самое-пресамое
финальное произведение

Меня зачислили студентом первого курса, но комендант общежития попытался омрачить мне триумфальный отъезд домой. Он обнаружил нехватку одного стекла в раме окна занимаемой мной комнаты. Стекло отсутствовало там ещё даже при моём вселении. Однако комендант и слушать не хотел — плати и всё! или ищи мастера, который вставит.

Означенной суммой я не располагал, и это обстоятельство усугублялось возмущением по поводу столь наглой обдираловки. Когда вымогатель покинул комнату, я поднялся этажом выше, и вынул стекло из окна в туалете. Размер совпал идеально — обожаю стандартизацию!

Комендант, правда, побухтел, что стекло явно где-то уже употреблялось, но я пояснил, что слишком торопился восполнить его потерю, и не заметил следы краски по краям, при покупке стекла у случайного продавца на базаре.

~ ~ ~

Ольге никак не нравилось моё стремление к высшему образованию, тем более на учителя. Английский же она и вовсе за специальность не считала, поскольку нынче каждый должен владеть этим языком, так ей доктор говорил, которого однажды вызывали по случаю простуды Леночки.

Ответным аргументом, я охарактеризовал доктора как слишком умного падлу, и клятвенно заверил приезжать в Конотоп каждую субботу.

И всё же, Ольга продолжала возмущаться, покуда не добилась от меня согласия, чтобы она собственноручно перекрасила мои волосы перекисью водорода.

Вот почему на общем снимке студентов первого курса Английского факультета Нежинского Государственного Педагогического Института, он же НГПИ, я — как и предписано герою нашего времени — блондин с тёмными усами…

. .. .

Наш курс разбили на четыре группы из двенадцати учащихся, каждой из которых достался ровно один представитель мужского пола (порою крашеный). Такое же процентное соотношение инь-янь, оно же ♀/♂, неукоснительно блюлось и на остальных курсах Английского отделения...

После вынужденного знакомства с перекисью, мои волосы стали привлекать внимание — вокруг меня принялся увиваться настырно прилипчивый местный юноша с интонациями мальчика из Нальчика. В целях отрезвляющей шокотерапии, ему досталась доза неразбавленного стройбатовского мата. Он выжил и, прежде чем испариться, трагично объявил свою жизнь разбитой — на днях упустил возможность поехать в Москву. Из-за меня...

Ольга немедленно поставила меня в известность, что в Нежине я тусуюсь с педиками. На моё требование указать источник фальсификации, она упомянула некоего Шурика, чья сестра училась на Физико-Математическом отделении НГПИ.

По моей просьбе, Лялька вызвал Шурика из танцплощадки Лунатика в тёмную парковую аллею, где у меня якобы имелась надобность с ним поговорить. Там я ударил Шурика по лицу, и он убежал, с завидной стартовой скоростью. Преследовать я не стал, а только орал вслед в лучших традициях королевских войск: «Иди сюда, блядь!»

Довольно странный и, пожалуй, контрпродуктивный способ вернуть спасающегося бегством, если внимательно вдуматься…

~ ~ ~

Занятия в Старом Корпусе/Здании, начавшись в девять, длились до почти трёх, а потом я шёл по асфальту хорошего качества в направлении Нового Корпуса, облицованного плитами песчаника. Перед его фасадом тянулся ряд густых Ив, скрывающих своими раскидистыми шатрами длинные широкие скамейки без спинок…

Через тридцать метров от левого угла Нового Корпуса начинался левый угол пятиэтажного студенческого общежития, оно же Общага, а перед её фасадом стояла столовая — высокий двухэтажный Мавзолей, стилизованный под пару застеклённых кубоидов.

В большом зале на втором этаже теснилась отара квадратных столиков, стоял плотный гул студенческих голосов, шума воды, хлещущей в посудомойке, звяка кухонной утвари, стука фаянса с выбранной хавкой, идущего на посадку в пластмассу подносов, и их же, подносов, скрип, пока тащатся по никелированным рейкам вдоль прилавка кухни, влекомые к женщине в белом крахмальном раструбе на голове, за серой махиной кассового аппарата, в самом конце тонкореечного пути.

