великие творения
                   былого

Дорогая Мама, я послал пару человек в Ад сегодня...

— Фрагмент, предположительно, из "Евангелие от Фомы"

(номер документа в каталоге Папирусов Озиринчаса засекречен)

Кто бы подумал, что их тут столько соберётся? А они всё прибывают через это неприглядное строение, сбиваются в группы, расхаживают в одинокой задумчивости или разглядывают картины, книги, экспонаты. Обстановка смахивает на некий весьма обширный музей, построенный во множестве уровней, и новые крылья пристраиваются, как живая ткань — хотя всё тут и впрямь разрастается, обретая некую окончательную форму, нераспознаваемую изнутри прибывающими сюда. Посещение некоторых залов проводится на собственный страх и риск, и смотрители дежурят на всех подходах, ставить в полную об этом известность. Движение в подобных местах лишено трения, скользяще ускоренное, порою головою вниз, как на отличных коньках-роликах. Некоторые части длинных галерей открыты морю. Имеются кафе, чтобы сидеть и любоваться закатами — или рассветами, в зависимости от режима работы и расписания симпозиумов. Мимо прокатываются фантастические тележки со сладостями, величиной с грузовые фургоны: приходится заходить внутрь, осматривая бесчисленные полки, а каждая ломится от сластей, каждая приятней и соблазнительнее предыдущей… шеф-повара стоят наизготовку с черпаками для мороженого, чтоб с полуслова сахароманиакального клиента тут же сформовать и сунуть бисквитную Аляску любого размера и аромата в печи… здесь конфетницы пахлавы с начинкой из Баварского крема, с завитушками горько-сладкого шоколада поверху, молотый миндаль, вишни размером не меньше шариков пинг-понга, и поп-корн в топлёном зефире и масле, и помадки тысячи видов, от лакричной до божественной, что вышлёпываются на плоские столешницы и растягиваются, всё вручную, как тягучий шнур, длящийся иногда за угол, через окно, обратно в следующий коридор — ах, извините, сэр, вы не могли бы подержать это для меня? Спасибо — шутник ушёл, оставив Пирата Прентиса тут, только что прибывшего и всё ещё малость оглушённого всем этим, держит один конец ирисочной путеводной нити, чей остальной конец может оказаться вообще где угодно… ну можно и пройтись куда приведёт… держит путь не слишком-то довольный, сматывая ирис метр за метром, порой засовывая кусочек в рот — мм, арахисовое масло и патока — в общем, его путь в лабиринте закручивается, как Первый Маршрут в сердце Провиденс, нарочно проложенный так, чтобы приезжий получал ознакомительный тур по городу. Этот трюк с ирисом тут, похоже, стандартная процедура для ориентации, потому что Пират время от времени пересекается с каким-нибудь другим новичком… частенько им приходится какое-то время распутывать свои ирисные пряди, в чём тоже явный умысел, типа неплохого спонтанного способа знакомства среди новоприбывших. Теперь тур выводит Пирата в открытый двор, где небольшая толпа собралась вокруг одного из делегатов Erdschweinhöhle в громогласном диспуте с рекламным агентом, и о чём же ещё, конечно, если не относительно Вопроса Ереси, что уже стал камешком в башмаке данной Конвенции и, возможно, превратится, в каменный утёс, который и послужит ей фундаментом. Мимо проходят уличные артисты: акробаты-самоучки головокружительно ходят колесом по мостовой, что смотрится опасно твёрдой и скользкой, хоры казу исполняют попурри из Гильберт&Салливан, юноша с девушкой в танце не по ровной улице, а вверх-вниз, чаще всего по ступеням маршей, которые пошире, как только там накопится поток пешеходов, чтоб меж них протанцовывать...

Сматывая свой клубок ириса, что становится уже довольно-таки громоздким, Пират минует Биверборд-Роу, так она называется: тут представлены офисы всех Комитетов, наименование каждого прорисованы через трафарет над его входом — А4… IG… НЕФТЯНЫЕ КОМПАНИИ… ЛОБОТОМИЯ… САМООБОРОНА… ЕРЕСЬ…

– Конечно, вы всё это видите глазами солдата, – она очень молода, беззаботна, в глупой кругленькой шапочке по нынешней моде, лицо у неё чистое и достаточно уравновешенное для широкого в плечах, с приподнятой талией, без всякого декольте профиля, который все они теперь носят. Она шагает рядом с ним размашисто грациозными шагами, помахивает руками, потряхивает головой —т янется отщипнуть от его ириса, касаясь при этом его руки.

– А для вас это всё цветущий сад, – предполагает он.

– О, похоже, вы не такой уж сухой пень, в конце концов.

Ах, до чего они всё ещё его будоражат, эти независимые женщины, не достигшие двадцати, их воодушевлённость так заразительна.

