При всём при этом, не следует забывать моё основное занятие — учёбу. Я отсиживал практические занятия в своей группе, иногда посещал общие лекции для студентов всего курса. Сдавал зачёты и экзамены. И, кроме того, я никогда не прекращал своё самообразование.
На втором курсе мне посчастливилось встретить "Конармию" и "Одесские рассказы" Ивана Бабеля. Он убедил меня, что даже после Великой Октябрьской Социалистической Революции, не перевелись в России писатели, не погрязли в беспросветной трясине шолохово-марково-проскуринской муры.
На третьем курсе, в читальном зале института, подвернулись журналы с "Мастером и Маргаритой" Булгакова. Он меня потряс…
В последний год обучения, нескончаемая, как течение Нила, "Иосиф и Его Братья" Томаса Манна посещала со мной институт, где мы вместе коротали долгие часы лекций.
Я уж не говорю уже про обычное чтиво, не имеющее отношения к моему образованию, когда читаешь от безделья. Как, скажем, с той раскрученной куртизанкой античного мира. Шорох пошёл по всей Общаге: «У, Ефремов! Таис Афинская! Потолок! Вершина и предел мечтаний!» Илюша Липес дал мне ту гетеру всего только на два дня. Так что, после общего отбоя в полночь, мне приходилось тащиться в коридор и читать под светом лампы в потолке, между умывальником и мужским туалетом.
Там я сидел на стуле из нашей комнаты, в овчинном полушубке на плечах, слишком коротком, чтобы закрыть мои бледные ноги, потому что перед этим — читал в постели, свет вырубили, а мне лениво одеваться полностью. А что такого? Нечего гулять вокруг в такое время суток, а кому приспичило — пускай делают вид, что встретили меня на пляже. На Золотых, блин, на Песках...
Но при всём уважении к Липесу, это не литература, а ещё одна картинка из учебника "История Древнего Мира" для пятого класса среднеобразовательной школы. Школьником, я любил рассматривать эти цветные иллюстрации в конце книги, где рабы Египта волокут каменные блоки к пирамиде, и Римские легионы маршируют усмирять варваров. Красочно, спору нет, но литература и лубочные картинки не одно и то же…
Хотя, невозможно угадать, где найдёшь, где потеряешь...
Когда я там, под тёмным стеклом замёрзшего окна, бегал глазами вдоль строк с описанием античного праздника, где участники мчат среди ночи в ритуальном забеге нагишом, у меня снова случилось видение.
На какую-то долю секунды — я окунулся в густую тьму Греческой ночи и ломился, голый, как нудист, по чёрным поперечным теням тёмных деревьев, среди влажного мерцания звёзд над головой… Потом — цок! — и снова на мне полушубок, а я на стуле под холодным светом одинокой флуоресцентной лампы в потолке, и серый бетон пола уходит в неизмеримую даль коридорной мглы, объятого сном общежитии, но тело моё всё ещё напряжено той парой скачков шального бега через ту долю секунды, а кожа моя всё ещё ощущает прохладу ночи из дальнего прошлого...
(...ну? и что ты тут будешь делать? А делай как все — пожми плечами, забудь и живи дальше. Так же, как все, как все, как все… Но сама книга, всё равно — полная херня...)
~ ~ ~
Не лучшей хернёй были все те — Теоретические Грамматики, ТеорФонетики, Научные Коммунизмы, Коммунистические Эстетики и кучи прочего всего — ни в склад ни в лад, из обязательной институтской программы…
Хотя, отчасти, я понимаю лекторов, которые нам всё это вливали. Во глубине времён минувших, их вынудили всё это заучить и нынче, на основании перенесённых мук, они на нас, студентах, вымещают их персональную неудовлетворённость столь дерьмовым устройством жизни.
"Приходи ко мне в перинхму —
Позиготимся чуток..."
По-настоящему, мне всего лишь одна лекция понравилась по… грамматике? фонетике? Ну короче, Скнар её читал. Это точно, потому что именно он выдал ту Лекцию Лекций.
Хотя фамилия звучит как глумливое погоняло, сам он мужик неплохой. Когда я отправлялся, чтоб меня прикрыли в горбольнице, потому что медперсонал института не имел антивирусных средств привести мою, галопирующую с такой нескромной регулярностью, температуру в правильное русло, он одолжил мне "Тихого Американца" Грэма Грина, на Английском. Без одолжённого тихони, не знаю, как бы я и выжил в ту неделю с чем-то. Из-за сопалатника на койке у двери. Во, он храпел! Аж шторы на окнах пузырились...
Ну в общем, перед той невероятной лекцией, на выходных в Конотопе, я к Ляльке зашёл, но его дома не было, и меня брат его, Рабентус, подогрел.
