Нет худа без добра, но ещё меньше добра без худа. Не успел я нарадоваться, что отчисление просвистало мимо, как уж пора снова впрягаться в постылую лямку—кагебист помаячил газеткой: явиться для доклада и дальнейших инструкций. На секретной встрече выяснилось, что я в их конторе по рукам пошёл. Капитан за его героизм и бдительность проявленные при пресечении Игры в Партии получил повышение из Нежинского захолустья в стольный град Киев. Радость бурлила в нём по ходу приёма-сдачи производственного инвентаря, меня то есть, своему преемнику.
Сменщик оказался чернявый, молодой, только что выпущенный каким-то институтом Чернигова. В том вузе имелось среди прочих факультетов Историческое отделение, где ковались партийные кадры. После того отделения не нужно ехать отрабатывать свой диплом, а получаешь должность как минимум в райкоме партии и – расти хоть в Члены Политбюро ЦК КПСС, если печень выдюжит весь алкоголь необходимый для карьерного роста, а позвоночник наделён счастливым даром правильно принимать гибкую позицию под любым текущим руководством.
Но не каждому под силу закончить это Отделение. Два студента с ФилФака НГПИ перевелись туда, а через месяц плюнули на все радужные перспективы и вернулись обратно. Дисциплина на спец Отделении как в кадетском училище. Когда лектор входит в аудиторию, нужно встать по стойке смирно, иначе староста курса, такой же студент, вызверится на тебя не хуже, чем фазан на салагу. А в общежитии все по струнке ходят и следят друг за другом, чтобы чуть что всучить вышестоящим. Ведь райком райкому рознь – может оказаться в занюханном райцентре, а может и в каком-то из районов столичного города. Классический пример борьбы за выживание – чем больше выживешь других, тем труднее тебя выжить…
Этот молодой чернявый ходил в длинном кожухе и на мой полушубок не зарился. И он куда был романтичнее повышенного капитана или, может, не успел ещё облениться. В всяком случае, секретные встречи со мной назначались в различных городских учреждениях. То в ЗАГС позовёт, когда тот закрыт уже после рабочего дня, то в Туристическое Бюро приглашает. Однажды на кухне пустой квартиры на четвёртом этаже пятиэтажки недалеко от главной площади. На ту встречу он привёл своего нового начальника. Когда-то таких называли «интересный мужчина» – седые волосы в стрижке бобриком над моложавым загорелым лицом, сразу чувствуется Европейская лакировка. Из Венгрии его за что-то там попёрли в это захолустье, вот он и заинтересовался шестёркой, через которого его предшественник поднялся в Киев. Однако стать и ему трамплином я не мог. Кончились игривые времена, я этого дерьма нахлебался по полной.
Чернявый чуть не плакал от моего неизменного доноса, что нынешняя студенческая молодёжь это застойно аморфная масса, безразличная ко всему, кроме наличия сала в их «торбах». Но и ему помочь я не мог ничем, потому что в одностороннем порядке завязал сотрудничество и перестал стучать на студентов. А ему, неуёмному, так уж хотелось что-нибудь нарыть, ну хоть что-то. От рьяности он даже подослал своего секретного сотрудника в Комнату 72, на случай если я двойной агент и у меня под койкой подпольная типография.
Конечно, этот сексот мне не представился, как стукач с рабочим псевдонимом «Вова», но я его всё равно вычислил. Нормальный ФизМатовец меня попросит, чтоб я подтянул его по Английскому? При моём-то имидже? То-то и оно. А этот умник начал гнать мне дуру, что такую идею ему подсказал не юный кагебист, а наше проживание в одном общежитии. Ну конечно, Вован! Нет проблем!
И вот он приходит, я гостеприимно предоставляю ему сидячее место на койке первокурсника и называю номер упражнения из учебника, с которым он явился для отвода глаз. Сексот приступил к исполнению задания. Теперь я могу вернуться за стол к игрокам и начатой «пульке» в преферанс. Ну и что, спрашивается, он украдкой запишет для доклада чернявому? «Семь треф», «вист», «пас», «мизер»? В те беззаботные времена Минздрав ещё не докатился, чтоб штамповать угрозы на пачках сигарет и табачный дым беспечно плавал по 72-й, свиваясь в многослойные клубы. Некурящий «шестёрка» убедился на собственной шкуре, что стукачество опасно для здоровья. С него хватило всего пары уроков, чтобы подтвердить, да, студенчество беспробудно аморфно – всего две копейки за вист.
Но упёртый молодой однажды продиктовал мне донос на Жомнира. Правда, без какого-либо компромата, просто, что в такой-то день, в такой-то час Жомнир выходил из Лингафонного кабинета. Всё. Точка.
