великие творения
                   былого

Ну, вон тебе парочки кряхтят в спасательных шлюпках, пьяница похрапывает в тенте над головой Слотропа, толстые ребята в белых перчатках с розовыми магнолиями у них в причёсках, танцуют брюхо-в-брюхо и бормочут на Венедском. Руки шарят в изнанках атласных платьев. Официанты с коричневой кожей и оленьими глазами циркулируют с подносами, на которых, как пить дать, найдёшь любое количество субстанций и соответствующий инструментарий. Оркестр играет попурри из Американских фокстротов. Барон де Малакастра подсыпает зловеще белый порошок в фужер Mme. Штип. Всё та же неизменная херня, что творилась когда-то на вилле Рауля де ля Пирлимпиньпуэ и, как кажется Слотропу, даже вечеринка та же.

Он примечает Маргрету с её дочерью, но вокруг тех сгрудились оргиасты, оттесняя его. Он знает, что падок более, чем следовало бы, на хорошеньких девочек, поэтому решает, что так даже и лучше, ведь Бианка полный улёт вообще: 11 или 12, смуглая и миленькая, одета в красное платье из шифона, шёлковые чулки и домашники на высоком каблуке, её волосы зачёсаны вверх безукоризненно и тщательнейше переплетены ниткой жемчуга, чтобы открыть висящие серьги кристалла, блистающего под её крохотными мочками… спасите, помогите. Почему такое всё должно с ним приключаться? Ему видится теперь некролог в журнале Time — Умер, Ракетмэн, на пороге 30-летия, в Зоне, от вожделения.

Женщина, которая пыталась срубить Слотропа в реку тесаком для мяса, теперь сидит на кнехте, держа поллитра жидкости, которая уже всосалась и начинает затемнять орхидею, на плаву для приправы. Она повествует для всех историю Маргреты. Волосы её уложены или стилизованы так, чтобы напоминать определённый срез мяса. Заказ Слотропа, номинально Ирландское виски с водой, подан и он придвигается выслушать.– её Нептун с отклонением. А у кого без? спросит кое-кто. Ах. Но, из обитателей данной планеты, Грета, в основном, обитала на Нептуне — недуг её был более прямолинеен, чист и ясен, чем распространённые тут среди нас.

Она нашла Онейрин в тот день, когда её аванпост в Англии, привычный поставщик Хлородайна, подкачал. Недалеко от Темзы, когда герань света плыла по небу чересчур медленно, невозможно и выразить даже — медноватый свет, свет лёгкого загара кожи и мягкого персика, стилизованные цветы рисовались и прорисовывались средь облаков, увянуть тут, возродиться там — как это водится со светом дня, он пал. Падение часов, не столь экстравагантно, как у Люцифера, но часть не менее продуманной схемы. Грете суждено было найти Онейрин. Любой сюжет отмечен своим знаком. Какие-то от Бога, какие-то маскируются под Бога. Весьма изощрённый способ подделки. Но в ней всё равно присутствует та же подлость и смертность, что и в поддельном чеке. Просто тут посложнее. Члены имеют имена, как Архангелы. Более или менее обычные, данные людьми имена, чья приватность может быть взломана, и выведаны имена. Но в подобных именах нет магии. Вот в чём ключевое отличие, в чём разница. Произнесённые вслух, даже с самым чистым магическим намерением, они не срабатывают.

Онейрин Джамф Imipolex A4. . . .

– Эта тупая сука, – замечает голос у локтя Слотропа, – с каждым разом рассказывает всё хуже.

– Прошу прощения? – Слотроп оборачивается лицом к лицу Миклоша Танаца, борода веником, брови всклочены, как растопыренные концы крыльев ястреба, пьёт абсент из сувенирного бокала, на котором, в жутковатом для карнавального освещения цвете, костлявая хихикающая Смерть вот-вот выдернет пару любовников из постели.

Он запросто переключается на тему Ракеты. «Эта А4», – грит он, – «мне видится младенцем Иисусом, с бесконечными комитетами Иродов, что тужатся убить его в младенчестве — Пруссаки, некоторые из них, в глубине глубин своего сердца, всё ещё воспринимают артиллерию как опасное нововведение. Если б ты только видел… с первой же минуты, ясно было, они становились всё покорнее перед её… в ней и впрямь присутствовала харизма Макса Вебера… какая-то весёлая — и глубоко иррациональная — сила, которую бюрократия Государства никогда не сможет обратить в рутину, которую не может одолеть… они сопротивлялись, как могли, но вместе с тем, позволили случиться. Невозможно вообразить кого-то, кто сам пошёл бы на такую роль. Но с каждым годом, непонятно как, число их растёт.

Однако турне с ракетчиками генерала Каммлера, вот о чём Слотроп больше всего извращеннечески хочет — хочет? — знать: «Ну я бывал в Нордхаузене, видал куски и части. Но никогда А4 в полном сборе. Это ж наверняка что-то, а?»