Бросив беглый взгляд на груз прибывшего подноса, монахиня ордена кассиреанок-белотрубниц оглашала приговор — от 60 коп. до 1 руб. — принимала плату, отсыпала сдачу, и её ящик с брезгливым грохотом выплёвывал очередную бумажку, поверх кучи таких же невостребованных чеков.

Порой некоторые студенты, наделённые жилкой исследователя в своих темпераментах, брали идентичные наборы хавки (продвигаясь в различных частях очереди) просто так, из чисто научного любопытства. Плата за контрольные наборы широко варьировалась. Монахиня творила цены на лету, по вдохновению, в зависимости от внешнего вида клиента, погодных условий на дворе, уровня шума в зале...

Закончив поглощение хавки, посетители спускались на первый этаж, минуя запредельно краткое воплощение человеческой мудрости: "E = mc2", которое поджидало их в монохромной фреске на лестничной площадке.

Исходя из истины, что пустое брюхо к ученью глухо, и добавляя факт, что чего-то там ты только что захавал, невозможно отрицать — тебе созданы все условия для переваривания Теории относительности...

На первом этаже, вечно запертая дверь хранила летаргическую беспробудность зала торжеств, предназначенного для проведения пары случайных свадеб в год.

Выйдя на керамические плитки высокого крыльца, можно было ещё завернуть в стеклянную дверь тесной кондитерской, с двумя продавщицами в монашески белом, плюс обычный ассортимент песочных пирожных за 22 коп., вчерашних пончиков и табачных изделий.

Сигареты там не очень хороши, влажноваты, но Беломор-Канал всегда самого высшего качества, папиросы набиты сухим, хорошо измельчённым табаком, что очень важно.

В порыве укуренного творчества, я однажды потребовал от продавщиц «Книгу Жалоб и Предложений», чьё наличие в любом Советском магазине являлось обязательным, хотя имела место порочная тенденция припрятывать её, справедливо опасаясь заслуженных жалоб.

Монашенки тоже помялись, но таки вынесли из подсобки, и я вписал туда благодарность за качество Беломора «...спасибо, родимые...». Графоман всегда найдёт повод предаться своей тайной страсти...

Ну а теперь можно возвратиться к Общажной пятиэтажке.

. .. .

Три колонны, из поставленных на попа железных труб крупного сечения (36 см), окрашенные в тон проступающей ржавчины, поддерживали плоский бетонный навес над площадкой двуступенчатого крыльца перед входом. Колонны, если трахнуть, звучали по-разному, и на них получалось сыграть пресловутую музыкальную фразу «до-ре-ми-до-ре-до», благодаря выверенности тонального лада железных труб. И хотя в институте, помимо всякого прочего, имелось Музыкально-Педагогическое Отделение, честь данного музыкального открытия принадлежит студенту Английского факультета.

Звали его Фортельный. Фамилия это или кличка, мне неизвестно, он закончил до моего поступления. Что же касается упомянутой фразы, то это освящённый временем лабуховский мат — исполни эти ноты на каком угодно инструменте (да хоть и а капелла), и любой лабух, в пределах слышимости, враз определит, что ты кого-то посылаешь: «да пошёл ты нахуй» — по одному слогу под каждую ноту...

~ ~ ~

Левая, в паре дверей на предвходной площадке, оставалась постоянно запертой, а соседняя позволяла войти в стеклянную клетку крохотного тамбура, из которого можно уже ступить в вестибюль.

В правом углу его, на бетонной мозаике серого пола, стоял двутумбовый стол дежурной вахтёрши, а на стене за её спиной, но так чтоб можно доступиться, висячий квадрат фанеры ёжился горизонтальными рядами гвоздиков, на которые одевались ключи от комнат Общаги.

Если гвоздик под чернильной цифрой «72» пустует, значит, кто-то из моих сожителей ухватил уже ключ, и поднялся в нашу комнату. В длинном, сменяющем вестибюль коридоре неважно куда свернёшь: направо иль налево — и там и там неизбежно встретишь лестничную клетку к верхним этажам. Однако по левой в 72-ю ближе.