Мне никогда ещё такая дурь не попадалась — как бы иссушенные скелетики тонких веточек. И никогда ещё я так не улетал. Мы на двоих один косяк выкурили, я на Рабентуса смотрю, а вижу как бы через линзу — лоб и челюсть узкие, в отдалении, а середина растянута, горизонтальным образом.
Он усёк, что у меня круто зашкаливает, посоветовал улыбальник водой сполоснуть, из-под крана. Так я и сделал. Но что толку?
Однако я помнил, что мне ещё в Нежин. По пути на вокзал, захожу к Игорю Рекуну, на Проспекте Мира. У мамаши его, от гостеприимности, радость неизбывная: «Ах, как приятно познакомиться! Садитесь за стол, покушайте на дорожку».
Как будто я сидеть могу! Меня таскает туда-сюда — из гостиной на балкон, с балкона в гостиную. И по ходу таскалова вдоль этого маршрута, я Игорёшу попросил найти бумагу с ручкой и записывать, чего говорить буду. Типа там:
"Мир, обезглавленный небом..."
потом вроде как:
"...ватные тучи лезут и трутся об мозг сквозь череп..."
И тому подобная, сюрреалистическая хренотень, хотя мы реально с натуры списывали — это с балкона такой пейзаж открывался. А если его в хренотенные строчки не выплеснуть, то меня б накрыло зыбучими песками Сюрреализма полностью и, возможно, навеки.
В общем, только уже в электричке я кое-как в себя вернулся, между станциями Плиски и Круты.
А ту сюр-сюр херню Жомнир потом в факультетской стенгазете разместил, рядом с "Translator"’ом, до того ему понравилась.
Но всё это не об этом, а про лекцию Скнара, просто воспоминания про ту дурь меня постоянно отвлекают, малость.
В тот раз Рабентус, на прощанье, мне уделил щепотку, на пару косяков и, с полным осознанием какая это термоядерная дурь, я уже больше не злоупотреблял, а проявлял умеренность...
Ну в общем, в таком вот состоянии — от умеренного до совсем тихого — я медленно заплыл на лекцию, типа как свинцовый дирижаблик, потому что до Общаги тащиться совсем как бы далеко показалось, на тот момент. И вот мы все садимся, с изысканной аккуратностью, чтобы один только Скнар стоять остался, за той кафедрой со своей лекцией.
А я смотрю и всё сильней и сильней восхищаюсь, до чего ж классная вещь! Вся фанера в той кафедре жёлтая такая и хорошо полированная. Лоск от неё лучится, приятный такой. Ну видно, что старательно полировали, и уже даже неловко как-то, куда-то ещё взгляд передвигать с той лакированной хрени.
Но потом я чёт не понял, а чё за дела, ващще? — резкий вылом из умиротворённого течения колеи, причём заметно очень. Опаньки! Так это ж Скнар, зачем-то, на Латынь переключился!
Я сконцентрировался, но — да! — точно Латынь… Причём шпарит на более беглой Латыни, чем даже Латинист Люпус, правда, звучит она как-то глуховато, и глаза постоянно кверху подворачивает, типа как бы: к тебе взываю de Profundis! Я насторожился — Скнар это или не Скнар?
Из-за этого всего, начинаю всерьёз присматриваться, и что же оказывается? За кафедрой от всего Скнара ничего не осталось, кроме его бюста. Ну в натуре! На жёлтом ящике стоит себе бюст Скнара, без рук даже — одни только плечи. Но голова всё так же говорит, не унимается.
А на верхней губе её лица такая ложбинка миниатюрная, как раз посередине. И начинает она чёт темнеть, углубляться, пока не превратилась в усы Адольфа Гитлера. Ахх-уеть! В Советском вузе бюст Гитлера лекцию читает, мало того — на Латыни! Ай, да Скнар! Не всякий преп отважится такое закаблучить. А без него я бы до сих пор думал, что если лекция, то обязательно — туфта. Стереотипы, они такие привязчивые очень...
~ ~ ~
А с Жомниром я у него на дому учился… Как очередной перевод закончу, приношу к нему. Садимся за стол, придвинутый к стене в гостиной, и он его драконит в пух и прах (не стол, а перевод) — тут хлипко, там жидко...
Ну да, я ещё до его вивисекции знал, что те места слабоваты, но почему? А и как по-другому можно?
— А то вже твоя справа. Шукай.
— А что, если так: «лорд жвакнувся на рейки»?
— Нi! Це вже перебiр.
Угодить на него невозможно — всегда придерётся, где что не так. Поэтому работа с Жомниром стала хорошей школой не сдаваться...
вверх-скок