Манна небесная явилась в виде первокурсника МузПеда. В жёлтых ангельских кудрях, сияя золотистой оправой своих очков, спустился он свыше—с тверди пятого этажа—на наш грешный третий этаж и протянул мне ключ от свободной комнаты в их коридоре. Аллилуйя!
Но почему? Ведь я ни о чём его не просил, и даже понятия не имел, что там есть эта комната. Что его побудило? Ну да, осенью я пару раз давал ему свою гитару, но с тех пор мы не общались. Откуда он узнал??!!
(...в те безвозвратно канувшие времена—не дотянуться, не дозваться, не искупить—я не ведал ещё, что все мои...
— ДА ТЫ КОГДА-НИБУДЬ УЖЕ ЗАТКНЁШЬСЯ НАХУЙ В СВОЁМ ЁБАНОМ СПАЛЬНИКЕ?!.)
И всё. Ключ переключил меня и Надю на ночной образ жизни. Когда в коридорах уже по вечернему стихает шум жизни студенческой Общаги, мы поднимались на пятый этаж и возвращались к прощальному поцелую на третьем в серой тиши предрассветного сумрака.
Она опять превратилась в первокурсницу типа как бы. И когда в целях обучения наш курс возили в Киев, на экскурсию в автобусе для интуристов, она тоже участвовала. Молодой гид в том автобусе говорил исключительно на Английском: –«Look to your left!. Look to your right!.» Под конец экскурсии он спросил есть ли у нас какие-то вопросы. К тому времени я до того втянулся быть иностранцем, что спросил: –«Are you a Communist, Mr. Guide?»
Он не ожидал такой вопрос из захолустного Нежина, но всё же собрался и ответил: –«I am a Candidate for the Communist Party Membership.»
– Okay, I see, Comrade Guide.
Потом мы Надей сидели в сквере на скамейке, в одном из тех крутых спусков к Хрещатику. Солнце ласково сияло в небе, вокруг него плавали пушистые облачка. Надя и я целовались долгими поцелуями. Рядом с нами сидел Игорь Рекун и печально крошил печенье стае разномастных голубей, что шумно толпились у наших ног на асфальте.
Надеюсь, Киев в тот день почувствовал, что он тоже—пусть и маленький, но—Париж...
~ ~ ~
(...отчего так невыносимо быть сексотом? Никого я не закладывал, и кагебист всякий раз лишь недовольно качал головой на мои доносы из двух предложений и нуля информации. И всё же ощущение, что пойман на крючок, стиснут обстоятельствами, из которых нет выхода, не исчезало, а мешаясь со страхом, что меня раскроют, становилось источником постоянных терзаний: шестёрка, даже если и не капает, всё равно шестёрка.
С другой стороны, перед капитаном тоже как-то неудобно. Особенно после того, как я не уважил его зимой...)
В тот раз капитан попросил продать ему мой кожух, чтобы он в нём ходил на охоту. Короткий кожух из косматой рыже-чёрной овчины, отцовский кожух ещё с Объекта. Кожух, на котором мы с Ольгой сидели на нашей свадьбе. Он был частью моего имиджда, вместе с дипломатом из чёрной пластмассы и полуцензурного клича в ответ на любые передряги с нестыковками: –«А хули нам? Прорвёмся!» Продать кожух, всё равно, что продать часть самого себя. Всё это капитану я не объяснял, ответил просто, что нет, не могу. Он не стал настаивать, возможно, это просто тест был – смогу ли я себя продать, хотя бы по частям.
Но в мае я осчастливил его по полной программе. Вознаградил за все те пустопорожние доносы, которые писались под его диктовку, что ничего заслуживающего внимания не замечено и не произошло. Да, дважды в месяц он диктовал, чтобы бумаги с моим почерком, с подписью «Павел», скапливались у него в сейфе и чтобы я всё глубже насаживался на их крюк...
Итак, в конце мая, прямиком с вокзала Марик принёс в комнату свой восторг от новой игры, в которую на выходных он научился в Киеве. Называется «Игра в Партии», нам нужно попробовать и сами увидим, до чего завлекательная. Мы с Фёдором оторвались от подкидного на покрывале его койки. Остролуцкий сел на свою, упёрся затылком в цифры карточных долгов на обоях, поджикнул зиппер своей спортивки и Марик изложил правила.
Цель в том, чтобы переиграть историю заново. Начиная с лета 1917, до установления однопартийной системы, когда всё ещё были всякие Меньшевики, Эсеры, Анархисты и прочее такое. Каждый участник избирает себе партию по вкусу и старается переманить других игроков на свою сторону. Нет, вы попробуйте и увидите сами как интересно!
