великие творения
                   былого

Они вышли в остатки сумерек. Просто сонный летний вечер в Пенемюнде. Стая уток пролетела над головой, к западу. Никаких Русских вокруг. Одинокая лампочка горит над воротами товарного склада. Отто и его девушка идут, взявшись за руки, вдоль причала. Вприпрыжку подбегает обезьяна ухватиться за свободную руку Отто. К северу и югу Балтика расстилает невысокие белые волны: «Что такое?»– спрашивает кларнетист: «Возьми бананчик»,– отвечает набитым ртом музыкант с тубой, который припрятал вязку их в раструб своего джаз-инструмента.

Ночь наступила, когда они выступили. Вглубь острова направляется группа захвата Шпрингера, вдоль железнодорожных путей. Сосны высятся по обе стороны шлаковой насыпи. Впереди толстые пегие кролики снуют, виднеясь лишь своими белыми пятнами, не оставляя  оснований предполагать, будто они кролики. Подружка Отто, Хильда, грациозно появляется из лесу с его шапкой, которую она наполнила до краёв круглыми ягодами, задымлено синими, сладкими. У музыкантов бутылки с водкой в каждом доступном кармане. Таков хлеб насущный в эту ночь и Хильда, преклоняя колени перед кустиками ягод, прошептала молитву им всем. От болот доносятся первые рулады квакушек, и высокочастотный писк летучей мыши вылетевшей на охоту, и лёгкий ветерок в деревьях повыше. Ещё, вдалеке, выстрел или два.

– Это огонь по моим обезьянам?– заводится Хафтунг.– Они по 2000 марок за штуку. Кто мне вообще возместит?

Мышиное семейство стремглав перебегают поперёк путей, ещё и наступили Слотропу на ногу: «Мне казалось тут просто бескрайнее кладбище. Похоже, фиг я угадал».

– Когда мы приехали, то расчистили сколько необходимо,– вспоминает Нэриш.– Большая часть осталась—лес, жизнь… тут наверно до сих пор олени водятся, где-нибудь. Такие здоровые, с тёмными рогами. И птицы—бекасы, лысухи, дикие гуси—шум испытаний отпугивал их к морю, но они всегда возвращались, когда стихнет.

Пока они шли к аэродрому пришлось дважды рассыпаться по лесу, первый раз от патруля охраны, потом паровоз прошел, пыхтя от Пенемюнде-Ист, его прожектор прорезал ночную тонкую дымку, солдаты с автоматами свисали с лесенок и ступенек. Сталь погромыхивала и скрипела мимо в ночи, солдаты мирно болтали, не возникало ни малейшего напряга: «А может, это они за нами»,– шепчет Нэриш: «Пошли».

Через полосу леса, а затем крадучись в открытое поле аэродрома. Острый серп месяца взошёл. Обезьяны удрали вперёд, размахивая руками. Это напряжённый отрезок. Каждый отличная мишень, никакого укрытия кроме самолётов расстрелянных, на месте, вдребезги—ржавые стрингеры, обгоревшая краска, кабины сбиты назад в землю. Огни от бывшего комплекса Luftwaffe мерцают южнее. Грузовики изредка урчат вдоль дороги на дальнем краю аэродрома. Слышится пение в казармах, а где-то ещё радио. Вечерние новости откуда-то. Слишком далеко, чтоб разобрать слова или даже язык, просто прилежная монотонность: новости, Слотроп, продолжаются и без тебя...

Они пересекли гудрон дороги и затаились в дренажном кювете, прислушиваясь к движению. Вдруг, слева, жёлтые огни взлётной полосы вспыхивают, двойной ряд их цепочкой к морю, яркость пару раз подскочила и спала, пока стабилизировалась: «Кто-то прилетает»,– пытается угадать Слотроп.

– Скорее улетает,– отрезал Нэриш.– Нам надо поторопиться.

Вернувшись теперь в сосновые леса, они направляются по укатанной грунтовке к Испытательной Установке VII, по пути собирая заблудившихся девушек и шимпанзе. Запахи сосны охватили их: осыпавшаяся хвоя устилает обочины дороги. Внизу спуска, виднеются огоньки меж редеющих деревьев, потом открывается вид испытательного участка. Здание сборки, типа как метров тридцати высотой—застит звёзды. Высокая яркая полоса протянулась от распахнутой раздвижной двери, изливая  свет наружу. Нэриш стискивает руку Слотропа: «Похоже на машину майора. И мотор на ходу». До хрена прожекторов, тоже, установлены на заборах с рядами колючей проволоки протянутой поверху—ещё и что-то похожее на подразделение охраны бродит под ними.

