великие творения
                   былого

Во второй половине дня он уже миновал Целендорф, под покровом своего Ракетмэновского прикида, готовится пересечь. Русские часовые стоят под деревянной аркой в красной краске, покачивая свои ППШ, здоровенные автоматы с дисками обойм. А вот ещё и Сталинский танк подкатил, фырчит на малой, солдат в шлеме с наушниками торчит из башни с 76-миллиметровой, что-то орёт по рации… а, ладно... По другую сторону арки Русский джип с парой офицеров, один горячо частит в микрофон своего передатчика, а воздух вокруг свивается в пружину разговорного Русского, вывязывая со скоростью света сеть для поимки Слотропа. Кого ж ещё? Он взмахом перебрасывает полу накидки через плечо, с подмигом козыряет к своему шлему и улыбается. С показухой фокусника, предъявил им свою карточку, билет и двуязычный пропуск, добавив что-то про групповое представление в том Потсдаме.

Один из часовых взял пропуск и ныряет в свою будку – позвонить по телефону. Остальные стоят, уставясь на ботинки Чичерина. Никто ни слова. Звонок затянулся. Исцарапанная кирза, однодневная щетина, скулы высвечены солнцем. Слотроп пытается припомнить пару карточных фокусов, что он когда-то делал, типа навести мосты. Часовой высовывает голову наружу: «Stiefeln, bitte».

Ботинки? На кой им эти — йэээххх! Ботинки, да, действительно. Нам уже ни к чему гадать, кто это был на том конце, не так ли? Слотропу слышно, как взбрякивают все металлические части в том человеке, полном ликования. В задымлённом небе Берлина, малость левее Funkturm в её стальной пряже удалённости, возникает фото на всю страницу в журнале Life: это Слотроп, в полном облачении Ракетмэна, с чем-то смахивающим на длинную твёрдую колбасу очень большого диаметра впёртую ему в рот с таким напором, что у бедняги аж глаза сошлись, крест-накрест, хотя руку, или что там удерживает ошеломляющий сервелат: на снимке не видно. Пипец Ракетмэну гласит заголовок—«Едва оторвавшись от земли самый недавний из знаменитостей Зоны ‘наебнулся’».

Ну-у-у Слотроп стаскивает ботинки, часовой уносит их внутрь к телефону — остальные прислоняют его к арке и наводят шмон, не находя ничего, помимо косяка полученного от Кислоты, который они экспроприируют. Слотроп ждёт оставшись в своих носках, стараясь не думать наперёд. Может так, чуть-чуть, поглядывая вокруг высмотреть укрытие. Ничего. Простреливается на все 360 градусов. Запахи свежего асфальта и оружейного масла. Джип, кристалл яри-медянки, в ожидании: дорога ведущая обратно в Берлин, в эту минуту, пустынна... Провидение, эй, Провидение, где ты там, выскочило хряпнуть пивасика, или ещё там что?

Вове нет. Ботинки являются вновь, улыбающийся часовой позади них. «Stimmt, Herr Schlepzig». Какие интонации на Русском для иронии? Эти пташки слишком невразумительны для Слотропа. Чичерин действовал бы тоньше, не заставлял бы снять эти ботинки для просмотра, чтобы не пробудить подозрений. Не-а, не может быть, что это он отвечал на звонок. Это, наверное, обычный обыск на контрабанду, только и всего. Слотроп охвачен в этот момент тем, что Книга Перемен называет Юношеской Дурью. Он запахивает свою зелёную накидку ещё на пару оборотов, выклянчивает Балканскую папиросу у одного из автоматчиков, и двигает прочь, в южном направлении. Офицерский джип стоит, где и был. Танк исчез.

