливо опасаясь заслуженных жалоб.
Монашенки тоже помялись, но таки вынесли из подсобки, и я вписал туда благодарность за качество Беломора «...спасибо, родимые...». Графоман всегда найдёт повод предаться своей тайной страсти...
Ну а теперь можно возвратиться к Общажной пятиэтажке.
Три колонны, из поставленных на попа железных труб большого сечения (36 см), окрашенные в тон проступающей ржавчины, поддерживали плоский бетонный навес над площадкой двуступенчатого крыльца перед входом. Колонны, если трахнуть, звучали по разному, и на них получалось сыграть небезызвестную музыкальную фразу «до-ре-ми-до-ре-до», благодаря выверенности тонального лада железных труб. И хотя в институте, помимо всего прочего, имелось Музыкально-Педагогическое Отделение, честь данного музыкального открытия принадлежит студенту Английского факультета.
Звали его Фортельный. Фамилия это или кличка, мне неизвестно, он закончил до моего поступления. Что же касается упомянутой фразы, то это освящённый временем лабуховский мат — исполни эти ноты на каком угодно инструменте (да хоть и а капелла), и любой лабух, в пределах слышимости, враз определит, что ты кого-то посылаешь: «да пошёл ты нахуй» — по одному слогу под каждую ноту...
~ ~ ~
Левая, в паре дверей на предвходной площадке, оставалась постоянно запертой, а соседняя пропускала в стеклянную клетку крохотного тамбура, из которого можно уже ступить в вестибюль.
В правом углу его, на бетонной мозаике серого пола, стоял внушительный стол дежурной вахтёрши, а у неё за спиной, но так чтоб можно доступиться, щиток фанеры на стене ёжился горизонтальными рядами гвоздиков, на которые одевались ключи от комнат Общаги. Если гвоздик под чернильной цифрой «72» пустует, значит, кто-то из моих сожителей уже схватил ключ, и поднялся в нашу комнату. В длинном коридоре за вестибюлем неважно куда свернёшь: направо иль налево — и там, и там окажется лестничная клетка на верхние этажи, но налево мне ближе.
Каждый из этажей принадлежал отдельному факультету/отделению. Так, второй населяли студенты Биологического факультета, он же Биофак. Английский факультет, он же... (ну же!.. Попробуй! Ты сможешь, это просто! Йесс!!..) ...АнглоФак, занимал третий этаж. Математики ФизМата (без фака) имели в своём распоряжении четвёртый, ну а пятый, он же завершающий, вследствие отсутствия чердака, достался Музыкально-Педагогическому Отделению, оно же МузПед…
На любом из этажей, покинув лестничную площадку (любую из двух), пришедший оказывался в длинном полутёмном коридоре, куда свет заходил через два окна (по одному в каждом конце), каждое растянуто от потолка до пола.
Остальной ландшафт составляли стены в тёмно-зелёной краске экономного оттенка, и ряды серо-белых нумерованных дверей, над прошлифованным тёмно-серым бетоном пола. Побелка потолка тянула лямку не первый год, и утомлённо сливалась с основной коридорной гаммой.
Комната 72 шла второй от концевого окна, потому что первую, напротив двери в мужской туалет по ту сторону ширины коридора, занимал умывальник из шести фаянсовых раковин. В далёком противоположном конце коридора планировка точно такая же, только туалет там женский.
За дверью комнаты начиналось её самое узкое место, стиснутое с обеих сторон фанерными шкафчиками, встроенными до самого потолка, по два в каждом углу. По окончании этой фиктивной прихожей, комната набирала свою полную ширину, чтобы до следующих углов (вдоль тех же стен) поместились кровать-тумбочка-кровать.
Широкое окно, разделявшее дальние углы, имело две створки по краям недвижимой центральной фрамуги, и гладкий подоконник из шлифованного бетона над чугунным радиатором центрального отопления в белой краске, отчасти скрытым ещё одной парой невысоких тумбочек. Центр комнаты отводился под тёмно-коричневый стол-ветеран в застарелых рубцах-шрамах по полировке. Четыре стула прятались под него, как цыплята под квочку, ради беспрепятственного доступа к окну.
Засалено-тёмные области обоев отмечали места, куда обитатели, или их гости, чаще всего прислонялись затылком, сидя на коечных покрывалах, а более свежие места покрывались убористыми колонками цифр текущих карточных долгов, где вычитание чередовалось с прибавлением, и турнирными таблицами (тоже от руки) чемпионатов по Подкидному Дураку.
Круглая коробка тёмной жести в центре побелённого потолка содержала две лампочки по 60 ватт, полагающийся им плафон матового стекла отсутствовал, и от этого освещённость только выигрывало.
Из двух стенных розеток комнаты, та, которая в левом углу, вываливалась наружу, а иногда заваливалась в промежуток внутреннего пространства гипсовой двойной перегородки, отделяющей от соседней, 73-й комнаты, поэтому привыкаешь помнить о состоянии розетки и воздерживаешься от слишком резкой жестикуляции, сидя на койке под нею, а кассетный магнитофон, приносимый на подоконник из пункта проката, втыкался исключительно в перегородку отделявшую от умывальника.
Выключать пребывал рядом с дверью. Однако ровно в полночь и до шести утра дежурная вахтёрша отключала электричество в комнатах Общаги, общим рубильником неподалёку от своего поста. Отбой, Исус Христос Суперзвезда и паства прокатных магнитофонов на подоконниках всех пяти этажей Общаги!
Для грызунов гранита науки оставалась комната-читалки со столами, налево по коридору первого этажа, возле зала с телевизором, на высокой подставке, и рядами обтянутых тканью сидений. Эти два помещения обеспечивались круглосуточной электроэнергией.
Однако читалка пустела задолго до полуночи, как и зал с телевизором, если только не шёл международный матч по футболу, или премьера очередного водевиля из четырёх серий, с Андреем Мироновым в главной роли...
вверх-скок