великие творения
                   былого

Она уводит Слотропа к себе домой: в его костюме свиньи. Они лежат за желтизной спермы на простыне, всклоченной к потолку, тесно прижавшись на узкой кровати с лакированными столбиками по углам. Её мать нарезает свёклу на кухне. Оба сердца их колотятся, у Слотропа от опасности, у неё из-за него. Она рассказывает, как жили её родители, её отец печатник, женился во время своих переходов, годы нынешнего странствия сложилсь уже в десятилетие, ни словечка где и что он с 42-го, когда прислал открытку из Нойкёльна, где перекантовался одну ночь у друга. Всегда какой-то друг, Бог знает в скольких задних комнатах, каютах, типографиях спал он не дольше одной ночи, дрожа, завернувшись в старые номера Die Welt am Montag, зная, что везде найдёт хотя бы пристанище, как всякий из Buchdrucherverband, частенько и обед, почти наверняка неприятности с полицией, если задержится слишком надолго — это был хороший профсоюз. Они держались Германских радикальных традиций, за Гитлера не голосовали, когда остальные профсоюзы подстроились. Это подогревает личную Пуританскую веру Слотропа в Слово, Слово сотворило типографскую краску, проживающую с антителами и дыханием в железе кандалов в крови людей добрых, хотя его Миром навсегда останется Мир в Понедельник, с его холодным резцом, отсекающим наималейшую иллюзию комфорта, которую буржуазия принимает за реальность… набирал ли он листовки против безумия в его стране? Был арестован, изувечен, убит? У неё есть его снимок в отпуске, где-то в Баварии, с водопадом, заснеженными пиками, загорелое лицо без возраста, Тирольская шляпа, подтяжки, ноги расставлены в постоянной готовности сорваться в бега: картинка остановила, сохранила тут, единственный способ удержать его, перебегающего из комнаты в комнату в его холодных Красных предместьях, масонские ночь за ночью… их фартучный и кухонный способ пускаться вечером или порожним днём в изучение Δх’ов и Δу’ов его бродяжьего духа, в бегах — изучать, как меняется он за отрезок падения ножа шторки, что успело услышаться ему в воде, бегущей, как и он всегда, в утраченной тиши, позади него, уже позади.

Даже теперь, лёжа рядом с чужаком переодетым свиньёй, её отецу в мимолётная частице Слотропа, или кому уж случалось лежал туть раньше, тяжёлому на подъём, выслушивая одно и то же обещание: «Я пойду с тобой куда угодно».– Ему мерещатся они, шагающими через железнодорожный мост, сосны на пологих склонах окружающих гор, осенний свет солнца и холод, полдень, её лицо на фоне какой-то высокой бетонной конструкции, отсвет бетона косо опускается с обеих сторон вдоль её скул, сливаясь с её кожей, смешиваясь со своим собственным светом. Её неподвижная фигура в чёрной шинели над ним, светлые волосы напротив неба, он сам на верху металлической лесенки на товарной станции, смотрит вверх на неё, все их стальные дороги внизу пересекаются и ответвляются во все концы Зоны. Они оба в бегах. Вот что ей нужно. Но Слотропу хочется просто лежать неподвижно рядом с биением её сердца, недолго… разве не этого желает каждый параноик? Усовершенствовать виды неподвижности? Но те приближаются, от дома к дому, в поисках своего дезертира, и значит Слотропу надо уходить, а ей оставаться. На улицах громкоговорители, дребезжа своими металлическими глотками, объявляют ранний комендантский час на эту ночь. Через какое-то окно в городе, лёжа в какой-то кровати, уже пробираясь по краю полей сна, дремлет малыш, для которого металлический голос с иностранным акцентом знак ночного покоя, чтобы слиться с одичалыми полями, с дождём на море, собаками, с запахами готовящейся пищи из чужих окон, с грязью дорог… слиться с этим безвозвратным летом...

– Луны нет, – шепчет она, глаза подрагивают, но она не отводит их.

– В какую сторону легче убраться из города?

Она знает сотни путей. Его сердце, кончики пальцев, защемил стыд.

– Я тебе покажу.

– Тебе не обязательно.

– Я так хочу.

Её мать даёт Слотропу пару плюшек – заныкать под его костюм свиньи. Она бы нашла ему во что переодеться, но вся одежда её мужа пошла в обмен на продукты на Tauschzentrale. Его последняя картинка о ней обрамлена светом её кухни, через окно, увядающая золотистая женщина, голова склоняется к плите с единственной закипевшей кастрюлей, обои в цветах тёмно-оранжевых и красных, позади её отвернувшегося лица.

Дочь ведёт его через низкие каменные стенки, вдоль кюветов, сквозь дренажные штольни, к юго-западной окраине города. Далеко позади них часы на Петерскирхе бьют девять, незрячий Роланд под ними продолжает пялиться через площадь. Белые цветы опадают, один за другим, с образов Плечацунги. Трубы электростанции вздымаются, призрачно, бездымно, нарисованные на небе. Ветряная мельница поскрипывает за городом.

