Меня зачислили студентом первого курса, однако комендант общежития попытался омрачить мой триумфальный отъезд домой. Он обнаружил нехватку одного стекла в раме окна занимаемой мной комнаты. Стекло отсутствовало там ещё при моём вселении, но комендант и слушать хотел – плати и всё! или ищи мастера, который вставит. Означенной суммой я не располагал и это обстоятельство усугублялось возмущением по причине столь наглого грабежа. Когда вымогатель покинул комнату, я поднялся этажом выше и вынул стекло из окна в туалете. Размер совпал идеально, обожаю стандартизацию! Комендант ещё побухтел, что стекло явно где-то уже употреблялось, но я заявил, что в спешке исполнить его наказ, не заметил следы краски по краям при покупке стекла у случайного продавца на базаре.
(...наш старый добрый мир лениво воспроизводит сам себя, для диспутов с меняющимися комендантами вполне хватает стандартной лапши…)
~ ~ ~
Ольге никак не нравилось моё стремление к высшему образованию, тем более на учителя. Английский же она и вовсе за специальность не считала, поскольку нынче каждый должен владеть этим языком, так ей доктор говорил, которого однажды вызывали по случаю простуды Леночки. В ответ я охарактеризовал доктора как чересчур умного падлу и аргументировано обещал приезжать в Конотоп каждую субботу. Тем не менее, Ольга не прекращала возмущений покуда я не согласился с требованием о её собственноручной перекраски моих волос перекисью водорода. Вот почему на общем снимке студентов первого курса Английского факультета Нежинского Государственного Педагогического Института, он же НГПИ, я—как и предписано герою нашего времени—блондин с тёмными усами...
Наш курс разбили на четыре группы по двенадцать учащихся, из которых только один оставался представителем мужского пола (порою крашеным). Такое же процентное соотношение инь-янь, оно же ♀/♂, неукоснительно соблюдалось и на остальных курсах Английского отделения.
Из-за моих явно знакомых с перекисью волос, вокруг меня начал навязчиво виться какой-то местный юноша с интонациями мальчика из Нальчика. Он получил шокирующую дозу мата стройбата, однако оправился и, перед тем как испариться, трагически объявил свою жизнь непоправимо разбитой – из-за меня он упустил возможность поехать в Москву.
Ольга немедленно поставила меня в известность, что в Нежине я тусуюсь с педиками. На моё требование указать источник фальсификации, она упомянула некоего Шурика, чья сестра училась на Физико-Математическом отделении НГПИ.
По моей просьбе Лялька вызвал Шурика из танцплощадки Лунатика в тёмную парковую аллею, где я как бы хочу с ним поговорить. Там я ударил Шурика по лицу и он убежал с завидной стартовой скоростью. Преследовать я не стал, а только орал вслед в лучших традициях королевских войск: –«Иди сюда, блядь!» Довольно странный, возможно даже контрпродуктивный, способ вернуть спасающегося бегством, если внимательно вдуматься…
Занятия в Старом Здании начавшись в девять длились до почти трёх, а потом я шёл по асфальту хорошего качества к облицованному плитами песчаника Новому Корпусу, перед фасадом которого тянулся ряд густых Ив скрывавших своими раскидистыми шатрами длинные скамейки без спинок… За тридцать метров от левого угла Нового Корпуса начинался левый угол пятиэтажного студенческого общежития, оно же Общага, а перед её фасадом стояла столовая – высокий двухэтажный Мавзолей стилизованный под пару застеклённых кубиков.
В большом зале на втором этаже паслось тесное стадо квадратных столиков, утопая в гуле студенческих голосов, шуме хлещущей воды в посудомойке, звяке кухонной утвари, стуке фаянса с выбранной хавкой совершающего посадку на пластмассу подносов, перестук тех же подносов, пока тащатся по никелированным рейкам вдоль кухонного прилавка к женщине в белом крахмальном раструбе на голове за серым кассовым аппаратом в конце многореечного пути.
Бросив беглый взгляд на груз прибывшего подноса, монахиня ордена кассиреанок-белотрубниц оглашала приговор—от 60 коп. до 1 руб.—принимала плату, отсыпала сдачу, и её ящик с брезгливым грохотом выплёвывал очередную бумажку поверх кучи таких же невостребованных чеков… Порой некоторые студенты с жилкой исследователя в своих темпераментах брали идентичные наборы хавки (продвигаясь в различных частях очереди) просто так, из чисто научного любопытства. Плата за контрольные наборы варьировалась. Монахиня творила цены на лету, по вдохновению, в зависимости от внешнего вида клиента, погодных условий на дворе, уровня шума в зале...
Закончив приём хавки, посетители спускались на первый этаж, минуя запредельно краткое воплощение человеческой мудрости E = mc2, что поджидало их в рисунке на лестничной площадке. Спору нет – пустое брюхо к ученью глухо, но раз уж чего-то захавал – включай соображалку, глядишь и переварится теория относительности.
(…кстати, ещё неизвестно кто мудрей – Эйнштейн или указавший столь правильное место для настенной росписи с применением формулы гения...)
На первом этаже за вечно запертыми дверями, летаргически спал зал торжеств для проведения пары случайных свадеб за год. Выйдя на керамические плитки высокого крыльца, можно было ещё завернуть в стеклянную дверь тесной кондитерской с двумя продавщицами в монашеском белом и с обычным ассортиментом песочных пирожных за 22 коп., вчерашних пончиков и табачных изделий. Сигареты не очень хороши, влажноваты, но Беломор-Канал всегда самого высшего качества, папиросы набиты сухим, хорошо измельчённым табаком, что очень важно.
