Новый Корпус и Общагу разделял довольно широкий ров между озером Графского парка и Остром. Трудно сказать: из реки ли в парк, или наоборот текла, да и текла ли вообще вода по данному гидротехническому сооружению, но там её хватало.
Мы шли втроём — Надя, я и Игорь Рекун, почему-то огибая Новый Корпус с обратной, парковской, стороны, когда я заметил железную трубу между берегами рва. Она объединяла их, чуть провисая над полями тины в стоячей воде.
— Спорим, что перейду?— сказал я.
— Нет! Не надо!— вскрикнула Надя.
А Игорёк тут же сказал: «Спорим!»
Будучи не слишком широкой (сечение 10 см), где-то над серединой рва, труба пошла враскачку, у меня под ногами — из стороны в сторону.
С Надиными «ой!» и «ай!» за спиной, я кое-как удержал равновесие, махая, как мотылёк, руками, продвинулся ещё на пару метров, а остаток пути пробежал.
— А-а!— заорал я и оглянулся. Игорёк помахал мне:
— Спорим, не сможешь вернуться?
Вот такой вот землячок, подколодный! Я хоть и Огольцов, но не на всю ж голову!
А что меня вообще туда лезть надоумило? Гордость чокнутого мачо, что ж ещё. Подштопать мужское самолюбие…
За день до форсирования водной преграды, наш курс устроил на Остре пикник, почти за городской окраиной. Надя там вызвала меня соревноваться в плавании: заплыв на 100 метров вниз по реке.
Она сразу ушла в отрыв, а ещё через двадцать метров мне окончательно дошло, что мой полукроль «маде ин Кандыбино» — ничто, по сравнению с её мощным баттерфляем. Что оставалось делать? Я вылез на берег и первым добежал до финишной черты, где встретил победительницу букетом цветов, что на бегу успел нарвать в траве:
— Надя, ты — чемпион!
~ ~ ~
Когда мы втроём (Фёдор, Яков и я) пришли с грузом «довгих» под сень гигантских Вязов в Графском парке, и разлеглись на лужайке для возлияния под зелёный шум листвы над головой, Яков спросил, всерьёз ли я тренируюсь на циркового трубоходца. Я удивился, потому что его тогда там не было, но Фёдор сказал, что уже весь АнглоФак знает про хождение над водами.
Мы выпили, и Фёдор начал изливать свою обиду на проректора Будовского, который так подло, назло просто, непоправимо испортил зачётную книжку потерпевшего. За истекшие четыре года, оценки: одна в одну, все тройки — залюбуешься, но этот сука Будовский поставил ему «четыре», хотя Фёдор настоятельно просил его, пожалуйста, не надо.
Тут Яков поднял свой указательный палец и огласил философский вывод, что Фёдор «плыв, плыв, та у берега втопывся».
Мы выпили ещё и, под влиянием яркого тёплого дня, я сказал, что трубоходство ерунда, и мне по силам взобраться даже на вон тот Вяз. Его широкий неохватный ствол раздваивался на высоте восьми метров над землёй.
Яков снова воздел свой философический палец и объявил, что мною сказан "гоп!", хотя "нэ перескочыв". Однако он готов поставить две «довгих», если я помашу ему рукой из кроны дерева.
По ходу пари, я малость смухлевал, потому что позади Вяза росло дерево потоньше, доступное карабканью, с которого получалось перебраться в развилку великана. Таким путём, я достиг условленной высоты и вернулся на твердь земную.
Яков завёлся витийствовать, что про подставу не уславливались, но Федя, которого он пригласил стать третейским судьёй, сказал ему заткнуться — оговорённая точка достигнута и — с него две бутылки...
По пути из парка в Общагу, я показал ту самую трубу — тренажёр грядущих звёзд цирка. У Яши взыграло ретивое, и он сказал, что тут и переходить-то нечего. Он запросто докажет: за две «довгих». Только пусть я подержу его штаны. Я не мог отказать товарищу с более старшего курса, моему наставнику в преферанс и "затяжного" дурака…
Он ступил на трубу и пошёл вперёд, в своей элегантной белой (в широкую клетку из тонких «жовто-блакитних» полосок) рубахе, из-под которой шагали его длинные ноги в носках и чёрных туфлях. Он не знал, как коварна эта труба над серединой рва…
В общем, там оказалось не так уж и глубоко.