Каждый из этажей принадлежал отдельному факультету/отделению. Так, второй населяли студенты Биологического факультета, он же Биофак. Английский факультет, он же... (ну же! Попробуй! Ты сможешь, это просто! Йесс!!..) ...АнглоФак, занимал третий этаж. Математики ФизМата (без фака) имели в своём распоряжении четвёртый, ну а пятый, он же завершающий, вследствие отсутствия чердака, достался Музыкально-Педагогическому Отделению, оно же МузПед…

На любом из этажей, покинув лестничную площадку (любую из двух), пришедший оказывался в длинном полутёмном коридоре, куда свет заходил через два окна (по одному в каждом конце), протяжённость окон — от потолка до пола, поэтому от пола и до высоты в 0.65 м закреплена железная решетка из полосы шириной 4 см.

Остальной ландшафт составляли стены в тёмно-зелёной краске казённо-экономного оттенка, и ряды серо-белых нумерованных дверей, над прошлифованным тёмно-серым бетоном пола. Побелка потолка тянула лямку не первый год, и утомлённо сливалась с основной коридорной гаммой.

. .. .

Комната 72 шла второй от концевого окна, потому что первую — напротив двери в мужской туалет по ту сторону полутораметровой ширины коридора — занимал умывальник из шести фаянсовых раковин.

(У затерянного вдали противоположного конца коридора планировка точно такая же, только туалет там женский.)

За дверью комнаты начиналось её самое узкое место, поскольку с обеих сторон его обступали фанерные шкафчики, встроенные до самого потолка, по два в каждом углу. Миновав эту фиктивную прихожую, комната набирала свою полную ширину, а в длину, оставшуюся после шкафчиков, вдоль стены-перегородки втискивались кровать-тумбочка-кровать.

Широкое окно, разделявшее дальние углы, имело две створки по краям недвижимой центральной фрамуги, и гладкий подоконник из шлифованного бетона над чугунным радиатором центрального отопления в белой краске, частично скрытым ещё одной парой невысоких тумбочек.

. .. .

Центр комнаты отводился под тёмно-коричневый стол-ветеран в застарелых рубцах, шрамах, ожогах по много что вынесшей полировке. Четыре стула прятались под него, как цыплята под квочку, благоразумно оставляя проход к окну.

Засаленно-тёмные контуры на бумаге обоев помечали места, куда жильцы, либо их гости, чаще всего прислоняли затылки, сидя поперёк просевших под их весом коечных сеток. Просветы между контуро-пятнами заполняли убористые колонки цифр текущих карточных долгов, где вычитание чередовалось с прибавлением, и турнирными таблицами (также расчерченными от руки) чемпионатов по Подкидному Дураку.

Круглая коробка тёмной жести, в центре когда-то белившегося потолка, содержала две лампочки по 60 ватт. Полагающийся им плафон матового стекла отсутствовал, и от этого освещённость только выигрывала.

Из двух стенных розеток комнаты, та, которая в левом углу, вываливалась наружу, а иногда заваливалась в промежуток внутреннего пространства гипсовой двойной перегородки, отделявшей помещение от соседней, 73-й комнаты. Поэтому приходилось привыкать и помнить о состоянии электророзетки и, для своей же пользы, воздерживаться от размашистой жестикуляции, сидя на койке под выпаданкой. Кассетный же магнитофон, приносимый на подоконник из пункта проката, втыкался исключительно в перегородку, отделявшую от умывальника.

Выключатель пребывал рядом с дверью. Однако ровно в полночь и до шести утра дежурная вахтёрша отключала электричество в комнатах Общаги, общим рубильником неподалёку от своего поста. Отбой, Исус Христос Суперзвезда и паства прокатных магнитофонов на подоконниках всех пяти этажей Общаги!

Для грызунов гранита науки оставалась комната-читалка со столами, налево по коридору первого этажа, опережавшая своей дверью дверь зала с телевизором на высокой подставке, и с рядами обтянутых тканью сидений. Эти два помещения обеспечивались круглосуточной электроэнергией.

Однако читалка пустела задолго до полуночи, а зал с телевизором и того раньше, если только не шёл международный матч по футболу, или премьера очередного водевиля из четырёх серий, с Андреем Мироновым в главной роли...

* * *