Расчувствовавшись по укурке, я потребовал от продавщиц Книгу Жалоб и Предложений, чьё присутствие в любом Советском магазине было обязательным, хотя имела место порочная тенденция припрятывать её, справедливо опасаясь заслуженных жалоб. Эти тоже помялись, но вынесли и я вписал туда туда благодарность за качество Беломора «...спасибо, родимые...». Графоман всегда найдёт повод предаться своей тайной страсти...
Ну а теперь можно возвращаться к пятиэтажке Общаги. Три колонны из поставленных на попа железных труб большого сечения (36 см), окрашенные в тон проступающей ржавчины, поддерживали плоский бетонный навес над площадкой двуступенчатого крыльца перед входом. Колонны, если трахнуть, звучали по разному и на них получалось сыграть небезызвестную музыкальную фразу «до-ре-ми-до-ре-до», благодаря выверенности тонального лада железных труб. И хотя в институте помимо всего прочего имелось Музыкально-Педагогическое Отделение, честь данного музыкального открытия принадлежит студенту Английского факультета, звали его Фортельный и он закончил до моего поступления. Что касается упомянутой фразы, то это освящённый временем лабуховский мат – исполни на каком угодно инструменте (да хоть и а капелла) и любой лабух в пределах слышимости враз определит, что ты кого-то посылаешь: «да пошёл ты нахуй» – по одному слогу под каждую ноту...
Левая в паре дверей на предвходной площадке оставалась постоянно запертой, а соседняя пропускала в стеклянную клетку крохотного тамбура из которого уже можно ступить в вестибюль. В правом углу, на бетонной мозаике пола стоял внушительный стол дежурной вахтёрши, а у неё за спиной, но так чтоб можно доступиться, щиток фанеры на стене ёжился горизонтальными рядами гвоздиков, на которые одевались ключи от комнат Общаги. Если гвоздик под чернильной цифрой «72» пустует, значит кто-то из моих сожителей уже схватил ключ и поднялся в нашу комнату. В длинном коридоре за вестибюлем неважно куда свернёшь: направо иль налево – и там, и там окажется лестничная клетка на верхние этажи, но налево ближе.
Каждый из этажей принадлежал отдельному факультету/отделению. Так, второй населяли студенты Биологического факультета, он же Биофак. Английский факультет (ну же!. Попробуй!. Ты сможешь, это просто!. Йесс!!.) АнглоФак занимал третий этаж. Математики ФизМата (без фака) имели в своём распоряжении четвёртый, ну а пятый, он же завершающий вследствие отсутствия чердака, достался Музыкально-Педагогическому Отделению, оно же МузПед…
На любом из этажей, покинув лестничную площадку (любую из двух), пришедший оказывался в длинном полутёмном коридоре, куда свет заходил через два окна (по одному в каждом конце) растянутые от потолка до пола. Остальной ландшафт составляли стены в тёмно-зелёной краске экономного оттенка и ряды серо-белых нумерованных дверей над гладко-шлифованным тёмно-серым бетоном пола. Побелка потолка тянула лямку не первый год и утомлённо сливалась с основной коридорной гаммой.
Комната 72 шла второй от концевого окна, потому что первую занимал умывальник из шести фаянсовых раковин, напротив двери в мужской туалет по ту сторону коридора. В далёком противоположном конце коридора планировка точно такая же, только туалет там женский.
За дверью комнаты начиналось её самое узкое место стиснутое с обеих сторон фанерными шкафчиками встроенными до самого потолка, по два в каждом углу. По окончании этой фиктивной прихожей, комната набирала свою полную ширину, чтобы до следующих углов (вдоль тех же стен) поместились кровать-тумбочка-кровать. Широкое окно разделявшее дальние углы имело две створки по краям недвижимой центральной фрамуги и гладкий подоконник из шлифованного бетона над чугунным радиатором центрального отопления в белой краске, отчасти скрытым ещё парой тумбочек. Центр комнаты отводился под тёмно-коричневый стол-ветеран в застарелых рубцах-шрамах по полировке. Четыре стула прятались под него, как цыплята под квочку, для беспрепятственного доступа к окну.
Засалено-тёмные области обоев отмечали места, куда обитатели или их гости чаще всего прислонялись затылком сидя на коечных покрывалах, а более свежие места покрывались убористыми колонками цифр текущих карточных долгов, где вычитание чередовалось с прибавлением, и турнирными таблицами (тоже от руки) чемпионатов по Подкидному Дураку.
Круглая коробка тёмной жести в центре побелённого потолка содержала две лампочки по 60 ватт, полагающийся им плафон матового стекла отсутствовал и от этого освещение только выигрывало. Из двух стенных розеток комнаты та которая в левом углу вываливалась наружу, а иногда заваливалась в промежуток внутреннего пространства гипсовой двойной перегородки от соседней, 73-й комнаты, поэтому привыкаешь помнить о состоянии розетки и воздерживаться от слишком резкой жестикуляции сидя на койке под нею, а кассетный магнитофон, приносимый на подоконник из пункта проката, втыкать исключительно в перегородку отделявшую от умывальника. Выключать находился рядом с дверью. Однако ровно в полночь и до шести утра электричество в комнатах Общаги отключала дежурная вахтёрша общим рубильником неподалёку от своего поста. Отбой, Исус Христос Суперзвезда и паства прокатных магнитофонов на подоконниках всех пяти этажей Общаги!.
Для грызунов гранита науки оставалась комната читалки со столами, налево по коридору первого этажа, возле зала с телевизором на высокой подставке и рядами обтянутых тканью сидений. Эти два помещения обеспечивались круглосуточной электроэнергией. Однако читалка пустела задолго до полуночи как и зал с телевизором, если только не показывают международный матч по футболу или премьеру очередного водевиля из четырёх серий с Андреем Мироновым в главной роли...
вверх-скок