В целом, мой тесть мне нравился и я прощал ему отсутствие минимального набора нормальных инструментов в кладовке-нише и его неверие в мою способность отремонтировать электрический утюг, наследие сталинской эпохи. Более того, когда трёхлетний исследователь доставшегося нам мира, Игорёк, вытащил из заднего кармана оставленных в спальне джинсов пригоршню семян конопли и уличающе разложил свою находку по сиденью табурета в кухне, тесть не стал усугублять разоблачение излишними вопросами, хотя в силу своей должности на Нежинском ХлебоКомбинате наверняка разбирался в видах зерновых культур...
Сын Брянского мужика, 18-летний новобранец Иван, угодил в «Харьковскую Мясорубку», когда Германский Вермахт, очнувшись после поражения под Москвой, доказал, что дело своё знает и разнёс несколько Советский армий… Оглушённый мощью, потрясённый зрелищем артиллерийского расстрела, Иван, в бесконечных толпах десятков тысяч других уцелевших, отправлен был в лагерь для военнопленных на территории Германии.
Между воюющими тогда сторонами имелась негласная договорённость – возмещать друг другу расходы на содержание пленных через банки нейтральных стран. И только страна Советов была выше этих закулисных игр, поскольку всякий попавший в плен красноармеец автоматически становился предателем Советской Родины. Отсюда разница в хавке для военнопленных различных национальностей.
Чтобы хоть как-то кормить пленных красноармейцев, с оккупированных Советских территорий в лагеря иногда приходили эшелоны с награбленными сельхозпродуктами. Среди прочих продуктов прибывших в лагерь Ивана оказалось несколько мешков чёрных семечек. Немцы никак не могли угадать назначение данного зернопродукта, не описанного ни в одной кулинарной книге. Когда пленные показали как пользоваться семечками, рациональные Немцы никак не могли вобрать в голову, что важен не конечный результат (разжёвывание мизерного зёрнышка) но сам процесс – грызи и выделяй слюну в предвкушении.
Так эти мешки и валялись нерационально загромождая складское помещение, пока один из охранников не догадался как их употребить. Он организовал спортивный тотализатор: забег на сто метров, где победителю достаётся пакет семечек. Под крик и свист болельщиков из охраны (бесчеловечно делавших ставки на людей), молодой и рослый, хотя и отощавший как все прочие узники, Иван прибежал первым и получил свой приз. Во втором забеге, он тоже был недосягаем, однако судья-охранник сказал, что хватит с него, и отдал пакет пришедшему вторым. Мой тесть обиделся и перестал принимать участие в последующих соревнованиях, но со мной поделился, что в жизни не ел ничего вкуснее тех призовых семечек...
Пленные бегали не только на 100 метров, но и из лагеря тоже. Их неизменно ловили, привозили обратно и казнили перед строем остальных узников, что не предотвращало новых попыток побега. Что вполне естественно, потому что порой приходит момент почувствовать, что тебе уже похуй и пошло оно всё к ебеням. Когда такой момент подкатил Ивану, он, с учётом опыта предыдущих товарищей, вместо того чтобы идти к востоку, свернул на запад и это отклонение привело его во Францию.
Около года семья Французского фермера прятала его в сарае от Германских патрулей, а когда всё спокойно, он помогал по хозяйству. Однажды трёхлетний сын фермера, который не говорил ещё ни на одном языке, жестами предупредил его о неожиданно нагрянувшем патруле Немецкой полевой жандармерии...
Потом Американцы открыли Второй Фронт и освободили Ивана. Это их не остановило и они продвигались всё дальше и дальше, пока не принесли свободу Украинской девушке Гаине от неоплачиваемой работы на семью зажиточных Немцев… Когда Сталин потребовал от своих союзников отдать всех Советских граждан освобождённых от Германского плена, Американцы не противились.
Иван и Гаина, среди прочих сынов и дочерей страны Советов, были привезены в один из портов Франции, где, кстати, они и познакомились перед посадкой на пароход, который повёз их в Ленинград. Судьба благоволила им, потому что подавляющее большинство Советских военнопленных на восток отправлялись в товарных составах. На границе СССР, там где ширина железнодорожной колеи меняется, они переходили в ожидавшие их теплушки эшелонов и через необъятные просторы нашей Родины отвозились в лагеря ГУЛАГа в Сибири и на Крайнем Севере.
За что? Заранее. Чтобы воспоминаниями об увиденном в Германском плену не подпортили картину старательно создаваемую в промытых мозгах и коллективной памяти Советского народа.
"Никто не забыт, ничто не забыто..."