– Наверно, так и есть,– Слотроп немного нервничает.

– Шш.– Звук самолёта, одномоторного истребителя, что кружит для захода на посадку низко над соснами.– Времени мало.– Нэриш собирает всех вокруг и отдаёт свои приказы. Девушкам идти в лоб, с песнями, подтанцовками, соблазнять изголодалых по женщинам варваров. Отто попытается вырубить машину, Хафтунг соберёт всех и подготовит для рандеву с кораблём.

– Титьки с жопой,– бормочут девушки,– титьки с жопой. Вот и все, зачем мы понадобились.

– А ну позатыкались быстро,– рычит Хафтунг, в своей обычной манере обращения с вспомогательным контингентом.

– Тем временем,– продолжает Нэриш,– Слотроп и я зайдём внутрь за Шпрингером. Когда он будет с нами, постараемся вызвать их огонь. Это сигнал вам ломиться прочь, словно за вами чёрт  гонится.

– Ну ещё как откроют огонь,– грит Слотроп.– а и как насчёт такого?– Ему только что пришла блестящая идея: фальшивые коктейли Молотова, примененяя старую уловку Кислоты Бумера. Он вскидывает в руке бутылку водки, тычет пальцем и скалится.

– Да это пойло навряд ли даже загорится.

– Но они-то подумают, что это бензин,– начинает ощипывать страусиные перья с костюма ближайшей к нему девушки.– И прикинь насколько увереннее мы будем себя чувствовать.

– Феликс,– кларнетист спрашивает музыканта с тубой.– Во что мы вляпались?– Феликс жуёт Банан и живёт текущим моментом. Вскоре с остальной частью оркестра он отступает в лес, откуда слышно как они ходят кругами, дудукая и трубя друг на друга. Хильда и Слотроп готовят Поддельные Пиробомбы, остальные девушки выступили, Zitz und Arsch, вниз по склону.

– Теперь мы представляем внушительную угрозу,– шепчет Нэриш.– Нужны будут спички. У кого-нибудь есть спички?

– Не у меня.

– И у меня нет.

– От же ж, в зажигалке кремень кончился.

– Kot,– Нэриш всплескивает руками,– Kot,– отходя между деревьев, где сталкивается с Феликсом и его тубой.– Ты тоже совсем без спичек.

– У меня зажигалка Зиппо,– отвечает Феликс,– и две сигары Корона, из клуба Американских офицеров в—

Минуту спустя. Нэриш и Слотроп, каждый пряча в ладонях уголёк лучшей из гаванских, крадутся, как два кота в карикатуре, к Испытательному Установке VII, бомбы из водочных бутылок заткнуты за пояс, запалы из страусиных перьев колышутся под бризом с моря. План в том, чтобы вскарабкаться на песчано-кустарниковую насыпь вокруг испытательной установки и проникнуть в Здание Сборки с тыла.

И вот он Нэриш, что когда-то ракетой управлял. И каждый день в Полдень Ракеты смерть в небо запускал... Хотя Нэришу удалось, в своё время, избежать почти всё это.

Фактически, не случалось ещё двум людям с таким неподходящим снаряжением приближаться к пресвятому Центру, с той поры как Чичерин и Джакып Кулан тащили свои задницы через степь, отыскивая их Кыргызский Свет. Это составляет промежуток в десять лет. Что сообщает данной забаве примерно такую же уступчивость рекордсменам как и бейсбол, спорт тоже люто оплетённый белыми предзнаменованиями недоброго.

Приближение-к-Святому-Центру скоро станет Зонным спортом номер один. Его благоуханный расцвет не за горами. И тогда всё больше чемпионов, экспертов, заклинателей всех мастей и званий расплодятся несметнее, чем случалось когда-либо за всю историю этой игры. И подобные Нэришу и Слотропу уже будут пускаться в расход вагонами и даже танкерами.

Слотроп, как уже отмечалось, во всяком случае, ещё в эру Анубиса, начал редеть, рассеиваться: «Плотность личности»,– Курт Мондауген в своём кабинете в Пенемюнде, не слишком-то во многих шагах отсюда, формулируя Закон, что однажды станет носить его имя,– «прямо пропорциональна ширине темпорального охвата».

