~ ~ ~
В Конотопе, Баба Катя перецеловала нас всех, по очереди, стоявших, от неловкости, столбами посреди кухни, и — расплакалась.
Мать принялась её утешать, да зубы заговаривать. Потом она усекла две детские головки, что украдкой выглядывали из-за недозакрытых створок двери в комнату на всю эту картину Репина «Не ждали».
Меняя общую пластинку, мать спросила для отвода глаз: «Это Людкины, что ли?»
— Да, это у нас Ирочка и Валерик. Уже такие большие. Девочке три года, а ему скоро два будет.
Когда отец их, Дядя Толик, зашёл после работы в хату, мне впервые в жизни довелось — живьём, а не в кино — увидеть широкую лысину на голове у человека. От самого лба и до ниже затылка. Однако я постарался не слишком уж заметно пялится.
Через час мы с ним на пару пошли встречать Тётю Люду. Её продуктовый закрывался в семь, ну, не самой же ей тащить до дому сумки.
Шагая рядом с Дядь Толиком, я примечаю путь до Путепровода, который в Конотопе всё ещё называют Переездом…
Мне это имя навевает смутное видение толпы в затяжном ожидании перед железнодорожным шлагбаумом.
Опущенная поперечина с чёрно-белыми полосами загородила переезд поверх колеи. Мостовая переезда исполнена из чёрных деревянных шпал, уложенных продольно, чуть ниже уровня головок рельс в железе путей.
Шлагбаумы переезда подымаются, две толпы валят одна другой навстречу — пересечь пути. В гуще течения — пара телег и встречная трёхтонка с деревянным кузовом… мы уезжаем из Конотопа на Объект…
За моё отсутствие, под многорядностью рельсовых путей провели глубокий бетонированный туннель. Отсюда официальное название — «Путепровод», но люди, по привычке, говорят — Переезд...
По ту сторону Переезда-Путепровода торопливо погромыхивают красные длиннотелые трамваи — из Города на Вокзал и обратно.
Центральную часть Конотопа, называют «Город», хотя официально установленных границ у центра нет. Тем он и отличается от лондонского «Сити» или «Кентрона» в Ереване.
В силу чего, по независящим от Конотопчан причинам, их мнения о квадратуре и пределах «Города» могут и не совпадать. Однако Вокзал, который пребывает, технически, в городской черте, к «Городу» никто не причисляет. Эти и другие тонкости мне ещё предстоит усвоить.
Пока мы ждали Тётю Люду с трамвая из идущих в сторону Вокзала, Дядь Толик подговорил меня нагнать её под редкими фонарями спуска в Путепровод. Он останется в сторонке, неприметно. Мне надо ухватиться за любую из её сумок и хриплым голосом спросить: «А для тебя эта не слишком тяжёла?»
Однако тётя Люда меня сразу опознала, хотя Дядь Толик и надвинул мне мою кепку на самые глаза.
Уже втроём, мы двинулись обратно на Нежинскую. Дядь Толик нёс обе сумки, чьё содержимое Тёть Люде оплачивать с получки в её магазине.
Поднявшись из Путепровода, мы пронизали тишину безлюдного Базара, шагая вдоль прохода между его пустых прилавков под высокими скосами крыш. Типа два отряда беседок построились друг напротив друга на торжественной линейке, и позасыпали.
Ещё минут десять, и мы сворачиваем в Нежинскую. Пара далёких огоньков-лампочек на столбах, совсем в глубине где-то, отличают её от прочих улиц полных неосвещённой темноты.
~ ~ ~
Прибытие в Конотоп состоялось накануне последней четверти учебного года. Нам троим, без вариантов, предстояло ходить в Среднюю Школу № 13, благодаря её выгодному расположению. Ворота школы находились точняк напротив улицы Нежинской, оставалось только перейти мощёную ухабистым булыжником дорогу улицы Богдана Хмельницкого.
Среди старожилов данной части города, за учебным заведением закрепилось погоняло «Черевкина школа». Виной тому — богатей из близлежащего села Подлипное, по фамилии Черевко, который ещё при царе построил кирпичный трактир в два этажа на этом месте.
Однако власти Царского режима не позволили ему открыть питейное заведение в такой близи к единственному на весь город заводу, который всё ещё именовался Механические Мастерские. Планы мироеда чреватились явной угрозой сделать весь рабочий класс Конотопа алкашами. Поголовно, в массовом порядке.
