великие творения
                   былого

– Определи азимут,– Фрау Гнаб, ухватывая руль, раскорячилась поустойчивее,– сегодня у нас курс на столкновение!– Отто крючится у пелоруса, дрожа.

– Держи, Слотроп.

Люгер? Коробка с обоймами? «Что за...»

– Сегодня утром получено с яйцами.

– Ты не говорил—

– Он может немного разозлиться, но он реалист. Твоя знакомая Грета и я знали его в Варшаве, в прежние времена.

– Шпрингер—скажи мне, Шпрингер, это вот что за корабль теперь?– Шпрингер протягивает ему какой-то бинокль. Изысканными золотыми буквами, пониже золочёного шакала на призрачно-белом носу, стоит имя, которое он уже знает.– О... Кей,– пытаясь заглянуть сквозь дождь в глаза Шпрингера,– ты знал, что я был на борту. Ты меня теперь подставляешь, верно?

– Когда это ты был на борту?

– Брось—

– Слушай—За пакетом сегодня должен был идти Нэриш. Не ты. Мы тебя и знать не знали. Тебе обязательно во всём видеть заговоры? Я не командую Русскими, и я не сдавал его—

– Ты в натуре тут сегодня невинность изображаешь, да?

– Хватит пререкаться, идиоты,– орёт Фрау Гнаб,– и по местам— к бою!

Лениво и призрачно проваливается меж волн Анубис, не становясь отчётливее, когда они подходят ближе. Шпрингер достаёт мегафон из рулевой рубки и кричит: «Добрый день, Прокаловски—разрешите подняться на борт».

В ответ пистолетный выстрел. Шпрингер падает на палубу, дождевик полощется жёлтым потоком, мегафон направлен вверх, воронка для заливки дождя ему в рот: «Придётся нам без разрешения, тогда—» Машет Слотропу приблизиться: «Приготовься перейти туда»,– Затем Фрау Гнаб,– «Придётся сцепиться».

– Отлично, но,– один взгляд на плотоядную ухмылку матери Отто и становится ясным, что сегодня она не ради денег,– когда ж мне уже таранить его?

Один на один в море с Анубисом. Слотроп начинает потеть, неприятно. Зелёные скалы побережья Рюгена им фоном, взлетают и проваливаются в шквале. Цонгг ещё один выстрел гремучей змеёй рикошетит от крыши. «Тарань»,– приказывает Шпрингер. Шторм свирепеет не на шутку. Радостная Фрау Гнаб, напевая сквозь зубы, вертит колесо, спицы сливаются в движении, нос разворачивается, целя в середину корпуса. Сплошняк борта Анубиса мчит навстречу—или Фрау Гнаб хочет пробить его как затянутый бумагой обруч? Лица за иллюминаторами, кок чистит картошку перед камбузом, пьяный во фраке спит на залитой дождём палубе, перекатываясь под качку корабля… ах— ja, ja, здоровенная, в синих цветах, кастрюля с тёртым картофелем, лёгкий запах капусты и посудной тряпки из-под раковины, фартук узлом на бантик, уютный и плотный поверх её почек, и ягнята теснятся у ног и ja, тихонько, о, ja, тут раздаётся—ах—тут раздаётся, раздаётся-тут так ТИХОНЬКО—АХХ—

ОТТО! шарахает свою посудину в Анубис, самый оглушительный, аж чертям тошно, Отто...

– Держись вплотную.– Шпрингер на ногах. Прокаловски поворачивает и добавляет ходу. Фрау Гнаб снова заходит с правого борта яхты, раскачиваясь на бурунах от винтов. Отто раздаёт абордажные крюки, издавна на Ганзейской службе, железные, заточенные, делового вида, пока Мамочка даёт полный вперёд. Парочки вышли под тент на Анубисе полюбоваться забавой, тычут пальцами, смеются, весело машут. Девушки, их оголённые груди в пупырышках дождевой воды, шлют воздушные поцелуи пока оркестр наяривает аранжировку Гая Ломбардо «Пробежка Меж Капелек Дождя».

