Жомнир предупредил, что как Руководитель Практики, он не может поставить мне что-либо выше «тройки» за хроническое отсутствие написанных мною планов урока. А я не мог себя заставить хотя бы списать эти ё… ну да… эфемерные план-конспекты у Игоря Рекуна, потому что физически не способен рассаживать куколок по крышке пианино.
Я попросил Жомнира не переживать и ставить что сможет. Мне всё это действительно было пое… то есть… я находил это лишённым смысла… Когда на третьем этаже Старого Здания повесили результаты практики студентов четвёртого курса, рядом с Расписанием, я оказался единственным у кого тройка. Жомнир всполошился и начал доказывать деканше, что это неправильно и он не подразумевал во мне такую уникальность. Она неприступно посоветовала ему думать до заседания кафедры.
Текущая деканша всегда старалась косить под Алису Фрейндлих из Служебного Романа, но Мягков ей не подвернулся и она осталась непоправимой бюрократкой. Хотя и в её персональном шкафу прятался скелет развода на почве половой несовместимости, потому что девушки АнглоФака не выдают непроверенную информацию.
Ладно, хватит о посторонних…
И наконец!. Явление главное!. Все те же и… ТЫ!.
~ ~ ~
Место зачатия тебя раздобыла Ира, потому что местом послужила комната на четвёртом этаже Общаги, а среди ФизМатовок я знал только блондинку и шатенку из ССО, но те жили в городе и на четвёртом этаже я получал доступ только в те комнаты, где играли в преферанс.
Незадолго до события, я ещё раз влюбился в Иру, но сначала положил конец полигамии. А как же иначе? Ведь только Ире я обязан спасительным уколом против гонореи.
Так что на четвёртый курс я приехал осознавшим и перекованным, о чём сухо оповестил Свету при её поползновениях к прежней фамильярности. Мы остались лишь шапочным знакомством и праздным воспоминанием друг для друга… И я также вернул Марии книжку Бабеля, хотя зачем-то выбрал для этого поздний час. Она открыла дверь на лестничную площадку в незастёгнутом халате поверх ночной сорочки. Если предположить возможность временных сдвигов, то в тот момент в её кровати вполне мог лежать я и думать, когда она уже спровадит этого придурка за дверью… Я не стал развивать эту теорию, сдал книгу, поблагодарил и ушёл...
И той поры моя любовь принадлежала только Ире. Безраздельно. Тем более, что я опять в неё влюбился. Это произошло из-за случайной встречи на третьем этаже Старого Здания в крыле ФилФака, когда я уговорил Иру прогулять урок и, когда звонок, наконец, заткнулся, мы украдкой поспешили широким пустым коридором к боковой лестничной клетке. Там мы не пошли вниз, но свернули на ступени ведущие вверх, хотя в здании нет четвёртого этажа и подъём преграждает перегородка с запертой дверью на чердак. Мы остановились посреди этого лестничного марша и целовались там.
(...её классическая грудь под вязаным свитером оттенка речных водорослей – под стать её русалочьей причёске; шёлковая юбка на крепких бёдрах—абстрактно тонкие штрихи белых гроздьев по чёрному полю—от портнихи Марии Антоновны, матери Ляльки; высокие Австрийские сапоги на танкетке, её глаза, улыбка; стройный белый лотарингский крест переплёта в высоком окне у неё за спиной, которое смотрит в лазурную синь неба, яркую, как на полотнах эпохи Возрождения; всплеск крыльев белых голубей за крестом – всё сложилось в картину, которую я буду видеть и вспоминать всю жизнь...)
Но мне мало одних только воспоминаний, я хотел оставить её себе или самому остаться с ней, среди этой отчаянно невыразимой красоты. Поцелуи не помогли остановить мгновенье. И мне уже не оставалось выбора, кроме как влюбиться вновь. Хоть в чём-то я, без вариантов, постоянен…
Тем же вечером на лестнице в общаге Ира дала мне ключ от комнаты ФизМатовок, чтоб я открыл и зашёл, а она придёт минуту погодя, в целях конспирации. Мы не включили свет. Это была койка у окна с видом на невидимый за темнотою берег Остра.
С Ирой предохранение лежало на мне, то есть это я следил за тем, чтоб вовремя убраться во избежание абортов под наркозом или без. Но в тот вечер… ещё чуть-чуть!. я ведь контролирую!. е-щё!. секундочк… у-у-у!. опаньки... поздно… поезд ушёл...
Ты была в том же поезде, в толкучке множества таких же попутчиков, просто оказалась малость пошустрее...
Ну а затем плавный переход к отработанной уже однажды технологии: как благородный человек, я обязан жениться. Тем более, что я не вынес бы ещё один отчёт Иры об аборте под общим наркозом...
Когда Ира была ещё школьницей, она нашла колечко на мосту через Остёр. Обычное жёлтое колечко, какими торгуют киоски среди прочей бижутерии. Ира принесла его домой и её мама, Гаина Михайловна, огорчилась и опечалилась, но ничего не сказала дочери…
Был ли брак Иры с разведённым мной мезальянсом? Несомненно и неоспоримо. Самое беглое сравнение родительских пар предстоящих молодожёнов докажет это с полной очевидностью:
Комплектовщица РемБазы
—vs.—
Преподавательница Немецкого языка Нежинского Государственного ордена Трудового Красного Знамени Педагогического Института имени Николая Васильевича Гоголя
...
Слесарь РемБазы
—vs.—
Заместитель Директора Нежинского ХлебоКомбината
Однако, фактор присутствия тебя, пусть даже ещё нерождённой, смягчал кастовые предрассудки, которые, кстати, давно упразднены Советским строем.
