великие творения
                   былого

Они вышли в остатки сумерек. Просто сонный летний вечер в Пенемюнде. Стая уток пролетела над головой, к западу. Никаких Русских вокруг. Одинокая лампочка горит над воротами товарного склада. Отто и его девушка идут, взявшись за руки, вдоль причала. Вприпрыжку подбегает обезьяна ухватиться за свободную руку Отто. К северу и югу Балтика расстилает невысокие белые волны: «Что такое?»– спрашивает кларнетист: «Возьми бананчик», – отвечает набитым ртом музыкант с тубой, который припрятал вязку их в раструб своего джаз-инструмента.

Ночь наступила, когда они выступили. Вглубь острова направляется группа захвата Шпрингера, вдоль железнодорожных путей. Сосны высятся по обе стороны шлаковой насыпи. Впереди толстые пегие кролики снуют, виднеясь лишь своими белыми пятнами, не оставляя оснований предполагать, будто они кролики. Подружка Отто, Хильда, грациозно появляется из лесу с его шапкой, которую она наполнила до краёв круглыми ягодами, задымлено синими, сладкими. У музыкантов бутылки с водкой в каждом доступном кармане. Таков хлеб насущный в эту ночь и Хильда, преклоняя колени перед кустиками ягод, прошептала молитву им всем. От болот доносятся первые рулады квакушек, и высокочастотный писк летучей мыши, вылетевшей на охоту, и лёгкий ветерок в деревьях повыше. Ещё, вдалеке, выстрел или два.

– Это огонь по моим обезьянам? – заводится Хафтунг.– Они по 2000 марок за штуку. Кто мне вообще возместит?

Мышиное семейство стремглав перебегают поперёк путей, ещё и наступили Слотропу на ногу: «Мне пjказалось тут просто бескрайнее кладбище. Но, похоже, фиг я угадал».

– Когда мы приехали, то расчистили сколько необходимо, – вспоминает Нэриш.– Большая часть осталась — лес, жизнь… тут наверно до сих пор олени водятся, где-нибудь. Такие здоровые, с тёмными рогами. И птицы — бекасы, лысухи, дикие гуси — шум испытаний отпугивал их к морю, но они всегда возвращались, когда стихнет.

Пока они шли к аэродрому пришлось дважды рассыпаться по лесу, первый раз от патруля охраны, потом паровоз прошел, пыхтя от Пенемюнде-Ист, его прожектор прорезал ночную тонкую дымку, солдаты с автоматами свисали с лесенок и ступенек. Сталь погромыхивала и скрипела мимо в ночи, солдаты мирно болтали, не возникало ни малейшего напряга: «А может, это они на нас», – шепчет Нэриш: «Пошли».

Через полосу леса, а затем крадучись в открытое поле аэродрома. Острый серп месяца взошёл. Обезьяны удрали вперёд, размахивая руками. Это напряжённый отрезок. Каждый отличная мишень, никакого укрытия кроме самолётов, расстрелянных на месте, вдребезги — ржавые стрингеры, обгоревшая краска, кабины сбиты назад в землю. Огни от бывшего комплекса Luftwaffe мерцают южнее. Грузовики изредка урчат вдоль дороги на дальнем краю аэродрома. Слышится пение в казармах, а где-то ещё и радио. Вечерние новости откуда-то. Слишком далеко, чтоб разобрать слова или даже язык, просто прилежная монотонность: новости, Слотроп, продолжаются и без тебя...

Они пересекли гудрон дороги и затаились в дренажном кювете, прислушиваясь к движению. Вдруг, слева, жёлтые огни взлётной полосы вспыхивают, двойной ряд их цепочкой пробежал к морю, яркость пару раз подскочила и спала, пока стабилизировалась: «Кто-то прилетает», – пытается угадать Слотроп.

– Скорее улетает, – отрезал Нэриш. – Нам надо торопиться.

Вернувшись теперь в сосновые леса, они направляются по укатанной грунтовке к Испытательной Установке VII, по пути собирая заблудившихся девушек и шимпанзе. Запахи сосны охватили их: осыпавшаяся хвоя устилает обочины дороги. Внизу спуска, виднеются огоньки меж редеющих деревьев, потом открывается вид испытательного участка. Здание сборки, типа как метров тридцати высотой — застит звёзды. Высокая яркая полоса протянулась от распахнутой раздвижной двери, изливая свет наружу. Нэриш стискивает руку Слотропа: «Похоже на машину майора. И мотор на ходу». До хрена прожекторов, тоже, установлены на заборах с рядами колючей проволоки протянутой поверху — ещё и что-то похожее на подразделение охраны бродит под ними.