В Общаге, Комната 72 пользовалась не меньшей популярностью, чем общественный туалет по соседству с пивным баром и каждого, кто заглянул туда в тот вечер, встречал радостный смех Марика и предложение поучаствовать в такой захватывающей ролевой игре. Сам он, Илюша Липес и Остролуцкий, по общему национальному признаку, сперва назвались Бундом, но после скорого раскола переметнулись к Меньшевикам и Социал-демократам. Саша Нестерук зашёл и вышел, но на прощание встрепенул игриво свой чёрный шарф и объявил анархию матерью порядка.
Мы с Фёдором объявили себя бойцами Крестьянской армии Нестора Махно и пригрозили физической расправой любому агитатору, кто попытается отвлечь нас от подкидного. Полтавчанин Яков стал, «безсумнiвно», представителем Украинской Центральной рады. Дурачились недолго, но громко, как всегда...
На следующее утро никто и не вспоминал о шумной забаве и никогда б уже не вспомнил, если бы в тот день я сдуру не проболтался на встрече с кагебистом. Капитан подтянулся, сел стоймя и вместо обычных двух строчек выдоил из меня целую страницу с именами находившихся в комнате и кто к какой партии примкнул. Ему не понравилась концовка моего доноса, что игра сдохла в тот же вечер, оттого что наскучила. Мне пришлось переписывать всю страницу, когда он отредактировал и вычеркнул эту информацию… И понеслась!.
Студентов Английского отделения начали вызывать в КГБ для дачи показаний, даже тех, кто и не заходил в 72-ю в ту проклятую ночь. Их показания записывались – кто заходил потом? где сидел? почему примкнул к Эсерам? Кого-то вызывали повторно. Ребята возвращались в Общагу с вытянутыми лицами, пересказывали ход дознания, тревожно обсуждали возможные последствия. При однопартийной системе можно и не получить диплом после четырёх лет обучения.
Через три недели состоялось общее собрание Английского факультета, потому что Органы выявили нездоровые тенденции в студенческой среде. Собранию был представлен капитан КГБ, который зачитал список участников подрывной Игры в Партии. Мне малость отлегло, когда прозвучала моя фамилия – не догадаются, что настучал я. Затем игроков начали выборочно вызывать к большой доске аудитории.
Липес сказал, что заходил абсолютно случайно, чайник искал, на поиски ушло лишь полминуты, он даже и вникнуть не успел, что там за игра вообще такая.
Киевлянин Сергей Нестеренко, без предупреждения, с места в карьер врубил декламацию из пьесы Шекспира:
"Romans! Countrymen! Lend me your ears!.."
Его призвали прекратить балаган и немедленно вернуться на место.
Ну а Яков Демьянко так даже и рад был случаю опереться локтями на ящик фанерной кафедры и строить логические силлогизмы по случаю беспрецедентного случая на изысканно вычурной Украинской мове.
Под занавес, Марик Новоселицкий предстал перед собранием, как зачинщик, и повинился насколько ему жаль, что сразу не распознал всю вредность этой игры и дал честное слово никогда больше в неё не играть.
По дороге в Общагу мне казалось все косятся на меня и шепчутся за спиной.
Саша Остролуцкий, для снятия стресса вызванного допросами в КГБ, выпил бутылку водки натощак и его вырвало, но он успел выбежать в туалет.
Все доучились и получили свои дипломы. Капитан КГБ не смог раздуть пресловутую Игру в Партии до масштабов «врачей-отравителей» покусившихся на жизнь Вождя Всех Народов, Товарища Сталина своим лечением. Но он, несомненно, доказал своему руководству, что не зря получает жалование...
(...а я вот думаю до сих пор, что не зря приходил Серый в кочегарку стройбата избить меня за стукачество. Просто он перепутал время, опередил события...)
Первый раз эта мысль пришла ко мне на прощальной встрече с капитаном КГБ за текущий учебный год. Он дал мне двадцать рублей и взял расписку, что я получил деньги за секретное сотрудничество. Блядь! Деньги были не серебром и сумма тоже не совпадала, но две бумажные десятки жгли мне руки, хотелось поскорее уехать в Конотоп и обменять на дурь, всё… Но и это не принесло успокоения. Я ехал на подножке трамвая № 3, смотрел на своё отражение в стекле сложенной вдвое двери (мне всегда нравилось как оно меня отражает), а сейчас меня тянуло плюнуть в эту рожу. Зачем я исковеркал себе жизнь?.
вверх-скок