великие творения
                   былого

Она уводит Слотропа к себе домой: в его костюме свиньи. Они лежат за желтизной спермы на простыне устремлённой к потолку, тесно прижавшись на узкой кровати с лакированными столбиками по углам. Её мать нарезает свёклу на кухне. Оба их сердца колотятся, у Слотропа из-за опасности, у неё за него. Она рассказывает как жили её родители, её отец печатник, женился во время своих переходов, годы текущего странствия дошли уже до десяти, ни словечка где он и что с 42-го, когда прислал открытку из Нойкёльна, где он переночевал одну ночь у друга. Всегда какой-то друг, Бог знает в скольких задних комнатах, каютах, типографиях спал он всего одну ночь, дрожа, завернувшись в старые номера Die Welt am Montag, зная, что везде найдёт хотя бы пристанище, как любой из Buchdrucherverband, зачастую обед, почти наверняка неприятности с полицией, если задержится слишком надолго—это был хороший профсоюз. Они держались Германских радикальных традиций, не тянули за Гитлера, когда остальные профсоюзы подстроились. Это затрагивает личные Пуританские надежды Слотропа на Слово, Слово сотворило типографскую краску, проживающую с антителами и дыханием в железных оковах в крови доброго человека, хотя его Миром всегда будет Мир в Понедельник, с его холодным режущим лезвием, отсекающим наималейшую иллюзию комфорта, которую буржуазия принимает за реальность… набирал ли он листовки против безумия в его стране? Был арестован, изувечен, убит? У неё есть его снимок в отпуске, где-то в Баварии, с водопадом, заснеженными пиками, загорелое лицо без возраста, Тирольская шляпа, подтяжки, ноги расставлены вечно наготове сорваться в бега: картинка остановила, сохранила тут, единственный способ удержать его, перебегающего из комнаты в комнату в его холодных Красных предместьях, масонские ночь за ночью… их фартучный и кухонный способ пускаться вечером или порожним днём в изучение Δх’ов и Δу’ов его бродяжного духа, в бегах—изучать как меняется он за отрезок падения ножа шторки, что успевало услышаться ему в воде, бегущей, как и он всегда, в пропавшей тиши, позади него, уже позади.

Даже теперь, лёжа рядом с чужаком переодетым свиньёй, её отец мимолётная частица Слотропа, или кто там ещё лежал тут раньше, нелетучий, и выслушивал то же самое обещание: «Я пойду с тобой куда угодно».– Ему видятся они шагающими по железнодорожному мосту, сосны на длинных склонах гор вокруг, осенний свет солнца и холод, полдень, её лицо на фоне какой-то высокой бетонной конструкции, отсвет бетона косо опускается с обеих сторон вдоль её скул, сливаясь с её кожей, смешиваясь со своим собственным светом. Её неподвижная фигура в чёрной шинели над ним, светлые волосы напротив неба, он сам на верху металлической лесенки на товарной станции, смотрит вверх на неё, все их стальные дороги внизу пересекаются и ответвляются во все концы Зоны. Они оба в бегах. Вот что ей нужно. Но Слотроп просто хочет полежать неподвижно рядом с биением её сердца недолго… разве не этого желает каждый параноик? Усовершенствовать виды неподвижности? Но те приближаются, от дома к дому, в поисках своего дезертира, и это Слотропу надо уходить, а ей оставаться. На улицах громкоговорители, дребезжа их металлическими глотками, объявляют ранний комендантский час на эту ночь. Через какое-то окно в городе, лёжа в какой-то кровати, уже пробираясь по краю полей сна, дремлет малыш, для которого металлический голос с иностранным акцентом знак ночного покоя, чтобы слиться с одичалыми полями, с дождём на море, собаками, с запахами готовящейся пищи из чужих окон, с грязью дорог… слиться с этим безвозвратным летом...

– Луны нет,– шепчет она, глаза подрагивают, но она не отводит их.

– Каким путём лучше покинуть город?

Она знает сотни таких. Его сердце, кончики пальцев, щемят от стыда.

– Я тебе покажу.

– Тебе не обязательно.

– Я так хочу.

Её мать даёт Слотропу пару плюшек заныкать под его костюм свиньи. Она бы нашла ему во что переодеться, но вся одежда её мужа пошла в обмен на продукты на Tauschzentrale. Его последняя картинка о ней обрамлена светом её кухни, через окно, увядающая золотистая женщина, голова склоняется к плите с единственной закипевшей кастрюлей, обои в цветах тёмно-оранжевых и красных, позади её отвернувшегося лица.

Дочь ведёт его через низкие каменные стенки, вдоль кюветов, сквозь дренажные штольни, к юго-западной окраине города. Далеко позади них часы на Петерскирхе бьют девять, незрячий Роланд под ними продолжает пялиться через площадь. Белые цветы опадают, один за другим, с образов Плечацунги. Трубы электростанции вздымаются, призрачно, бездымно, нарисованные на небе. Ветряная мельница поскрипывает за городом.