Черевко понял, что из-за неподкупности властей ему не удастся споить работяг — (на сумму затребованной взятки легче было построить что-нибудь трёхэтажное), — и подарил готовое здание городу, для размещения в нём начальной школы…
При Советской власти мировоззрение рабочих масс настолько возросло, что нынешние забегаловки придвинулись к тому же производственному центру втрое ближе. Но фига они угадали! После смены рабочие дружно расходятся по домам, а забегаловок (в описываемый период — 3) в упор не видят.
Мировоззрение, — вот что определяет нашу мощь, товарищи!
Оставшаяся на отшибе «Черевкина школа» дополнилась длинным зданием в одноэтажно барачном стиле первых пятилеток. Тоже из кирпича.
Архитектурное пополнение тянулось прочь от булыжного тракта, вдоль тихой улочки с уклоном к Болоту, которое некоторые называют Рощей — кому как привычней,— что отделяет село Подлипное от Конотопа, а возможно, что и наоборот.
. .. .
По пути в школу в первый раз, я как-то всё не догонял, что за фигня эти холщовые мешочки почти при каждом школьнике, из тёпавших в обход апрельских луж в одном со мною направлении — на выход из Нежинской.
Мешочки телипались на типа шнурках-гайтанах для нательных крестов, но намного ниже, — начиная от портфельных ручек. Тем, кто выпендривался щеголеватой папкой из типа кожи (но та позже протирается до картонной основы), приходилось держать шнурок свободной рукой, но и у выпендрил гайтан оттягивался (вместо креста) — мешочком.
Не удержавшись, я спросил, и отвесил челюсть на разъяснение неграмотному мне, что в тех мешочках народ носит свои чернильницы.
Аххре… да, опупел неслабо.
Ни фига себе отсталость! На Объекте у каждого вон персональная авторучка! Раз в неделю засасывает в ампулу чернил из пузырька и — все дела! Может и весь месяц протянуть до следующей заправки, если не шкрябаешь той ручкой день-деньской.
А тут как вроде из эры двигателей внутреннего сгорания угодил во времена дилижансов и почтовых троек! От орбитальных станций и — здрасьте, Лев Толстой, а мы к вам приземлились!..
Однако уже на следующее утро, всё те же мешочки воспринимались, как вполне обыденная деталь пейзажа...
. .. .
Пронзительно-затяжной трезвон электрозвонка полуметрового диаметра, заливал длинный коридор по всей одноэтажке, затем, через входную дверь с крыльцом, переполнял двор «Черевкиной школы» и половодил в три прилегающие улицы.
Если звон сигналил перемену, ученики спускались с двухметрового, однако узкого крыльца в широкий школьный двор, с могучим Вязом в центре, за побелённым стволом которого притаилось приземистое зданьице с Пионерской комнатой, она же библиотека, с комнатой для уроков Труда, и с глухой «кандейкой», без окон, но с железной дверью, за которой, поставленными к стенке, хранились лыжи до следующего зимнего сезона.
По левую руку от крыльца, дощатые ворота и несостоявшийся трактир загораживали улицу Богдана Хмельницкого, но Тополя-великаны, по ту сторону булыжной мостовой, им скрыть не удавалось.
Направо — спортзал с зарешечёнными изнутри окнами, чтоб уберечь их от мяча на уроках Физкультуры, примыкал к дальнему концу кирпичного барака под прямым углом. Напротив глухой стены спортзального торца стоял уединённый домик туалетов из кирпича в известковой побелке, с парой входов: «М» и «Ж».
На протяжении всей перемены, плотная толпа учеников тусовалась на и вокруг крутого крыльца входной двери в школу. Ребята постарше ловко насестились на боковых перилах крылечной площадки. Согнать их мог только рявк случайно проходящего педагога. От зависти, конечно,что ему не втиснуться между ними.
Учащиеся неохотно подчинялись, но тут же вспархивали вспять, как только нравоучительная спина заглатывалась дверью.
Неиссякающе струился пешеходный поток, направленный в угол двора, к «М»-«Ж»-овым туалетам и обратно.
Однако большинство учеников (да, но не учениц!) сворачивали, не достигая уединённого строения интимных нужд, за угол спортзала.
Тут, в узком проходе между спортзальной стеной и высоким забором соседней хаты, жизнь била ключом в бойкой игре на звонкую монету.
Тут, в школьном Лас-Вегасе, бурлил азарт соревнования в Биток, где ставка (усреднённо) — "пятак" (солидный кружок меди, достоинством в 5 коп.).
Принимались и чуть более низкие ставки, однако не меньше "двушки" (2 коп. одной монетой) или пары по 1 коп.