Пройдя две мили по дороге, Слотроп встречает канал, про который говорил Кислота: сворачивает на тропку вниз под мост, где мокро и прохладно на минуту. Он направляется вдоль берега, высматривая лодку для угона. Девушки в бюстгальтерах и шортах лежат, загорают, коричневый с позолотой, вдоль всего этого замечтавшегося травянистого склона. Облачный день растекается в смягчённые ветром абрисы, дети у края воды стоят на коленках с удочками, две птицы носятся над каналом, парят над гладью, чтобы тут же взмыть к застывшему шторму зелёной вершины дерева, куда они садятся и начинают щебетать. Свет в отдалении стягивается в замедленную бежевую дымку, в плоти девушек, уже не выбеленной отвесным солнцем, а в более смягчённом освещении, пробуждаются тёплые оттенки, лёгкие тени мускулов ляжек, напряжённые волоски клеток кожи зовут: прикоснись… останься... Слотроп шагает дальше — мимо растворяющихся глаз, рассветно расцветающих улыбок. Что с ним не так? Да останься, конечно. Что подгоняет его проходить мимо?

Попадаются лодки, пришвартованные к перилам, но всегда по чьим-нибудь присмотром. Наконец, он подходит к узкой плоскодонке, вёсла в уключинах и готова к отплытию, никого, лишь одеяло выше по склону, пара туфель на каблуках, мужской пиджак, стена деревьев. Так что Слотроп прямиком туда и отчаливает. Забавляйтесь — это малость подло — мне не досталось, зато угоню вашу лодку. Ха!

Он гребёт до заката, с долгими передышками, совсем потерял форму, накидка душит его в плотной упаковке из его же пота, нестерпимо, придётся снять ее, наконец. Утки держатся на благоразумном отдалении, вода капает с ярких оранжевых клювов. Гладь канала рябит под вечерним ветром, закат, перед его лицом, малюет по воде багряным и золотым, царственные цвета. Затонувшие обломки торчат со дна, красный свинец и ржавчина наливаются закатной зрелостью, проломы в серой обшивке корпуса, лопнувшие заклёпки, расплетённый трос растопырил истеричные пряди по всем румбам, вибрируют ниже порога слышимости под бризом. Пустые баржи проплывают мимо, безхозно брошенные. Аист пролетает в вышине, направляясь домой, где-то внизу, нежданно, бледная арка переезда Авус возникает впереди. Ещё чуть дальше и Слотроп угодит назад в Американский сектор. Он сворачивает поперёк канала, сходит на противоположный берег и ложится на курс к югу, стараясь обогнуть Советский контрольный пункт, который карта помещает где-то правее от него. Оживлённое движение в сумерках: Русские гвардейцы, элита в зелёных фуражках, маршируют и едут, с застывшими лицами, в грузовиках, на конях. Ясно чувствуется противодействие уходящего дня, напряжённость, дрожь в кольцах проволоки, Потсдам предупреждает не соваться… держись подальше... Чем ближе к нему, тем плотнее поле вокруг закрытого международного собрания за Хавелом. Бодайн прав: и комар не проскочит. Слотроп знает это, но так и продолжает красться вперёд, стараясь как-то слиться, усыпить бдительность неприметностью, делает зигзаги в перебежках, направленных неукоснительно к югу.

Невидим. В это ему всё легче верится по мере продвижения. Когда-то давно в канун летнего солнцестояния, между полуночью и часом, зёрнышко папоротника закатилось в его башмак. Он юный невидимка, подменыш в доспехах. Кореш Провидения. Их головы забиты формами опасности, которым обучила их Война — фантомами, которые они, некоторые из них, обречены носить в себе до конца своих жизней. И тем лучше для Слотропа, кстати — он не от мира подобных опасностей. Они всё ещё застряли в географическом пространстве, определяя сроки и дислоцируя подразделения, а единственные существа, способные нарушить их пространство уже схвачены и обездвижены в книжках комиксов. Так им кажется. Им невдомёк, что сюда явился Ракетмэн. Они проходят и проходят мимо, и он остаётся один, вечер сливается с его бархатом и замшей — а если кто-то и уловит нечто, смутный силуэт мгновенно отлетает на задворки мозга, в ссылку среди прочего всего, что может примерещиться посреди ночи...