[Откуда взялся этот оркестр свинга? Она вся просто скачет ходуном, ей хочется пуститься в джиттербаг, расстаться с личной гравитацией, и он делает шаг навстречу ей…]

Единственный офис на Биверборд-Роу, не состыкованный физически с остальными, намеренно размещён на отшибе, это нахохленная хибара с торчащей из крыши печной трубой, куски автомобиля, в махровой ржавчине, разбросаны по двору, груды дров под расползающимся брезентом дождевого цвета, домик-трейлер на трёх колёсах и четвёртым косо прислонённым, в забвении и шелесте холодного дождя, к его облупленным непогодой стенкам… АДВОКАТ ДЬЯВОЛА вот что грит вывеска, да, и внутри засел Иезуит на этой должности, проповедовать, как его коллега Тайлхарл де Шарде, против возврата. Явился заявить, что нельзя игнорировать критическую массу. Как только технические средства контроля достигают определённых пропорций, определённого уровня взаимосвязи одного с другим, то безвозвратно накрываются все шансы на свободу. Слово давно уже утратившее какое-либо значение. Веские доводы выдаёт тут Отец Рапиер, умеет выдавать крутые моменты красноречия, пассажи, явно трогаютщие и самого его… нет нужды даже и заходить туда, в офис, съехавшиеся могут настроиться на волну из любой точки Конвенции на его страстные выступления, которые часто прорываются в кипучее празднество, и юмористы из съехавшихся умников стали уже называть это «Критической Массой» (усекаешь? Не слишком-то многим доходило в 1945, Космическая Бомба всё ещё трепыхается в своём младенчестве, ещё не представлена Народу, так что услыхать данный термин возможно было только в совсем уж как-сверх-умник-супер-умнику базаре). «Думаю, теперь в Мире появилась ужасающая возможность. И нам от неё нельзя отворачиваться, её должны мы рассмотреть. Допустим, что Они не умирают. Что Им теперь по силам существовать вечно — хотя мы, конечно, продолжим умирать, как всегда и делали это. Смерть послужила источником Их власти. Нам не составило большого труда подметить это. Раз уж мы тут только однажды, всего лишь на один только раз, тогда мы, несомненно, тут затем, чтобы взять то, что можем, пока можем. Если Они взяли намного больше нашего, и взяли не только от Земли, но и от нас — то какой резон возмущаться Ими, раз Они тоже обречены умирать как и мы? Все в одной лодке, все под одной тенью… да… да. Но так ли оно на самом деле? А что если это лучший, и наитщательнейше распространяемый, из Их обманов, включая как известные, так и утаённые?

Нам остаётся рассмотреть возможность, что мы умираем только лишь потому, что этого хотят Они: потому что для Их существования Им нужен наш ужас. Для Них мы питательная среда...

И это должно радикально изменить суть нашей веры. Требовать, чтобы мы продолжили верить в Их моральность, верить, что Они способны плакать, испытывать чувство страха, чувствовать боль, верить будто Они всего лишь создают видимость будто Смерть слуга Их — поверить в Смерть, как общего всем нам хозяина — есть проявлением смелости такого порядка, который, насколько я могу судить, выходит за пределы моих личностных качеств, хотя и не могу расписываться за остальных… Так, вместо упований на слепую веру, мы, может всё же, оборотимся и примем бой: потребуем от тех, вместо кого мы умираем, причитающееся нам бессмертие. Они, возможно, перестали уже умирать от старости, но всё же могут ещё быть убиты. А если нет то, по крайней мере, мы можем научиться отбирать у Них наш ужас Смерти. Для вампира, какого угодно сорта, найдётся подходящий крест. И хотя бы физические сущности, отнятые у Земли, у нас, можно разложить, раздробить — вернуть по месту происхождения.

Верить, что каждый из Них умрёт лично, является также верой в то, что Их система тоже умрёт — что некий шанс на обновление, некая диалектика, всё ещё действует в Истории. Утверждение Их смертности есть утверждением Возврата. Мною уже отмечались определённые преграды на пути осуществления Возврата...» – Это звучит отговоркой, испуг в голосе священника. Пират и девушка, слушая его, замешкались перед залом, куда Пирату надо войти. Неясно пойдёт ли она вместе с ним. Нет, ему бы не хотелось. Помещение оказалось в точности таким, как он и опасался. Неровные заплаты в стенах, откуда выдрали крепёж, и наскоро заштукатурили. Остальные, похоже, дожидались его, коротая время в играх, где скрытым фактором присутствует боль, Чарли-Чарли, Угадай Кто, и Камень-Ножницы-Бумага. Через следующую дверь доносится плеск воды и исключительно мужское гоготанье, что отдаётся лёгким эхом от кафельной облицовки: «А теперь»,– слышится торопливый радиокомментатор, – «пора что? Поднять — Мыло!» Аплодисменты и вскрики хохота, что продолжается неприятно долгое время.