При условии что эти незабываемости правильно подретушированы цензурой… Даже такой лопух как я, взращённый на ярких примерах из Советской литературы и непревзойдённых шедеврах Советской кинематографии, утратил уйму стереотипов, случайно услыхав разговор тёщи по телефону с её подругой, также прошедшей через ад Германской неволи:
–… а помнишь, как 23-го февраля мы купили шампанского и пошли поздравлять наших ребят, лётчиков?
Та-дах! Оказывается, на День Советской Армии и Флота не только разведчик Штирлиц употреблял алкоголь, но и сбитые Советские ассы тоже!.
В Ленинграде, Иван с Гаиной узаконили свой пароходный брак и безотлагательно завербовались на работу в одной из Советских республик в Центральной Азии. Это было мудрое решение. Последующие чистки и отловы бывших военнопленных и прочих перемещённых лиц, которым довелось повидать не-Советский образ жизни, не дотянулись до них туда. В Советских лагерях им не пришлось бы грызть семечки. Наша лагерная система, она же Зона, самая гуманная в мире и не станет продлевать твои страдания унизительными призами за спортивные достижения….
Когда в центральной прессе объявили ликвидацию последствий культа личности, они переехали на Украину и осели в сельской местности, на всякий, а оттуда доросли до Нежина.
(...когда-то отец мой пытался втолковать мне, что процесс жизни идёт по спирали. Я не смог его понять, несмотря на указательный палец, который для наглядности чертил широкие круги по воздуху...
Судьба Ивана Алексеевича могла бы послужить аргументом в пользу такой теории. В своей жизни, мы движемся по кругу одних и тех же событий, однако они, в силу спиралевидного продвижения жизни, обрастают новыми гранями, перекрученными деталями, и мы не распознаём их повторения, двигаясь мимо и – дальше…
Не знаю проводил ли мой тесть когда-либо какие-то параллели между семечками, которые он выиграл в стометровке, и его должностью на Нежинском ХлебоКомбинате. В обоих случаях, это распоряжение зерновыми. Хотя к чему ему такая Геометрия?.)
Перед тем как забивать косяк за столиком обременённым трюмо-ветераном, я прежде всего выключал транзисторный радиоприёмник. Редкие зёрнышки, спадавшие на стол из высушенных головок конопли, сгребались и ссыпались в задний карман джинсов. Рязанско-крестьянская прослойка в моих генах, которая противилась безотлагательному избавлению от них, оказалась ненужным атавизмом, потому что посев произведённый по весне в Графском парке не дал всходов…
На четвёртом году обучения я стал почти примерным студентом, моя посещаемость возросла невыразимо. Я не мог оставаться в квартире, когда Ира выходила в институт… На лекциях я погружался в бесконечную историю Иосифа и его Братьев. Она становилась глубже и зримее как вроде бы барельеф неспешного потока, в кильватере косяка выкуренного на перемене в туалете.
После невыносимо долгого трезвона заключительного звонка, я нисходил по боковой лестнице на первый этаж, заполненный верхней одеждой студентов на колышках вдоль стен, и помогал Ире одеть её пальто. В неумолчной галдени одевающихся студентов, я отыскивал белую пушинку на своём пальто и снимал её, только после этого осмотра я продевал руки в рукава, застёгивался и мы шли домой.
Этот белый клочок арахноидной пряжи возникал на ткани моего пальто всякий раз после косяка в очаге высшего образования. Да, вместо овчинного полушубка я носил демисезонное пальто верблюжьей, но почему-то тёмно-серой шерсти, купленное у Алёши Очерета, когда он ещё учился на своём последнем курсе. Ни с кем не делясь открытым мною феноменом возникающей пушинки, я про себя обозначил его термином «Бог шельму метит»… Иногда, для экспериментальной проверки выводов, я воздерживался от косяка в учебном заведении и в таком случае пушинка не появлялась. Поэтому, прежде чем одеть пальто, я проверял его на наличие белой метки. Она ни разу не подвела...
Моя любовь к Ире всё углублялась. Иногда она просила не глазеть на неё так упорно в присутствии публики, но я всё ещё надеялся остановить утекающий миг.
"Он смотрел на неё, как смотрит пёс на хрустальную вазу,
а она на него – взглядом хрустальной вазы на пса..."
Иногда мы посещали Общагу чинно расписать «пулю» в 72-й. Из-за того, что Ира в положении, мы за преферансом не курили, только Двойка изредка, с видом муштрованного кадетским корпусом корнета, испрашивал её позволения закурить и дымил на зависть мне и Славику… А Ира с отсутствующим видом сидела у окна и мелко крошила ножницами взятую у меня беломорину...
вверх-скок