Танац протягивает свой бокал для добавки. Официант, лицо неподвижная маска, капает воду из ложки, превращая абсент в молочно зелёный, пока Танац ласкает его ягодицы, затем отходит. Неясно, раздумывал ли Танац над ответом: «Да, заправленная, живая, готовая к запуску… пятьдесят футов ростом, дрожит… и потом этот фантастически мощный рёв. Почти рвёт тебе перепонки. Жёстко, резко врывается в девственно синие одежды неба, друг мой. О, так фаллично. Разве нет?»

– Угу...

– Хмм, ja, ты бы с ними поладил, с теми на батареях, они были спокойные, как ты. Любознательнее, чем твои пехотные или танковые типы, внимательность доходила до фанатизма. О, с яркими исключениями конечно. Мы живём ради ярких исключений... Там был мальчик», – Пьяные воспоминания? Или выдумывает на ходу? – «Его звали Готфрид. Бог, хочется верить, даровал ему упокоение. Нам такого не светит. Нас взвесили на весах и обнаружили недовес, а Мясник возложил Свой палец на чашу весов… ты считаешь меня пресыщенным. Я тоже так думал до той жуткой недели. Это было время разгрома, отступления через нефтяные поля Нижней Саксонии. Тогда-то я понял, что был всего лишь зелёным пацаном. Командир батареи превратился в орущего маньяка. Он называл себя «Блисеро». Когда заговорит, прямо тебе ария Капитана из Wozzeck, и голос вдруг срывается в самые верхние регистры истерики. Всё разваливалось, и он вернулся к некоей бытовавшей у предков версии самого себя, орал в небо, сидел часами в застылом трансе, с глазами явно закатившимися под лоб. Без предупреждения впадал в ту безбожную колоратуру. Белые пустые овалы, глаза статуи, залиты серым дождём изнутри. Он вышел из 1945, закоротил нервы на землю, по которой мы убегали, обратился в Urstoff доисторического Германца, самое нищее и паникёрское создание Божье. Мы с тобой, возможно, стали, на протяжении поколений, чересчур Христианизированными, слишком расслабились от наших обязанностей перед Gesellschaft с его знаменитым «Договором», которого никогда не существовало, так что мы, даже мы, приходим в ужас, сталкиваясь с подобными рецидивами. Но в недрах своего молчания Urstoff пробуждается и поёт… а в последний день… стыдно сказать… весь тот день меня не покидала эрекция… не осуждай… я ничего не мог поделать… всё вырвалось из-под контроля —

На этом месте их прервали Маргрета и Бианка театральной инсценировкой матери и непослушного дитя. Перешёптыванье с дирижёром, любители затей охотно окружают освободившееся место, где Бианка теперь стоит надув губки, красное платьице до середины её стройных ляжек, чёрные кружева нижней юбки чуть выглядывают из-под подола, наверняка это будет нечто утончённое, столичное, и порочное, но что это она вытворяет своим пальчиком, отставленным эдак вот от её щёчки с ямочкой — как раз в этом месте вступает оркестр, предблёвная слюна начинает переполнять рот Слотропа, а его мозг в жутком сомнении продержится ли он в последующие несколько минут.

Не только её песенка «На кораблике Леденец», но и сама она сейчас начинает, без капли стеснения, выстанывать её в точности копируя юную Ширли Темпл — каждую интонацию поросёночка, каждый встрях локоном, бездумную улыбку, запинающуюся чечётку… её нежные голые руки начинают полнеть, платьице укорачиваться — кто-то там дурачится с освещением? Но припухлости бесполого младенческого жирка не изменили её глаз: те остались, как и были: насмешливыми, тёмными, её собственными...

Много аплодисментов и алкогольных «браво!», когда это всё же кончилось. Танац воздерживается, отечески покачивая головой, огромные брови насуплены: «Ей ни за что не стать женщиной, если так оно и будет продолжится...»

– А теперь, liebling, – Маргрета с редкой для неё и несколько фальшивой улыбкой, – давай послушаем Зверушки-печенюшки в Супе у Меня.

– Супер Зверюшка в Моей Печенюшке, – выкрикивает юморист из толпы.

– Нет, – стонет ребёнок.

– Бианка —

– Хватит, сука! – Высокий каблук звякает о сталь палубы. Это игра. – Мало ты меня опозорила?

– Вижу, что мало, – бросившись к дочери, хватает её за волосы и трясёт. Девочка падает на колени, вырываясь, стараясь убежать.

– О, бесподобно, – кричит дама тесака для мяса. – Грета её накажет.