И всё же, даже в эпоху развитого социализма в нашей стране, всё восставало и противилось нашему браку. И на протяжении всей предсвадебной поездки в Киев, мой зад был посажен на кол, в виде предупреждения наглому парии.
Киев понадобился, чтобы в салонах для новобрачных отоварить талоны из ЗАГСа. Мне, заклеймённому паспортным штампом развода, никаких скидок на обручальное кольцо не полагалось, однако моя сестра Наташа пообещала одолжить мне узкое золотое колечко, которое носила почему-то на большом пальце руки. Касаемо кола, то снаружи он не торчал, но причинял жутко острую боль в прямом проходе и превращал мою походку в замедленное шарканье полупарализованного старца или же молодого запорожца, снятого с упомянутого орудия казни по чуть запоздавшей амнистии: –«Добейте меня, паны-братья!.»
Бедная Ира! О таком ли спутнике в салон для новобрачных мечтает любая девушка в своих заветных грёзах? Нет! И ещё раз отнюдь!
Ну а мне адские мýки перенесённые в ту поездку служат наглядно ощутимым напоминанием поучения Гераклита: не суйся в ту же реку, не то быть твоей заднице драной!
Увы! Мудрость предыдущих поколений не делает нас мудрее, покуда мы не (цитируя известное письмо Запорожских казаков Султану Турции) «...сядем на ежа своею личной голой жопой».
Тем не менее, в Киеве невеста невеста была укомплектована, а мне куплены коричневые туфли голландской фирмы «Topman». Обувка оказалась малость велика, но реалии эпохи дефицита приучили хватать любую подвернувшуюся под руку синицу, а месяц спустя я подарил туфли тестю. Пришлись как раз впору. Вот ради кого волочил я тот кол!
Вскоре мне полегчало и мы приступили к поискам костюма жениху. Прочесали универмаги крупных железнодорожных станций между Нежином и Киевом: Носовка, Кобыжчи, Бобровица – безрезультатно. Костюм отыскался только в Чернигове—вдали от электрофицированных магистралей—и на мне сидел вполне прилично. За неделю до свадьбы, я покинул Общагу и вместе с моим «дипломатом» перешёл в трёхкомнатную квартиру родителей Иры…
Старший из четырёх их детей, Игорь, служил майором непонятных войск в городе Киев. Виктория, следующая за ним, жила в Чернигове и работала в городском музее.
Затем шла Тоня, которая по распределению после окончания НГПИ обучала Русскому языку и литературе детишек в Закарпатской деревушке, покуда местный хлопец Иван не добился (в простом и безыскусном стиле Бандеровца) от неё ответного чувства взаимности … Не в силах преодолеть языковой барьер, он тёмным вечером постучал в дверь молодой учительницы, а когда та открыла, в грудь её упёрся ствол охотничьего ружья. (Безмолвный, но красноречивый код неподдельного чувства – будь моей или ничьей не будешь). Братья Ивана успели вовремя его обезоружить, однако глубина чувств молодого влюблённого тронула Тоню, что и дало ей шанс выжить среди красот Закарпатской природы. Она вышла за него замуж, родила пару милых деток, вернулась в Нежин и, вместе со всей своей молодой семьёй, жила в одной из двух узких спален трёхкомнатной квартиры своих родителей.
Для ночного отдыха родители использовали раскладной диван-кровать под стеной в гостиной комнате, которая давала также возможность прохода в каждую из спален. Напротив этой глухой стены находилось широкое окно позади тюлевой занавеси отгородившей подоконник с парой горшков захирелых алоэ от придвинутого к нему стола с громоздким ящиком телевизора по центру. За ней же (занавесью) скрывались спинки стульев, изобретательно втиснутых между столом и подоконником, чтобы не занимали места зря пока не понадобятся. Стулья, под роскошно-тёмным лаком и с плюшевыми сиденьями, составляли общий гарнитур со столом, который, если снять с него электрический утюг, беспорядочный навал центральных газет, телевизор и клеёнку в красную клетку по белому, начинал поблескивать лакировкой и мог раскладываться для застолья на двенадцать персон.
В свободное от застолий время, гарнитурные стулья, которые не поместились под сложенный обратно стол, стояли в углах гостиной обвешенные домашней одеждой и заваленные всё теми же газетами и прочей всячиной, что кладётся на пару минут и забывается там на пару месяцев.
Ещё в гостиной обитал одёжный шкаф с широким зеркалом в двери и лакированный сервант со стопками посуды на двух полках за спиной передвижных заслонок против пыли из прозрачного оргстекла, увенчанный «Неизвестною» Крамского, что приопёрлась рамкой на обои и оттого ещё снисходительней взирала из-под своего страусиного пера на весь этот бедлам, а также на переполох в «Сватовстве майора», повешенный на гвоздь в противоположной стене.
Балкона в квартире не было, благодаря её расположению на первом этаже, но имелась ниша-кладовка с дверцей из ДСП, в проходе из гостиной в спальню заселённую семьёй Тони.
Нас с Ирой разместили во второй, более узкой спальне с большим фанерным шифоньером времён ХХ-го Съезда КПСС в дальнем углу и обветшалым трюмо на высоком столике под тюлевой попоной, в промежутке между дверью и подоконником. Вдоль стены под висячим ковром, с почти таким же узором, как в ковре моих родителей, стояла двуспальная кровать уступленная предстоящим молодожёнам… Оставалось только пожениться.
вверх-скок