Городские ворота высоки и тощи, со ступенями в никуда выше них. Дорога прочь поворачивает через стрельчатый проём, уходит в ночные луга.

– Я хочу уйти с тобой, – Но она не движется сделать шаг сквозь арку вместе с ним.

– Может, я ещё вернусь. – Это не ложь бродяги, они оба уверены, что кто-то вернётся через год примерно в эту же пору, может быть Schweinheld следующего года, кто-то достаточно подходящий… а если имя, досье не полностью совпадают, ну кто в них верит? Она дитя печатника, она знает что к чему, она даже научилась от него управляться с Winkelhaken довольно ловко, как набрать строку и как снять её, «Ты Майский светлячок», – шепчет она, и целует его на прощание, и стоит, глядя вслед, всхлипывающая неподвижная девушка в халатике и в армейских ботинках возле одиноких ворот. «Спокойной ночи...»

Смышлёная девушка, спокойной ночи. Что у него есть для неё кроме заключительного кадра бредущей свиньи, в пёстром, сливающейся со звёздами и штабелями брёвен, сойдёт – поставить рядом с фото обездвиженного отца её детства? Он олицетворяет побег, хотя уже не вкладывая душу, но оставаться всё равно уж отъучился... Спокойной ночи, там комендантский час, прячься обратно, опять в свою комнату… спокойной ночи...

Он держится открытой местности, спит, когда слишком одолеет усталость, солома и бархат укрывают его от холода. Однажды утром просыпается в низине между стеной буков и ручьём. Солнце восходит и жуть как холодно, и словно чей-то тёплый язык шершаво лижет ему лицо. Тут он уставился в рыло другой свиньи, очень толстой и розовой свиньи. Она хрюкает и улыбается дружелюбно, помаргивает длинными ресницами.

– Погоди. А как тебе это? – Он натягивает свиную маску. Она минуту всматривается, потом придвигается к Слотропу и целует его, рыло в рыло. С них обоих капает роса. Он спускается вслед за нею к ручью, снова стаскивает маску и ополаскивает лицо водой, пока она пьёт рядом с ним, причмокивает, умиротворённо. Вода прозрачна, холодна, журчит оживлённо. Круглые камни постукивают под ручьём. Звук резонирует, музыкальный. А и стоило бы посидеть день и ночь, вникнуть отвлечённо, вслушиваясь в разбегающиеся звуки воды, камней...

Слотроп голоден: «Пошли. Нам надо найти завтрак». – У небольшого пруда рядом с крестьянским домом свинья обнаруживает деревянный кол, вбитый в землю. Она начинает подкапывать вокруг него. Слотроп расшвыривает нарытую землю ногами, и находит кирпичный склепик, набитый картошкой год назад: «Тебе в самый раз», – когда она с охоткой припала к находке, – «но я такого не могу есть». – Небо сверкает в спокойной поверхности воды. Вокруг, похоже, никого. Слотроп отходит проверить дом. Высокие белые маргаритки растут по всему двору. В окнах под нависающей сверху стрехой темно, дымок не вьётся из трубы. Но курятник на заднем дворе обитаемый. Он снимает толстенную белую курицу с её гнезда, запускает осторожную руку за яйцами — ПЫККОО — она взбесилась, хочет отклюнуть ему руку нахрен, подружки стремглав сбегаются снаружи, куд-кудахчут как тысяча чертей, а тут ещё эта курица продёрнулась крыльями сквозь деревянные рейки загородки, так что не может влезть обратно, но слишком толста от подмышек и книзу, чтоб протиснуться наружу до конца. И вот так, застрявшая, она хлопает крыльями и орёт, пока Слотроп ухватил три яйца и пытается пропихнуть крылья обратно, к ней. Непростое занятие, из раздела смотри не свихнись мозгами, особенно когда стараешься держать осторожнее те яйца. Петух нарисовался на пороге, орёт Achtung, Achtung, дисциплина в его гареме рухнула к чертям собачьим, оглушительное белое перекати-поле из кур куролесит по всему курятнику, и кровь капает из Слотропа уже в шести местах.

Потом он слышит лай собаки — пора завязывать с этой курицей — выскакивает наружу, видит даму в её прикиде вспомогательных сил Вермахта, метров с 30 целит из ружья, и пёс несётся с рычанием, клыки наружу, прямиком к горлу Слотропа. Тот заскакивает за курятник, секунда в секунду, как из дула шарахнуло гутен морген. Тут появляется свинья и отгоняет собаку. Они сматываются, яйца в люльке свиной маски, дама вопит, куры подымают дым коромыслом, свинья галопом рядом с ним. Грохнул выстрел на прощанье, но они уже вне досягаемости.

Пройдя около мили, они останавливаются на привал для завтрака Слотропа: «Отличное представление», – ласково похлопывает свинью. Она присаживается, затаив дыхание смотрит, безотрывно, как он ест сырые яйца и выкуривает половину сигареты. Затем они снова отправляются в путь.