Ну Лингафонка это не явочная квартира, слишком людно. Там кроме лаборантки за своим столом ещё и куча первокурсников за стеклянными дверями кабинок, сидят попугаят записанные на плёнку тексты Meet the Parkers из наушников на своих головах. Ни с какой стороны не подходящее место для разжигания Украинского национализма. Я так думаю, диктант ему понадобился, когда пронюхал, что я бываю на дому у Жомнира из-за моих переводов в Translator, с которыми я так и не завязал. Такая бумажка всегда пригодиться может: –«Почерк узнаёте, Александр Васильевич?»
Моим последним заданием стал контакт с Американцами. Тогда в Киеве проходила 10-дневная Сельскохозяйственная Выставка США и по инструкции мне следовало посетить её и завести знакомство хоть с кем-нибудь из выставочного персонала. Я взял Славика с собой и мы махнули электричкой в Киев, а там на территорию Республиканской ВДНХ, где заокеанские товарищи проводили это мероприятие в жестяном ангаре внушительной внешности.
Американец да ещё живьём, в те времена был экзотикой, так что толкучка на ту выставку оказалась погуще, чем в Мавзолей Ленина на Красной Площади в Москве или в передвижной зверинец воскресным днём в Конотопе. Внутри, под гнутыми стропилами арочной крыши, над волнами толпы парил чёрно-белый Джимми Картер как бы ведущий Ангарного Шоу с наилучшими пожеланиями Советскому Народу, белым по чёрному. А течение несло тебя дальше, змеясь меж турникетов и барьерчиков, что поблескивая рассекали пространство на отсеки по обе тороны от основного русла – трактора, косилки с сеялками, картинки фермерского счастья. Смотрю – в загородке из тех же барьеров, свинья надувная да вся такая симпатяшка, на боках цветы нарисованы, большие, в стиле мультика Битлз Yellow Submarine. А и рядом с тем психоделическим созданием девушка стоит, но живая. Не совсем в моём вкусе, если не знать, что Американка, во второй раз и не глянешь даже.
В общем, стоит там и попискивает как заведённая «This is a piglet! This is a piglet!» Глаза обалдело распахнуты, но ничего не различают, а только отражают остекленелостью своей толпу, которая не первый час уж валит мимо, как Ниагарский водопад, без отклика на её призыв, без мало-мальски привычного лица. Жалко стало, притормозил я у её загородки:
– Hey, girl,– грю. – Call it porosyonok.
– This is a piglet! This is a piglet!
(...в ту пору две великие державы не доросли ещё до диалога...)
Вышли мы со Славиком и раскумарились на промозглом весеннем ветру, что гулял вокруг гигантского Ангара. А как вернулись в Нежин, я чернявому донёс, что эти Американцы слишком интровертны для контакта. Он понял, что на интровертных, как и на аморфных карьеру не построить и – закручинился...
Та невыполнимая миссия оказалась последней потому, что вскоре я вырыл яму, в которую упасть… Чернявый кагебист меня уже вконец достал своими домогательствами написать донос, а не играть с порядком слов и предложений. И тут подвернулось самое оно – и ему в радость, и мирным гражданам не в убыток… В институтской читалке на втором этаже Нового Корпуса, я перелистывал биографию Богдана Хмельницкого и на одной странице увидал пометку, культурно, карандашиком – «Богдан Хмельницкий предатель Украинского народа». Вот этот карандаш я и заложил в следующем доносе.
Как он окрылился весь! Назвать пособника воссоединения России с Украиной предателем – тут так и пёрло махровым Украинским национализмом.
– А страница какая?
– Ну где-то в середине.
В общем, книгу арестовали, вышли на подрывную страницу и на следующей секретной встрече:
– А это ты в книге писал.
– Что?!
– Почерк твой, вот что. Лучше сам, по-хорошему признайся.– И начинает угрожать мне полномасштабной экспертизой. Через две недели, объяснил, что буква «а» у карандаша очень на мою похожа, но чуть-чуть другая, так ему графолог говорил. Но—что характерно—даже не извинился.
Короче, я типа обиделся и перестал ходить на эти гадостные свиданки, сколько бы он ни семафорил своей газеткой. А при случайных встречах в городском транспорте его поползновения к общению упирались в безразличную незаинтересованность постороннего. Ему, похоже, дошло, что от такого сексота прибыли, как от пары тузов в прикупе, когда играешь мизер с дырками, и отвял. Так в архивах КГБ прекратили скапливаться доносы моим почерком с подписью «Павел», о чём я ни разу не пожалел. Особой любви между мной и органами никогда не было...
вверх-скок