Вместо одного экземпляра книги рассказов В. С. Моэма, из не слишком-то и большого тиража (всего 150 000 экз.), на полках прочно улеглась увесистая бандероль – надгробная плита в почтовой упаковке.
В той части, которая хоть как-то зависела от меня, широкий план действий был исполнен по всем пунктам, и это лишило жизнь дальнейшей цели. Она катилась по наезженной до блеска колее, но уже бесцельно и беспланово.
Впрочем, если не задаваться бесполезным «зачем?», то и парнóй по четвергам, с последующими парой бутылок пива, достаточно для мотивации к прожитию ещё одной недели. Тибетские монахи, например, там, наверху, и без такого умудряются.
Моему, не вполне Тибетскому, но хорошо укатанному образу жизни, явно не хватало плотских утех. Я поймал себя на этой мысли в один из вечеров, когда, вернувшись с работы на Декабристов 13, привычным взором окинул беспорядочное стадо шлёпанцев и тапочек, и проч., вокруг обувной полки на веранде.
Пристрастный самодопрос, по горячим следам самопроизвольного взгляда, выясняет, что это он выискивал Австрийские сапоги на танкетке, которых там и близко нет. Конечно, взгляд не виноват, что обувь Made in Австрия слишком долговечна, и ни в какую не желает изнашиваться из памяти.
Но, спрашивается, откуда посреди лета вдруг взяться на веранде сапогам? К тому же, чего ради приезжать ей в Конотоп, но говоря уж о Декабристах 13? Подобные риторические вопросы помогали выставлять себя на посмешище перед самим собою, но не могли предотвратить ночных поллюций...
~ ~ ~
Глубокой ночью мой сон прервался, потому что, вскинув голову, я резко уронил её на деревянный подлокотник раздвижного дивана, повыше подушки. Однако боль и кровь из рассечённой брови не заслонила факта промоченных трусов. Я сдёрнул их, обтёрся, и уронил за дальний подлокотник, неплотно примыкавший к оклеенной обоями стены – утром уберу. Затем я встал и, сделав несколько шагов сквозь темень, нащупал и включил лампу на столе.
На обратном пути мимо шкафа, с широким зеркалом на двери, в чьей стеклянной базе данных хранилось немало всего – ...где недавно начавший ходить карапуз изумленно жмёт гладкую ладонь молчащего малыша с обратной стороны стекла... подросток до боли выгибает шею, хоть искоса взглянуть, из запрокинутого лица, на свои волосы, что всё ещё не достали до лопаток... и молодая пара, в безудержно радостной скачке на залитом солнцем диване, поглядывает на компанию своих ебливых отражений, беззвучных, но прытких; я отвернул лицо – нечего забивать память стекла-ветерана ещё и этим видом угрюмого нудиста.
Вне досягаемости зеркального обзора, я наклонился, и откинул одеяло. Блин! Влажное тёмное пятно затопило примятый ландшафт малиновой скатерти, которая давным-давно лишилась своей бахромы, и перешла в разряд диванных покрывал.
– Это правильно,– сказал я сам себе,– именно для этого ты её и украл.
Потом я смастерил в покрывале широкую накладную складку, поверх пятна, чтоб не касаться мокрого, и лёг досыпать ночь.
"Для меня дыры чёрные – белые пятна,
В дрёму сунутся
с бормотаньем невнятным…
. . .
...и сплетаются в жгут без ответов вопросы…
...окропя чёрным семенем белую простынь..."
А и ещё трудно стало ездить трамваем в часы пик. Если стиснут со всех сторон, как вогнутую бубну, это куда ни шло, но когда при этом ещё и уткнут в пышное бедро молодой женщины – хоть «караул!» кричи, кричи «насилуют!». Чёрт! У тебя тут, естественно, прёт ломовая эрекция, которую не в силах утаить даже оба ваших плаща. А отступать некуда – пассажиров напхалось, как две бочки селёдки в одну, вот и остаётся лишь ритмично покачиваться, вместе с прытко бегущим вагоном, и уныло пялиться в окно типа я тут как бы не при чём. Но если не твой, то чей же?
"Благословенны будьте повороты
и прочие извивы у путей трамвайных,
Пособники сладчайших прикасательств,
вполне пристойных и почти случайных..."