Когда Яков выбрел к нам, к цветовой гамме рубахи, рельефно облепившей его торс, добавилась зелень тины. Терять ему уже было нечего, и он пошёл повторно, впрочем, вторичность не помогла улучшить результат.
Мой хохот подзадорил Фёдора и, для поддержания чести выпускного курса, он тоже сдал свои штаны мне, прежде чем двинуться по шаткой железяке. После приводнения, ему хватило ума вылезти на противоположный берег.
Дьявольщина! Как я угорал с их штанами в руках! А ведь могли бы и пройти, кстати, если б не перечеркнули шансы на успех предварительными сомнениями. Заранее снятые штаны обрекли их на проигрыш. Однако Общага — вот она, а четверокурсники без штанов там не в диковинку…
~ ~ ~
Но смех мой был, похоже, не к добру. По прибытии в Конотоп, я узнал, что Ольга пропала — днём раньше ушла на работу, и с тех пор её не видели. Моя мать ходила к тётке Ольги, но и той ничего не известно…
По настоянию матери, я всё-таки поужинал, перед выходом к тёте Нине, надеясь услышать что-то новое… Та опечалено качала головой — нет, ничего.
Когда я пришёл на кирпичный завод, уже стемнело, и в цеху основного корпуса горел жёлтый свет. Оказывается, на Конотопском кирпичном печь не кольцевая, а с вагонетками, на которых и загоняют в неё сырец, по рельсам, а после обжига вытаскиваются готовую продукцию; по принципу туда-сюда…
Цех тих был и пуст, вероятно, шёл перерыв или же пересменка. Мне встретился только один мужик, и я и спросил где Ольга.
— А где ей быть?— ответил он со злостью. — Блядует по городу.
И тут я его узнал — тот самый, с кем она меня знакомила, у гастронома № 1, когда я вернулся из армии. А он меня припомнил? Не знаю...
Я вышел из цеха в ночь… блядует… Но может ещё придёт на третью смену? Идти мне всё равно некуда...
Неподалёку от цеха, я взобрался на кладку стены недостроенного здания и уселся там, как тот филин или сова, что прилетала в моё детство на Объекте, посланником неведомо откуда…
Вот так я и сидел там, посреди ночи, думая мысли, которые лучше и думать не начинать, а если нечаянно случится, то лучше бросить, и не додумывать до самого конца, до неизбежного вывода, потому что подходит момент, когда их критическая масса минует точку возврата, бесповоротно, когда — хочешь, не хочешь — надо уже что-то делать и неважно, додуманы они у тебя или нет… но делать-то что?
В чёрной ночи распахнулся прямоугольник жёлтого света, из двери цеха вышел мужик и захлопнул свет темнотой. Вскоре свет выпрыгнул вновь, тот же мужик ступил в него и — опять тёмная ночь. Выходил поссать. Тут делать нечего. Пойду домой…
~ ~ ~
Следующий день принёс новости. Саша Плаксин, он же Эса, с улицы Гоголя, видел Ольгу на Сейму, у домиков. Он не говорил с ней, но видел там, два дня подряд.
Я не стал ждать дальнейшего развития событий и уехал в Нежин, главное — жива-здорова, а у меня завтра утром экзамен...
Моё знание Латыни Латинист Люпус оценил на четыре, потому что перед дверью в аудиторию, где он экзаменовал первый курс, я зычным голосом взревел на весь громадный коридор:
"Gaudeamus igitur!.."
Пропажа и заочное возникновение жены совсем не там, где можно думать дальше, меня, конечно, попримяли, но главное начать, а дальше оно само пойдёт, тем более с таким гулким эхом от паркетного пола:
"Juvenes dum sumus!.."
Люпус выпрыгнул из аудитории — убедиться, что это я так громко возлюбил Латынь, а позже, когда я сел напротив него за экзаменационный стол, он принимал как полуавтомат на конвейере: открыл протянутую зачётку, поставил четвёрку, подпись, закрыл зачётку, протянул мне.
Прощай, Lingua Latina…
вверх-скок