– Наверно, так и есть, – Слотроп немного нервничает.

– Шш.– Звук самолёта, одномоторного истребителя, что кружит для захода на посадку низко над соснами. – Времени мало. – Нэриш собирает всех вокруг и отдаёт свои приказы. Девушкам идти в лоб, с песнями, подтанцовками, соблазнять изголодалых по женщинам варваров. Отто попытается вырубить машину, Хафтунг соберёт всех и подготовит для рандеву с кораблём.

– Титьки с жопой, – бормочут девушки, – титьки с жопой. Вот и все, зачем мы понадобились.

– А ну позатыкались быстро, – рычит Хафтунг, в своей неизменной манере обращения с вспомогательным контингентом.

– А пока, – продолжает Нэриш, – Слотроп и я двигаем внутрь за Шпрингером. Когда он будет с нами, постараемся вызвать их огонь. Это вам сигнал уматывать, как будто черти за вами гонятся.

– Огонь откроют, дело ясное, – грит Слотроп, – ну, а как насчёт такого? – Ему только что пришла блестящая идея: фальшивые коктейли Молотова, примененяя старую уловку Кислоты Бумера. Он вскидывает в руке бутылку водки, тычет пальцем и скалится.

– Да это пойло навряд ли даже загорится.

– Но они-то подумают, что это бензин, – начинает ощипывать страусиные перья с костюма ближайшей к нему девушки. – И прикинь насколько увереннее мы будем себя чувствовать.

– Феликс, – кларнетист спрашивает музыканта с тубой. – Во что мы вляпались? – Феликс жуёт Банан и живёт текущим моментом. Вскоре с остальной частью оркестра он отступает в лес, откуда слышно, как они ходят кругами, дудукая и трубя друг на друга. Хильда и Слотроп готовят Поддельные Пиробомбы, остальные девушки выдвигаются, Zitz und Arsch, вниз по склону.

– Теперь мы представляем внушительную угрозу, – шепчет Нэриш. – Понадобятся спички. У кого-нибудь есть спички?

– Не у меня.

– И у меня нет.

– От же ж, в зажигалке кремень кончился.

– Kot, – Нэриш всплескивает руками, – Kot, – отходя между деревьев, где сталкивается с Феликсом и его тубой. – Ты тоже совсем без спичек?

– У меня зажигалка Зиппо, – отвечает Феликс, – и две сигары Корона, из клуба Американских офицеров в —

Минуту спустя. Нэриш и Слотроп, каждый пряча в ладонях уголёк лучшей из гаванских, крадутся, как два кота в карикатуре, к Испытательной Установке VII, бомбы из водочных бутылок заткнуты за пояс, запалы из страусиных перьев колышутся под бризом с моря. План в том, чтобы вскарабкаться на песчано-кустарниковую насыпь вокруг испытательной установки и проникнуть в Здание Сборки с тыла.

И вот он, Нэриш, что когда-то ракетой управлял. И каждый день в Полдень Ракеты смерть в небо запускал... Хотя Нэришу удалось, в своё время, почти отмазаться от этого всего.

Фактически ещё не приходилось паре человек с настолько неподходящим снаряжением приблизится к пресвятому Центру, с той поры как Чичерин и Джакып Кулан тащили свои задницы через степь, отыскивая тот Кыргызский Свет. Это составляет промежуток в десять лет. Что сообщает данной забаве примерно такую же уступчивость рекордсменам, как и бейсбол, спорт тоже люто оплетённый белыми предзнаменованиями недоброго.

Приближение-к-Святому-Центру скоро станет Зонным спортом номер один. Его благоуханный расцвет не за горами. И тогда всё больше чемпионов, экспертов, заклинателей всех мастей и званий расплодятся несметнее, чем это когда-либо случалось за всю историю данного вида спорта. И подобные Нэришу и Слотропу станут уже пускаться в расход вагонами, а то и танкерами.

Слотроп, как во всяком случае отмечалось ещё в ходе событий на Анубисе, начинал редеть, рассеиваться: «Плотность личности», – Курт Мондауген в своём кабинете в Пенемюнде, не так-то уж во многих шагах отсюда, сформулировал Закон, которому однажды носить его имя, – «прямо пропорциональна ширине темпорального охвата».