«Ширина темпорального охвата» это ширина твоего настоящего, твоё сейчас. Это хорошо знакомая «Δt» взятая как зависимая переменная. Чем дольше пребываешь в прошлом и будущем, тем больше у тебя ширина темпорального охвата, тем плотнее ты как личность. Но чем у́же твоё чувство Настоящего, тем ты разреженнее. Можно докатиться, что возникают проблемы с припоминанием чем ты был занят пять минут назад, или даже—как вот сейчас у Слотропа—что ты вообще тут делаешь, у подножия недвижного вала  этой колоссальной насыпи...

– Э,– развесив губы, оборачивается он к Нэришу,– что мы вообще…

– Что мы что?

– Что?

– Ты сказал ‘Что мы вообще... ’ и остановился.

– О. Так, пошутил.

Что до Нэриша, тот слишком поглощён делом. Он никогда не смотрел на этот великий Эллипс иначе, чем ему предписывалось. Грета Эрдман, напротив, видала эти ржаво-колерные вознесённости склонёнными, в точности как они однажды и делали, дожидаясь, лица под капюшонами, гладкие обтекатели Ничего… всякий раз с ударом хлыста Тананца по её коже, она уносилась, в очередном приближении к Центру: с каждым хлёстом, чуть дальше в...  пока однажды, она это знает, ей откроется в самый первый раз, и с той поры это станет абсолютной потребностью, направляющей целью… х-х-х -хлысть чёрнокостные опоры водонапорных башен сверху, склонились к огромному ободу, виднеются над деревьями в свете мрачном и синюшно-пурпурном как закаты Пенемюнде в холодно застывшую погоду для запусков… долгий взгляд с вершины какой-либо известной дамбы Нижнеземья в небо, которое растекается настолько ровно и и обращает коричневатость в столь ровную желтизну, что солнце может быть за нею где угодно, а кресты вертящихся ветровых мельниц могут оказаться промельком спиц самого́ жуткого Гонщика, Слотроповский Гонщик, его два взрыва там вверху, его велосипедист—

Нет, и даже это всего лишь навсего мельком пробегает через какую-то часть рельефа Слотропиановской доли мозга и утопает в его поверхности, исчезая. Так-то вот и происходит ещё одна его небрежность… и не в меньшей степени возрастает его, разумеется, Обойдённость... И нет повода надеяться на какой-то иной оборот, какой-то нежданный ой-мне-токо-токо-щас-дошло, вот уж нет, только не со Слотропом. И вот он, полюбуйся, карабкается на стены целомудренно церемониального сплетения, представившего с вполне приемлемой наглядностью, что есть лишённым теней полуднем, а что нет. Но, о, Яйцо из которого вылупилась летающая Ракета, пуп 50-метрового радио неба, все присущие призраки данного места—простите ему его нечувствительность, глянцевую его  нейтральность. Простите кулак не стиснувшийся на его собственной груди, сердце неспособное замереть в приветствии... Простите ему, как простили вы Чичерину у Киргизского Света... Настанут ещё лучшие дни.

Слотроп прислушивается к перипатетической тубе вдалеке и кларнету, к которым присоединяются сейчас тромбон и тенор сакс стараясь влиться в мелодию… и к взрывам смеха солдат и девушек… по звукам вечеринка в разгаре там внизу… вдруг да и найдутся безлошадные дамочки… – «Слышь, а может попробуем, э… какой был у тебя—»

Нэриш, кожаное пугало, стараясь игнорировать поведение Слотропа, решил разобрать свою зажигательную бомбу: откупорил водку и поболтал перед своим носом перед тем как хряпнуть с горла. Он просиял, цинично, торгашески, Слотропу: «На». Затишье под белой стеной.

– О, да я подумал это бензин, но они ведь поддельные, так что это просто водка, правда ж?

Но по ту сторону насыпи, внизу на арене, что бы это такое могло быть сейчас, вон дожидается в этом изменчивом лунном свете, маскировочная краска от хвоста до вершины щербатится зубьями пилы… неужто тебя в натуре так никогда и не цапанёт? Ни даже в самое гиблое время ночи, с заточками слов на твоей странице, одни только Δt вместо того, что они означают? А внутри изнывает жертва, перебирает чётки, стучит по дереву, избегая любого Готового Слова. Неужто это никогда не явится за тобой, а?