Городские ворота высоки и тощи, со ступенями в никуда выше них. Дорога прочь поворачивает через стрельчатый проём, уходит в ночные луга.

– Я хочу уйти с тобой,– Но она не движется сделать шаг сквозь арку вместе с ним.

– Может, я ещё вернусь.– Это не ложь бродяги, они оба уверены, что кто-то вернётся через год примерно в эту же пору, может быть Schweinheld следующего года, кто-то достаточно подходящий… а если имя, досье не полностью совпадают, ну кто в них верит? Она дитя печатника, она знает что к чему, она даже научилась у него управляться с Winkelhaken довольно ловко, как набрать строку и как снять её, «Ты Майский светлячок»,– шепчет она, и целует его на прощание, и стоит, глядя вслед, всхлипывающая неподвижная девушка в халатике и в армейских ботинках возле одиноких ворот. «Спокойной ночи...»

Смышлёная девушка, спокойной ночи. Что у него есть для неё кроме прощального кадра бредущей свиньи, в пёстром, сливающемся со звёздами и штабелями брёвен, сгодится поставить рядом с фото обездвиженного отца её детства? Он олицетворяет побег, хотя уже не вкладывая душу, но всё равно разучился уже оставаться... Спокойной ночи, там комендантский час, заходи обратно, обратно в свою комнату… спокойной ночи...

Он держится открытой местности, спит, когда слишком одолеет усталость, солома и бархат укрывают его от холода. Однажды утром просыпается в низине между стеной буков и ручьём. Солнце восходит и жуть как холодно, и словно чей-то тёплый язык шершаво лижет его лицо. Тут он уставился в рыло другой свиньи, очень толстой и розовой свиньи. Она хрюкает и улыбается дружелюбно, помаргивает длинными ресницами.

– Погоди. А как тебе это?– Он надевает свиную маску. Она минуту всматривается, потом придвигается к Слотропу и целует его, рыло в рыло. С них обоих капает роса. Он спускается за нею к ручью, снова снимает маску и ополаскивает лицо водой, пока она пьёт рядом с ним, причмокивает, умиротворённо. Вода прозрачна, оживлённо бежит, холодна. Круглые камни постукивают под ручьём. Звук резонирующий, музыка. А и стоило бы посидеть день и ночь, вникая и отвлекаясь, слушать расходящиеся звуки воды и камней...

Слотроп голоден: «Пошли. Нам надо найти завтрак».– У небольшого пруда рядом с крестьянским домом свинья обнаруживает деревянный кол, вбитый в землю. Она начинает подкапывать вокруг него. Слотроп расшвыривает вырытую землю ногами и находит кирпичный склепик набитый картошкой год назад: «Тебе в самый раз»,– когда она с охоткой припала к находке,– «но я не могу это есть».– Небо сверкает в спокойной поверхности воды. Вокруг, похоже, никого. Слотроп отходит проверить дом. Высокие белые маргаритки растут по всему двору. В окнах под нависающей сверху стрехой темно, дымок не вьётся из трубы. Но курятник на заднем дворе обитаемый. Он снимает толстенную белую курицу с её гнезда, запускает осторожную руку за яйцами— ПЫККОО она взбесилась, хочет отклюнуть ему руку нахрен, подружки стремглав сбегаются снаружи, куд-кудахчут как тысяча чертей, а тут ещё эта курица продёрнулась крыльями сквозь деревянные рейки загородки, так что не может влезть обратно, но слишком толста от подмышек и вниз, чтоб протиснуться наружу до конца. И вот так, там она застряла, хлопает крыльями и орёт, пока Слотроп ухватил три яйца и пытается втащить крылья обратно, к ней. Непростое занятие, из раздела смотри не свихнись мозгами, особенно когда стараешься держать осторожнее те яйца. Петух нарисовался на пороге, орёт Achtung, Achtung, дисциплина в его гареме рухнула к чертям собачьим, оглушительное белое перекати-поле из кур куролесит по всему курятнику, и кровь течёт из Слотропа уже в шести местах.

Потом он слышит лай собаки—пора завязывать с этой курицей—выскакивает наружу, видит даму в её прикиде вспомогательных сил Вермахта, метров с 30 целит из ружья и пёс мчит с рычанием, клыки наружу, прямиком к горлу Слотропа. Тот заскакивает за курятник, секунда в секунду как из дула шарахнуло гутен морген. Тут появляется свинья и отгоняет собаку. Они сматываются, яйца в люльке свиной маски, дама вопит, куры подымают дым коромыслом, свинья галопом рядом с ним. Заключительный грохочет выстрел, но они уже вне досягаемости.

Пройдя около мили, они останавливаются на привал для завтрака Слотропа: «Отличное представление»,– ласково похлопывает свинью. Она присаживается, затаив дыхание смотрит безотрывно, как он ест сырые яйца и выкуривает половину сигареты. Затем они снова отправляются в путь.