Вот именно что и доводит до сексуального голодания, которое научные умники укоротили до термина «либидо». Весьма рекомендуют применение "Лебеды" этой, людям творческих профессий, ну, типа как от неё драйв, который все так добиваются в своих произведениях, так враз и прёт на подъём, так и прёт!
Но мне-то на кой ляд эта "либидятина"? Я вам не Ван Гог, и не Волт Витмен. Мой план исполнен и забандеролен. Однако как избавиться? Вот где заковыка.
Причём эта лярва, что в нотной грамоте почти не смыслит, да-да, ли-би-до (!), могла ухватить меня не только в общественном транспорте, но и на рабочем месте. Просто здесь творческий оргазм начинался, наскоро проскочив стадию физиологического торчания.
Например.
Во время отделочных работ на 100-квартирном, меня привлекла молодая штукатурша. Одного взгляда хватало, выявить в этой сельской красотке полное отсутствие каких-либо интеллектуальных запросов, однако чистый румянец, манящие абрисы грудей и бёдер (даже под наглухо застёгнутой спецовкой) обезоружили меня и приковали. Вот я и решил смантулить "Песню Песней" личного производства, используя помянутую штукатуршу в качестве натурщицы.
Обычно внутреннюю штукатурку на объектах начинают после засыпки плит пола керамзитом. Керамзит – хороший теплоизоляционный материал, но он хрустит под ногами, пока его не покроют стяжкой, на последующих этапах отделочных работ.
Обернувшись пару раз на хруст моих осторожных шагов — я приближался к дверному проёму уточнить детали предстоящего шедевра — натурщица спросила Трепетилиху, что затирала оконный откос в одной с ней комнате: «Може оцей отой мастерок у мене поцупив?»
– Не може,– ответили Трепетилиха,– оцей потопчется по твоему мастерку, но не украдёт.
С учётом размеров моего либидо на тот момент, новая "Песнь Песней", как пить дать, превзошла бы творение Соломона, и только лишь циничное подозрение о моей причастности к мелкой краже инструмента спасло всемирную литературу от неизбежно предстоявшей ей переоценки ценностей.
"С чёрной кручиной своей
Пришёл я к Чёрному морю –
В пучинах кручину свою утопить.
Бросил с утёса. Ушёл.
Но что-то толкнуло: смотри!
Оглянулся и вижу я –
Тонет Чёрное море в чёрной кручине моей..."
Проклятье! Два развода и три ходки в Ромны не оставляют и одного шанса из тысячи на серьёзные отношения, да и вообще хоть какие малейшие. Вот и держишь себя в смирительной рубашке…
~ ~ ~
И лишь бураны удержу не знают… Хорошо хоть не в лицо сечёт, а сзади,– подталкивает к пассажирской станции через сумрак раннего утра.
Плотные струи потоков снега в шквалистом ветре обращают сумерки вспять – в темень ночи.
По колено в сугробах, я бреду вдоль предполагаемого служебного прохода, бок-о-бок с железнодорожной колеёй. Бетонные столбы, что держат контактный провод над путями, обернулись вехами, чтобы не слишком-то уж петлял в шевелящейся пустыне плывущих снегов. Оглядываться нельзя – снега вмиг облепит лицо леденящей маской. Да и смотреть там не на что: что было – прошло...
Только зачем я вижу её обнажённое тело, белое, как всклоченная пена этой неистовой пурги? И она не одна – слепляется с кем-то. Не со мной…
Я отворачиваю лицо назад, к снеговым оплеухам, чтобы очнуться и не видеть. Включаю в мозгу взрыды органа из подвала Дома Органной Музыки, они отрывочны, резки и не точны, но отвлекают...
... я должно быть и впрямь извращенец… ни один нормальный не испытает эрекции при виде соития своей жены с кем-то другим в круговерти метели…
...какая жена? у тебя нет жены!..
...пусть не жена – любовь всей жизни...
...заткнись, придурок!..
Я мотаю головой в отчаянии и, со стоном, бреду дальше. Жёсткий удар вскользь, сзади по левому плечу, призывает к порядку. Электричка из Нежина пробирается сквозь пургу к вокзалу.
...поезда всегда правы, у них нет отклонений...
...смотри, вон мутные пятна фонарей впереди, над четвёртой платформой...
...оттуда в толпе, бредущей сквозь снегопад на привокзальную площадь, к "Нашей Чаечке"...
...дыши глубже, повторяй: "я – такой же, как все"…
вверх-скок