– Как бы и мне хотелось, – бормочет броская девушка мулатка в платье без бретелек, задевая щеку Слотропа длинным мундштуком с бриллиантами, пока атласное бедро прошелестывает поперёк его ляжки. Кто-то подал Маргрете стальную линейку и эбонитовый Имперский стул. Она валит Бианку себе на колени, вздёргивает платье и нижнюю юбку повыше, стаскивает белые кружевные панталоны. Прекрасные девочковые ягодицы восходят как луны. Нежная расселина сжимается и расслабляется, резинки подвязок сдвигаются и растягиваются при взбрыках ног Бианки, шёлковые чулки попискиваю друг о друга, эротично и различимо теперь, когда зрители затихли и нашли к чему приложиться, руки прижаты к грудям и гениталиям, кадыки подрагивают, языки в пробежке по губам… где старая мазохистка и статуя, которую Слотроп знал в Берлине! Грета словно бы выплёскивает теперь всю боль, скопившуюся в минувшие недели на обнажённый зад ребёнка, кожа настолько нежно-гладкая, что белая разметка сантиметров с цифрами отпечатывается зеркально-обёрнутой в красных полосах после каждого удара, перекрещиваясь, искажая перекошенной матрицей боли плоть Бианки. Слёзы льются ручьями по её осунувшемуся и покрасневшему лицу, смывая косметику, брызжа на бледный ящеричный верх туфлей её матери… волосы её рассыпались до палубы, тёмные, с щепоткой семян-жемчужинок. Девушка мулатка упёрлась спиной о Слотропа, ухватив в пригоршню его вскочивший хуй, поверх которого всего лишь чьи-то брюки со складками. Все тут типа как возбудились, Танац сидит на стойке бара, а его пока ещё не вытащенный член охватывает ртом один из Вендов в белых перчатках. Два официанта, опустившись коленями на палубу вылизывают сочные гениталии блондинки в винном бархатном платье, которая тем временем страстно ёлзает языком по высоким сияющим Французским каблукам пожилой дамы в лимонной органди, занятой застегиванием серебряных наручников с войлочным подбоем на своём спутнике, Майоре Югославской артиллерии в парадной форме, что стоит на коленях, уткнув нос и язык между исхлёстанных ягодиц длинноногой балерины из Парижа, приподнявшей своё платье для него покорными кончиками пальцев, а её подружка, высокая Шведская разведёнка в кожаном корсете плотной вязки и в чёрных Русских сапогах, расстёгивает на ней верх платья и изощрённо начинает сечь её оголённые груди стеблями полдюжины роз, красных, как капельки проступающей крови, что скоро начинают скапывать с её затверделых сосков в жадный рот второго Венеда, которого дрочит удалившийся от дел Голландский банкир, сидя на палубе, туфли и носки его только что сняты парой миленьких школьниц, близняшек фактически в одинаковых платьях цветущей voile, большой палец каждой его ступни вставлен сейчас в пушистую бороздку, а сами они протянулись поверх его ног, целуя его мохнатое брюхо, симпатичные близняшные ягодицы приподняты, принять в свои анальные отверстия хуи двух официантов, которые недавно, если припоминаешь, выхлёбывали ту сочную блондинку в бархатном платье, по течению реки Одер, где-то всё ещё там...

Что касается Слотропа, он кончает тем, что кончает между трепещущих грудей девушки из Вены с волосами цвета шкуры львицы и изумрудными глазами в обрамлении ресниц, пушистых словно мех, его сперма выплёскивается до ямки на её выгнутом горле и между всех алмазов её колье, горящих из дали времён сквозь дымку его семени — и такое ощущение, во всяком случае, будто все кончили вместе, хотя как может такое быть? Он всё же примечает, что не участвовал, похоже, помимо Энтони и Стефании, лишь Японский представитель, сидевший в одиночестве, на верхней палубе, наблюдая. Не мастурбируя или чего-то там ещё, а просто наблюдая, наблюдая реку, ночь... ну их трудно раскусить, сам знаешь, этих Япошек.

Происходит общий отвал от отверстий, чуть погодя выпивка, приём наркотиков и болтовня возобновляются, и многие начинают отбредать прочь спатоньки. Тут и там остаются подзадержавшиеся парочки и троечки. Саксофонист саксофона-тенора вставил раструб своего инструмента между ляжек матроны симпатичного вида в солнцезащитных очках, да, солнцезащитные очки посреди ночи, Слотроп тут угодил в довольно дегенеративную компанию, это точно — саксофонист наяривает «Чатануга Чу Чу» и эти вибрации заводят её просто без предела. Девушка с громадным муляжом члена из стекла с мальками пираньи, плавающими внутри декадентски лавандовой среды, забавляется между ягодиц дородного трансвестита в чулках-сеточке и пальто крашеного соболя. Черногорскую графиню ебут одновременно в шиньон и в пуп пара восьмидесятилетних ветеранов в одних только сапогах и при этом ведут обмен своего рода техническими замечаниями, которые смахивают на церковную Латынь.

До восхода ещё несколько часов, солнце ещё внизу, за непостижимыми низинными равнинами России. Туман сползается и моторы сбавляют ход. Затонувшие обломки проскальзывают под килем белого корабля. Трупы, с весны застрявшие в обломках, колышутся и поворачиваются когда Анубис проплывает сверху. Под бушпритом, золочёный шакал, единственное существо на борту, которому дано видеть сквозь туман, уставился вперёд, вниз по реке, к Свинемюнде.

* * * * * * *