Вверх по скользкой лесенке взбегает оборзело пиратствующий Слотроп, поглядывая на того Отто—размотать, покрутить как лассо, эгей!—бац. Шпрингер и Отто с носа и кормы закрючивают синхронно, подтягивают, суда ударяются, расходятся, ударяются… но Анубис, жидкобелый, сбросил ход, разложился, позволил… Отто захлёстывает верёвку на носовой кнехт и вяжет наверху вкруг покрытых резьбою перил яхты—затем бросается на корму, кеды плюхают, оставляя рубчатые следы, чтоб смывались дождём, повторить швартовку и там. Новосотворённая река ревёт, одичало белая, между двух кораблей. Шпрингер уже на главной палубе яхты. Слотроп втискивает Люгер под ремень и торопится следом.

Шпрингер классически гангстерским кивком головы направляет его к мостику. Слотроп продвигается сквозь лапанье, приветы на ломаном Русском, перегар в выдохах, до лестницы по левому борту—взобраться, тихо ступить на мостик. Но Прокаловски смирно сидит на капитанском стуле, в сдвинутой на затылок фуражке, курит одну из Шпрингеровых amis, а сам Шпрингер как раз досказывает один из своего неисчерпаемого репертуара Германских сортирных анекдотов.

– Что за чёрт, Герхардт,– Прокаловски указывает большим пальцем,– Красная Армия тоже работает на тебя?

– И снова здравствуй, Энтони.– Серебристые звёздочки с каждого его погона подмигивают привет-привет, но бестолку.

– Я тебя не знаю.– Обернувшись к Шпрингеру,– Хорошо. Это в машинном отделении по правому борту, внизу позади генератора,– что есть намёком Слотропу проваливать.

У подножия лестницы он встречает Стефанию, что идёт вдоль перил.

– Привет. Жаль, что довелось встретиться таким образом.

– Привет. Я Стефания,– выдаёт скорую улыбку на ходу,– спиртное на палубу выше, угощайтесь,– и нет её, исчезла в дожде. Что за?

Слотроп спускается в люк, начинает карабкаться по лесенке вниз в машинное отделение. Где-то над ним трижды бьёт колокол, медленно, чуть глухо, слегка отдаваясь эхом. Уже поздно… поздно. Он вспоминает где он.

Едва ступил он на пол, свет гаснет. Воздуходувы с протяжным подвывом затихают. Машинное отделение на один пролёт ниже. Что, ему в темноте придётся?

– Я не могу,– вслух.

– Ты можешь,– отвечает голос ему на ухо. Даже дыхание чувствуется. Его умело бьют пониже затылка. Круг фонаря скачет по беспросветной тьме. Его левая рука отключается. «Я оставлю тебе другую»,– шепчет голос,– «чтобы смог спуститься в машинное».

– Подожди— такое ощущение будто остроносый бальный туфель возник из ниоткуда и чуть с оттяжкой почёсывает ему под подбородком—затем бьёт пыром и его зубы сомкнулись на его языке.

Боль жуткая. Он чувствует вкус крови. Пот заливает глаза.

– Двигай давай,– Стоило помедлить, и его дёргают за волосы на затылке. О, да больно же… он держится за лестницу не видя ни зги, начинает плакать… потом он вспомнил про Люгер, но, прежде чем до него дотянулся, получил злобный пинок между бедром и пахом. Пистолет падает на сталь палубы. Слотроп, опустившись на одно колено, ищет наощупь, когда подошва наступила ему на пальцы. «Тебе понадобится эта рука, чтоб было чем хвататься за лестницу, помнишь? Не забыл?»– Туфель поднялся, но только затем, чтоб пнуть его подмышку. «Встать, встать».

Слотроп нащупывает путь к следующей лестнице, с однорукой неуклюжестью спускается по ней. Чувствует как стальная рама люка остаётся вверху. «Не вздумай подниматься, пока не сделаешь что должен».

