самое-пресамое
финальное произведение

Луна на новом месте уже не подглядывала, лишь неяркий отсвет её пробивался к нам через стеклянную дверь смежной веранды. Сетка кровати оказалась слишком скрипучей, и пришлось сбросить матрас на доски крашеного пола. В общем-то, ничего, хотя не настолько, как в предыдущей хате…

В Нежин нас отвозил Армянин… По дороге, я зачем-то думал про Толика, мальчика Негритёнка. При встрече с ним, у Борзнянских старух отвисают челюсти, и они крестят свои морщины. Каково это — видеть, что ты не такой, как все?

(...дед Пушкина был чистопородным Эфиопом, но тот хотя бы в детстве успел повидать нормальных людей. Которые не станут за твоей спиной креститься...)

Когда мы, у Общаги, покидали машину, Армянин попросил меня чуть задержаться. Ира отошла, а он стал выспрашивать, не знаю ли я адрес красотки с театральными замашками, она тут учится в каком-то техникуме. Я не знал, и знать не хотел...

Мы с Ирой поднялись в свободную комнату на третьем этаже и, после получасовой качки на более привычной сетке, она сказала, что почувствовала нечто такое, чего с ней раньше не случалось… Аллелуйа! Значит не зря я из кожи вон лез, все эти полтора года. Или ей просто стало меня жалко?

~ ~ ~

Как уже говорилось, в феврале я отправился в горбольницу из-за своей неумолимой верности принципам. Спустя неделю, моя сестра Наташа нашла меня там. На всей улице Декабристов, в Конотопе, телефон имелся лишь в № 26, через четыре хаты от родительской. Их номера я не знал, а даже и зная, вряд ли б догадался позвонить. В конце концов, полторы недели не два года…

Я вышел из палаты, и в конце коридора мы опустились на один марш лестницы ведущей в подвал. Наташа вынула свои сигареты с фильтром, я забил косяк, и мы смешали дымы.

— Ну а ещё ты как вообще?— спросила Наташа, когда я уже рассказал ей про оборзелую Пилюлю.

— А ещё у меня есть Ира,— сказал я и начал поспешно убеждать сестру, что Ира вовсе не такая, как все, ну совсем нет.

— Ну-ну,— неопределённо ответила Наташа...

Когда меня выписали, я вдруг почувствовал, что борьба за правое дело меня неслабо подкосила. По дороге в Общагу пришлось даже отпустить уши моей кроличьей шапки и оставить их трепыхать под ветром. Никогда прежде, даже в самый жестокий мороз, я до такого не опускался, а только вертел головой, потирая свои уши о поднятый воротник овчинного полушубка, и требовал от продавщицы привокзального киоска продать мне бутылку отмороженного пива, и пил, без внимания к её жалостливым увещеваниям, мелкими глотками сквозь колечко пивного льда, растущего на глазах, пока не успело замкнуть горлышко бутылки… А теперь до чего докатился?

И, сколько бы не умничал Минздрав, нет ничего опасней для здоровья, чем больница…

В разгар весны, ко мне подошёл Витя с МузПеда. Тот самый, с древне Римской стрижкой завитков его жёлтых волос, которому, на первом курсе, я одалживал свою гитару, а он потом дал мне ключ от ничейной комнаты на пятом этаже. А теперь подошёл с просьбой за своего сокурсника Володю.

Так чё сам-то не подошёл? Мы ж вместе играли в составе сборной МузПеда с АнглоФаком, в институтском КВН, и заняли почётное третье место из трёх имевшихся. Жюри подсуживали внаглую ФилФаку и ФизМату, суки.

Ну он вроде как бы стесняется. В общем, у него жена забеременела, он должен кровь сдать для аборта, а у него ещё лечение не кончилось. Три пера, сечёшь?

Ага, усёк. Конечно сдам за него, какие проблемы.

Ведь это они выдали мне ключ для нашей любви с Надей… Стакан крови что? Весной такого добра не жалко. Надя и не такого стоит...

~ ~ ~

Мужской туалет на третьем этаже Общаги, помимо своего прямого назначения, ещё и понукал студенчество очнуться от своей аморфной спячки. Масса, которая клеит листовки, уже не безропотная толпа. И это вам не агитатор-одиночка, тут уже мода пошла такая.