«Ширина темпорального охвата» это ширина твоего настоящего, твоё “сейчас”. Это хорошо знакомая «Δt» взятая как зависимая переменная. Чем дольше у тебя слой пребывания в прошлом и будущем, тем больше твоя ширина темпорального охвата, тем плотнее ты как личность. Но чем у́же твоё чувство Настоящего, тем ты разреженнее. Можно докатиться, что возникают проблемы с припоминанием чем, ты был занят пять минут назад, или даже — вот как сейчас у Слотропа — что ты вообще тут делаешь, у подножия недвижного вала этой колоссальной насыпи...

– Э, – развесив губы, оборачивается он к Нэришу, – что мы вообще…

– Что мы что?

– Что?

– Ты сказал ‘Что мы вообще... ’ и остановился.

– О. Так, пошутил.

Что до Нэриша, тот слишком поглощён делом. Он никогда не смотрел на этот великий Эллипс иначе, чем ему предписывалось. Грета Эрдман, напротив, видала эти ржаво-колерные вознесённости склонёнными, в точности, как они однажды и делали, дожидаясь, лица под капюшонами, гладкие обтекатели Ничего… всякий раз с ударом хлыста Тананца по её коже, она уносилась, в очередном приближении к Центру: с каждым хлёстом, чуть дальше в... пока однажды, она это знает, ей откроется в самый первый раз, и с той поры это станет абсолютной потребностью, направляющей целью… х-х-х -хлысть чёрнокостные опоры водонапорных башен сверху, склонились к огромному ободу, виднеются над деревьями в свете мрачном и синюшно-пурпурном, как закаты Пенемюнде в холодно застывшую погоду для запусков… долгий взгляд с вершины какой-либо известной дамбы Нижнеземья в небо, которое растекается до того ровно, обращая коричневатость в столь полную желтизну, что солнце может быть за нею где угодно, а кресты вертящихся ветровых мельниц могут оказаться промельком спиц самого́ жуткого Гонщика, Слотроповский Гонщик, его два взрыва там вверху, его велосипедист —

Нет, даже и такое всего-то навсего – и то мельком – пробегает поверх рельефа какой-то доли в Слотропиановском мозгу, и исчезает, утопая в поверхности, бесследно. Таким вот образом и допустил он ещё одну небрежность… а Обойдённость его возрастает в немалой, разумеется, степени... И нет оснований надеяться на какой-либо иной оборот, типа нежданного ой-а-мне-токо-токо-щас-дошло, вот уж чего от Слотропа не дождаться, не-а. Вот он, красава, карабкается на стены целомудренно церемониального сплетения, представившего с весьма достаточной наглядностью, чем отличается лишённый теней полдень от чего-то прочего. Но, о, Яйцо, из которого вылупилась летающая Ракета, пуп 50-метрового радио неба, со всеми непременными в подобном месте призраками — простите ему отсутствие чувствительности, до глянца гладкую невосприимчивость. Простите, что не стиснулся его кулак поверх его же собственной груди, что сердце оказалось неспособным на паузу привета... Простите же ему, как прощали вы Чичерину пред Киргизским Светом... Придут ещё лучшие времена.

Слотроп прислушивается к тубе, блуждающей вдали, и кларнету, к которым только что добавились тромбон и тенор сакс, сливаясь в общую мелодию… и к взрывам смеха – солдатского и девушек… судя по звукам, вечеринка на мази, там внизу… заглянуть, что ли, насчёт безлошадных дам? «Слышь, а может, попробуем, этта… какой там был у тебя план, говоришь?»

Нэриш, пугало в кожанке, стараясь игнорировать заезды Слотропа, решил разобрать свою зажигательную бомбу: откупорив водку, взболтнул перед носом, прежде чем хряпнуть с горла. Он просиял, цинично, по-торгашески, передавая Слотропу: «На». Затишье под белой стеной.

– О, да я подумал это бензин, но они ведь поддельные, так что это просто водка, правда ж?

Но по ту сторону насыпи, внизу на арене, что бы это могло быть такое, вон дожидается сейчас под изменчивым светом луны, маскировочный окрас щерится зубьями пилы от хвоста до макушки… да неужто тебя в натуре такое не вставляет? Ни разу в жизни, в самый глухой час ночи, с заточками слов у тебя на странице, одни только Δt вместо их значений? А внутри затаилась мУка, перебирая чётки, стуча по дереву, избегая всякого Готового Слова. Неужто это никогда не явится по твою душу, а?