Если же у тебя белая деньга́, скажем, "десюлик" (10 коп.), "пятнашка" (15 коп.), "двацулик" (20 коп.), или даже "полтыш" (50 коп.), тебе их разменяют — оглянуться не успеешь.
Копейки на кон ставятся буквально — аккуратной стопочкой на мать сыру-землицу (монетка поверх монетки, все "решки" кверху, строго-настрого). И — пошёл биток плясать!
Что такое "биток"? Трудно сказать, у каждого игрока — свой излюбленный кусок железяки: болт, обломок костыля для приколачивания рельсов, блестящий шар из крупногабаритного шарикоподшипника. Ограничений нет, — бей хоть и камешком. И даже отсутствие снаряда проблемы не составит — тебе тут всякий готов одолжить свой личный биток, только бей.
Что бить-то?
Да вон ту самую стопку-столбик из монет, чудак-наивняк! Любая денюффка. что перебрыкнулась "орлом" кверху — твоя. Укармань, по-быстрому, и — долбай по остальным, лишь бы переворачивались, а если нет, в игру вступает следующий — нацокать и себе "орёликов".
А начинает кто? Ну, с этим всё по законам логики, чья доля в стопке общей ставки выше, тому и начинать клепать не отходя от кассы...
Порою крик «шуба!» сигналил от угла спортзала о приближении кого-то из педагогов мужского пола.
Деньги с земли растворялись по карманам, дымящиеся сигареты укоконивались охватом ладони.
Однако тревога неизменно оказывалась ложной — учитель-мимопроходец держал курс на туалет, где, кроме ряда общих дыр в полу под стенкой, имелась загородка с дверью, а за ней — половая дырка общего назначения для Директора и членов педагогического коллектива, приемлемых в рубрику «М».
И игра катила дальше...
Всего в три кона я спустил пятнадцать копеек, что мать дала мне на пирожок с капустой из школьного буфета.
А интересно, — чего хотел? Виртуозы битка набивали руку дома, часами упражняясь излюбленным снарядом, а мне пришлось бить одолжённым.
Может и к лучшему — не успел пристраститься...
(…Конотопская «шуба!» уходит корнями к воровскому «шухер!», который берёт начало из Еврейского «цухер!» и у всех одно значение — «берегись!». Школьный сленг «атас!», с Объекта, имеет тот же смысл, но происходит от Французского «атансьон!». Русское дворянство традиционно получали образование на Французском, n'est-ce pas, Lev Nikolaevitch?..)
~ ~ ~
В мой первый школьный день, классная руководительница, Альбина Григорьевна, посадила меня за первую парту, рядом с рыжей худышкой Зоей Емец.
Я ничего ни разу не макнул в чернильницу Зои, однако неоднократный ветеран-второгодник Саша Дрыга, с последней парты в среднем ряду, остался очень недоволен моей дислокацией под Зоиным тощим боком. Об этом он предупредил после уроков, по ходу сверления меня недружелюбным взглядом сквозь чуб своих засаленых волос.
А по пути домой, я познакомился и завязал дружбу с моим одноклассником Витей.
Для непривычного уха, страдающего слишком живым воображением, фамилия его может прозвучать чуть жутковато (хотя подобные фамилии не редкость в Украинском обиходе) — Череп.
Основанием для нашей моментальной дружбы явился факт попутного шагания вдоль улицы Нежинской, на которой он тоже жил. Правда, дом его находился немного дальше, возле Нежинского магазина, расположенного на равном удалении от обоих концов улицы.
На следующий день я попросил Альбину Григорьевну пересадить меня на последнюю парту в левом ряду, к Черепу. Мы с ним соседи, и сможем помогать друг другу в приготовлении домашних заданий.
Класрук уважила настолько вескую причину, и я избавился от соседства с рыжей Зоей, что не сулило мне ничего хорошего.
За предпоследней партой, прямо перед Черепо-Огольцовской, сидел, маясь одиночеством, Вадик Кубарев. Сложившаяся ситуация незамедлительно вылилась в наш тройственный альянс.
По сути, фамилии до такой степени наносные вещи, что ими пользуются одни только учителя. В условиях живого общения между адекватными людьми, Череп обернётся «Чепой», Кубарев непременно огеографится в «Кубу» и так далее.
Что за кликуха мне досталась? «Голый», или «Гольц»?
По логике вещей — ни та, ни другая, естественно. Если имя твоё «Сергей», никто не станет париться с фамилией. Сразу и автоматически, ты для всех — «Серый».
Дружба — это сила.