Однако самым рьяным служакам органов, со всеми их сексотами, ловить тут было нефиг — заголовки центральных газет, даже вырезанные и посаженные на клей, к делу не пришьёшь...

В туалетах Общаги, как и в любых других туалетах общественного пользования, чистоплотные люди на сиденья унитазов не садились, а вставали на них, чтоб опуститься на корточки, как над очком сортира. Вот до чего негигиенично затоптаны стульчаки предшествующими пользователями. Большинство населения полагало, что назначение сиденья в том, чтобы не скользить ногами по голому фаянсу унитаза.

И вот в такой, отчасти птичьей, позе, обернув клюв к изнаночной стороне входа в свой скворечник, облегчающийся невольно, но неизбежно утыкался в галерею помянутых заголовков. Какой-либо систематизации, в наклейках не прослеживалось; на них отсутствовали пометки-комментарии подрывного характера. Просто бездумно рассеянный коллаж ни о чём. Типа как.

Однако, оставшись один на один с запершимся в кабинке индивидом, эти заголовки исподволь приобретали странный смысл, навеивали извращённые подтексты, подталкивали сидельца взглянуть на них под углом никак не предусмотренным редакцией печатного органа. Присед над унитазом проливал какой-то игривый свет на вполне банальные, ежедневные:

Сила, так сказать, обстоятельств пробуждала отклик на подспудное... И этот туалетный юмор доплёскивался из нутра кабинок до кафельной облицовки стены напротив, с её двумя писсуарами…

Как всегда, я проскочил мимо первого из них, озаглавленного:

"Воды Севера Потекут на Юг"

и тормознулся у второго, с двумя разъяснениями, из двух разных газет:

"Биатлон — Спорт Смелых

Наша Цель — Коммунизм"

Я поссал и, при финально осушающем встряхе хуя, явилось незнакомое ощущение жжения. Опустив взгляд, я проследил, как непонятная мутная капля лениво выползла из глазка мочеточника. Я обмер… что?! Нет! Не может быть!

Но никакой немой мольбой не отменить факт, что тремя днями ранее, по глупому стечению обстоятельств, в тот миг, когда в комнатах Общаги вырубили свет, в моей никого не было, кроме случайной четверокурсницы, которую я разложил на ближайшей койке.

Эпизод случился чисто механически, на рефлективном уровне. Она во мне никогда ничего не вызывала, ну говорю ж — дурацкое стечение. С ней я почувствовал не больше, чем партнёры Люси Манчини из "Крёстного Отца", до того как её подправил специалист пластической хирургии на гениталиях, знакомый д-ра Кеннеди. Ну, натурально, типа как в церковный колокол...

Зуд и жжение не прекращались, всю полигамию пришлось отставить в карантин на неозначенный период. Двойка посоветовал проконсультироваться у Доктора Гриши, который понимающе покивал и согласился, что в общежитии уже отмечены несколько случаев заражения гонореей.

Какая нах!… чё, в натуре, гонорея?

Да. Симптомы очень сходны, но для окончательной ясности необходим лабораторный анализ семени.

Что за ё… то есть… э… Но я ж не знаю как. В жизни не дрочил.

Доктор Гриша вызвался помочь. Мы заперлись в одной из комнат — он, я и Света. Ну, она на всякий, как бы вспомогательный контингент…

Из своего большого мягкого портфеля, Гриша выудил стеклянную пробирку с пробкой и отдал мне, для сбора материала на анализ. Я спустил джинсы и трусы до колен и опустился на стул для предстоящей процедуры. Гриша сел на койку напротив. Света рядом с ним, если что — на подхвате.

Он начал гонять мою крайнюю плоть по залупе, туда-сюда. Три лица, с выражение напряжённого внимания на каждом, уставились на торчащий хуй, по которому ускоренно мельтешила кисть Гришиной руки, вверх-вниз…

Через пару минут врачебной помощи, Гриша начал часто сглатывать слюну и объявил, изменившимся голосом, что пенис слишком сух и требует увлажнения.

Меня порадовало присутствие Светы, хоть какой-то сдерживающий фактор от его человеколюбивого стремления помочь. И я сказал, да ланна чё там, я уже врубился, буду сам пробовать, только пробирку с собой, наверно, заберу, да?

Я застегнул джинсы, а на прощанье Гриша дал мне очень хорошее средство, случайно нашлось в портфеле: Рифадин в капсулах...

* * *