Ира вернулась в село, и я провёл ночь в их комнате. Всё само по себе получилось. Свет давно был потушен. Мы лежали одетыми на её койке, обнимались, прижимаясь друг к другу всё тесней и теснее, а потом тесней уже стало некуда.
Только я не хотел скрипеть койкой, как Марик с Катранихой, и как-то оно, не то чтобы...
...Анна не спала, и позже рассказывала Ире, что в какой-то момент не могла сдержаться, взяла и — поцеловала сама себя повыше локтя...
...но мне всё равно понравилось.
На следующий день Ира призналась: «Похоже, я преодолела психологический барьер».
— Блин! Я думал и физический тоже!
~ ~ ~
Как только Оля отказала Яну выйти за него замуж, он резко обрусел. Неразделённая любовь враз ободрала с него весь Чехо-Европейский лак цивилизации. Язык он, правда, так и не выучил, но бриться перестал, ходил в щетине и чёрной телогрейке, из-под которой вынимал, с неравномерными интервалами, бутылку водки и глотал с горлá, как бы валидол или ещё какое лекарство. Гомеопатия по-Большевицки…
В последнюю ночь перед отъездом из села, Вера заботливо постелила ложе для нас с Ирой в соседней комнате, которая уже освободилась. Свет я не стал выключать, и впоследствии Ира рассказывала про свой испуг, при виде с чем я на неё лезу.
Утром, до прибытия автобусов, она со мной почти не разговаривала, кроме как: да, нет, ничего.
Я так и не смог тогда добиться, что причиной послужило предсказание Оли, будто всё, что было между нами, это «колхозный роман», а в Нежине я на Иру даже и смотреть не стану…
Когда подошли автобусы, я не сел ни в один из них, а перебросил гитару через плечо и зашагал к далёкой лесополосе на горизонте, где проходила Московская трасса, чтобы ловить попутку до Батурина, а оттуда уже в Конотоп...
~ ~ ~
— Говорят, ты с дочкой преподавателя романы крутишь?
— Говорят, ты замуж вышла.
Да, вышла, а в Нежине на день — за какой-то справкой, вот и заглянула в Комнату 72, перед отъездом в Монголию, куда её мужа распределили, по окончании его военного училища.
Кстати, он догадался, что она не девочка. После первой брачной ночи ночи спросил, ну ему говорили типа, будто женщины вроде как бы сравнивают… «Это так»,— ответила она и больше не добавила ни слова.
(...вот так взяла и придурка размазала. Тапком наступила и, с оттяжкой, блин, размазала нахер.
А нет — чтобы утешить словом ласковым: «Как с тобой, милый, мне ещё не было. Ты лучший, тебе никто в подмётки не годится»… Убудет с тебя?
Всё-таки нет более жестокой твари, чем бабы, если б меня кто спросил. А потом мы ещё удивляемся: а и откуда только у нас Тугрики берутся?..)
Но иногда лучше заниматься любовью, чем говорить. И мы легли на бывшую койку Фёдора, а теперь мою, потому что она у окна. Первый и последний раз в своей жизни я был с посторонне замужней женщиной, и то лишь по знакомству.
Когда мы оделись и обнялись на прощанье, она, уходя, воскликнула, дважды:
—Я — блядь!
Да так же ж радостно, прям как Архимед в своей знаменитой пробежке после ванны: «Эврика! Я нашла себя! Теперь знаю, чем мне в Монголии заняться!»
Прощай, Надя. Как бы там ни было, ты — самая безоблачная моя любовь...
~ ~ ~
Преп-надзиратель сдержал свою угрозу в отношении меня. И снова было созвано общее собрание Английского факультета, с одним всего вопросом на повестке дня: просить ректорат института о моём отчислении.
Накануне, по совету Вирича, я созвал превентивное собрание своих однокурсников — ну которые в Общаге живут — и они собрались в Комнате 72 для, так сказать, сплочения рядов.
А Вирич — это четверокурсник, и он квартирует в городе, но в институт тоже после армии поступал, так что имеет опыт жизни.
Втолпились они, битком, друг у дружки на коленях уселись — сплошь девушки, кроме Игорька с Володей. Я бы ни за что не поверил, что столько могут втиснуться в наш пенал.
Пришлось мне на подоконнике ютиться, прям как щегол на жёрдочке.
Так ещё ж ведь как сплотились! Блин! Объединённые общим желанием — увидеть меня раздавленным, из имиджа выдранным, на подоконнике распятым. Аж слюна из глаз капала, как у тех, что сбегались любоваться публичными казнями на площадях. Сбежались линчевать меня не дожидаясь факультетского собрания, за то что в Большевике нос воротил от однокурсниц. Аукнулся мне тот откровенный лозунг «Филфак for ever!»
Одна из девушек на меня пожаловалась, что я ей, с глазу на глаз, сказал такое, чего она до смерти не забудет, и не простит мне никогда. Она даже взрыднула, излагая свою печальную повесть.
Все тут же бросились её расспрашивать — что именно сказал? Но она только сморкалась, и повторяла клятву: унести их с собою в могилу.
Даже меня заинтриговала — ничё-сибе, какие я неизгладимые слова знаю! Тем более, что до этого момента и не подозревал даже, что она со мной на одном курсе учится. Мамой клянусь — в первый раз вижу!
Тут я уже утомился от этой выездной сессии суда Линча. «Ладно»,— грю,— «Премного благодарен за поддержку, но мне ещё назавтра домашние задания выполнять». Ирина из Бахмача аж заржала...
~ ~ ~
А на факультетском, когда преп-надзиратель свою декламацию закончил, пара однокурсниц брали слово подтвердить, что да, на работу выходил, когда и куда вздумается, а на клеёнке — спал.
Потом Вирич попытался переломить монотонность настроения. За кафедру встал, как бы лектор, и начал вещать — какой я надёжный товарищ и друг, а недавно спас двух первокурсниц от хулиганских посягательств посреди Графского парка. Бесстрашно ринулся я на негодяев, хотя у одного, в руке, было горлышко от разбитой бутылки…
Тут Вирич выступил из-за кафедры — продемонстрировать собравшимся, как надо правильно держать такое горлышко и прокомментировал, что такое оружие опаснее, чем даже нож. Аудитория восприняла информацию похолодев от внимания...
В целом, он не слишком отклонялся. В тот день Славик с Двойкой прибежали с первого этажа, грят, там девушка в истерике, какие-то хлопцы её подружку в парке держат и не отпускают.
Мы втроём побежали, куда она сказала, и шуганули там трёх местных. А та спасённая полонянка раскрыла пасть аж до аппендикса, что мы, подонки, всю ей личную жизнь обломали. Похоже, кого-то из насильников она себе мишенью выбрала. Блядь! Чтоб я ещё хоть раз спасал кошёлок в активном поиске!
Но деталь с горлышком — это уже плод полёта фантазии Вирича, я никаких бутылок не видел.
Под конец слово дали мне.
— Каждый кузнец своей судьбы. Тут вот моя, с пылу, с жару, прямиком с наковальни, и от вас зависит, как она обернётся дальше...— потом я принёс покаяние, в духе Марика Новоселицкого на собрании, посвящённом пресловутой Игре в Партии, и с минимальным отрывом: кто за? против! воздержался? — я получил строгий выговор с последним предупреждением.
(...хотя исход собрания был ясен ещё до его начала — если б меня вышибли, откуда бы ты взялась? Некоторые осколки просто обязаны пролетать мимо...)
вверх-скок