Когда нас трое, даже Саша Дрыга не слишком наезжает…
Дружба — это знание.
Я поделился популярными примерами поэтического творчества, которые так и не вошли в обязательную программу среднего образования. Тем не менее любой пацан Квартала на Объекте знал их наизусть.
Тут тебе и «Себя от холода страхуя, купил доху я...», и «Огонёк в пивной горит...», и «Ехал на ярмарку Ванька-холуй...», как и другие кратко-ядрёные примеры рифмованного фольклора...
В рамках культурно-познавательного обмена, мои друзья донесли до меня смысл таких устоявшихся Конотопских выражений, как «Ты что? С Ромнов сбежал?», или «Пора тебя в Ромны отправить».
Город Ромны (за 70 км от Конотопа в сторону Сум, общей для всех них столицы) давал приют областной психушке для чокнутых.
(…а и на этом уже, пожалуй, хватит. Да, совсем хватит.
Пора эти картошки выгребать из пепла, пока и сами головешками не стали. В угле, конечно, килокалорий до хрена и больше, кто спорит? Но, вместе с тем, сомнительно мне как-то, насчёт вкусовых качеств обугленного ужина. Да и стемнело уже — вон как, а переедание на ночь глядя чревато неблагоприятной аурой поутру, если не раньше. «Ужин свой»,— по совету мудрого диетолога,— «оставь своим врагам».
Хотя хули толку в посторонних мудростях? Аз есмь — взращён, заточен и отформатирован под общество, где каждый человек — друг, товарищ, и брат любому каждому из остальных. Всем подряд, кто только подвернётся.
Чёрт! А ведь таки тянет разбрасываться лапшой, которую когда-то тебе нá уши навешали. Вот почему завёлся я однажды сестре твоей сводной, Леночке, выдавать вариации на тему, будто люди, по природе своей, добры поголовно. Ну, просто пока ещё не каждый людь врубился до чего там, во глубине души людской, всё мягко и гуманно. Однако мы над этим работаем, да. Так что, рано или поздно...
Она — умничка, папе не перечила. Да и зачем, если телек есть? Буквально в тот же вечер, мои грёбаные звёзды, подстроили показ Шекспировского "Ричарда Третьего". Чарующий образец Англо-Саксонского искусства в интерпретации от Московского театра! Заслуженного. По самые трендовые места.
Заворожили ребёнка! Леночка глаз не сводила, как те люди добрые (просто не все ещё успели докопаться до залежей своей глубинной доброты) друг друга душат и разнообразно в клочья рвут. Ой! А чья эт голова тут на эшафоте завалялась? Опять неприбрано!
А и кто бы сомневался! Наутро она и повтор включила, потому что против Шекспира не попрёшь, это ж классика... Так что я урок усвоил и с той поры завязал косить под проповедника. И с телевизором у меня заключён нейтралитет, вооружённый, в обмен на невмешательство…
Всё это к тому, что если, допустим, у меня вдруг случайно бы завёлся враг, то я уж лучше отдам ему последнюю рубаху, но только не ужин — а фиг тебе, вражина! мне и твоё здоровье дорого! Как завещал моральный кодекс. Так что, губу не раскатывай особо, тем более не картошку из костра.
Ведь это ж невозможно передать — до чего она шедевр кулинарии. А как разломишь её чёрную хрусткую корочку, да прыснешь щепоткой соли в лёгкий парок из сердцевины, то сей минут прозреваешь свет Истины, что никакие кулебяки с камызяками и бефами струганными даже в подмётки ей не годятся. Ни-ни! И близко нет.
Все бланманже, а хоть бы и с фисташками, с ходу отдам гурмана́м натренированным, которые на услажденьях вкуса собаку съели. А мы шо ж? Мы люди простые, тёмные, нам лишь бы гро́ши да харчи хоро́ши.
Да будь я моложе, а не Негром преклонных годов, гнобимым бытовухой и борьбой за выживание, тогда бы ей одной сложил бы оду! Ей — картошечке в костре печёной!
И недаром, во всей херне, которую настряпал Ю. Семёнов, самый пронзительный эпизод — это когда его Штирлиц, он же Советский разведчик Исаев, закатав рукава Фашистской парадной формы, печёт картошку в камине своей Берлинской хазы, чтобы по-людски отметить День Советской Армии и Флота.
Однако — со всей уважухой к его кулинарному патриотизму — фигня всё это. Чтобы по полной кайфовать печёным картофаном, сидеть надо на земле и под открытым небом, да чтоб такой вот вечер темнел вокруг…)