– Танац?–Язык Слотропа пронизан болью. Имя насилу выговорилось. Тишина.– Моритури?– Нет ответа. Слотроп переставляет ногу на одну перекладину выше.

– Нет, нет. Я ещё тут.

Он движется вниз, дрожа, перекладина за перекладиной, чувствуя колотье в руке. Как сможет он спуститься? А подняться как? Он старается сконцентрироваться на боли. Наконец ноги ударяют в стальной лист. Слепота. Он движется к правому борту на каждом шагу ударясь голенью об острые выступы… я не хочу… как мне… схватить позади снизу… пустыми руками… что если... 

Неожиданный визг справа—что-то механическое—он подпрыгивает, дыхание, втягиваясь, леденит зубы, нервы спины и рук ходуном… что-то цилиндрическое преграждает путь… может быть генератор… склоняется и начинает—Его рука ухватывает жёсткую тафту, отдёргивается. Он пытается подняться и ударяется головой о что-то острое… хочет уползти обратно к лестнице, но утратил всякое чувство направления теперь… садится на корточки, поворачиваясь по кругу, медленно… пусть уже кончится пусжеконч... Но его руки, скребя по полу, возвращаются к скользкому атласу.

– Нет.– Да: крючки с петельками. Он обламывает ноготь, пытаясь отцепиться, но они не пускают… кружева движутся в змеиной неотступности, обвиваясь, захватывая каждый палец...

– Нет... – Он подымается в полуприсед, продвигаясь вперёд упирается во что-то висящее над головой. Маленькие ледяные ягодицы покачиваются перед его лицом. Они пахнут морем. Он отворачивается, но по щеке хлещут длинные мокрые волосы. И куда бы он ни старался увернуться… холодные соски… глубокая расселина попы, духами и говном и солёной морской водой… и ещё запах… запах…

Когда зажигается свет, Слотроп стоит на коленях, старательно дыша. Он знает, что глаза придётся открыть. В отсеке попахивает теперь приглушённым светом—со смертной вероятностью света—как тело, в моменты величайшей печали, предчувствует свои реальные шансы на боль: реальные и ужасающие и просто лишь не достигшие порога... Свёрток коричневой бумаги за пару дюймов от его колена, втиснут позади генератора. Но это что приплясывает смертельно-белым и алым по краям его зрения… а лестницы обратно наверх действительно так пусты какими кажутся?

Уже на судне Фрау, Шпрингер достаёт бутылку шампанской любезности Анубиса, раскручивает яркие проволочки и выстреливает пробку прощальным салютом. У Слотропа трясутся руки и большую часть он разлил. Энтони и Стефания наблюдают с мостика как расходятся два корабля, Балтийское небо отражается в их глазах. Её белые волосы в паутинке пены, её щёки изваяны из тумана… марь-муж, мга-жена, они тают, высокомерно, молча, возвращаясь обратно в сердце бури.

Фрау направляется к югу, вдоль другого берега Рюгена, в проливы возле Бага. Шторм не стихает с наступлением ночи. «Мы причалим в Штралсунде»,– штрихи её лица изливаются смазочно-зелёной тенью под качающимся керосиновым фонарём в рубке рулевого.

Слотроп предполагает там сойти. Отправится в тот Каксхавен: «Шпрингер, так по-твоему ты успеешь вовремя приготовить те бумаги?»

– Я ничего не могу гарантировать,– отвечает Герхардт фон Гёль.

В Штралсунде, на набережной, под светом фонарей и дождём, они прощаются. Фрау Гнаб целует Слотропа, а Отто даёт ему пачку "Лаки Страйк". Шпрингер поднимает голову от своего зелёного блокнота и кивает auf Wiedersehen поверх пенсне. Слотроп сходит, через нос, на Хафенпляц, привыкшие к морю ноги пытаются балансировать в качке, которую оставил позади, мимо мачт и стрел, и натянутой снасти кранов, мимо бригады ночной смены, разгружающей скрипящие баржи на деревянные телеги, серые кони с поклоном целуют голые камни без трав… радушные пока-пока греют в карманах его пустые руки…

* * * * * * *