великие творения
                   былого

Все запасные игроки в обвисших штанах, пехотинцы в хаки, остепенившиеся девушки канкана, красотки в купальниках и, сверх того, ковбои и Индейцы табачных лавок, гуглоглазые негры, пацаны-яблококрады, светские львы и кино-королевы, карточные шулера, клоуны, косоглазые алкаши-столбохваты, ассы лётчики, капитаны катеров, белые охотники на сафари и Негроидные обезьяны, толстяки, шеф-повара в шеф-поварских шапках, Еврейские ростовщики, горцы с самогонными бутылями, книги-комиксы про котов собак и мышей, боксёры и альпинисты, радиозвёзды, карлики, цирковые уродцы, железнодорожные бродяги, танцоры марафонов, свинг оркестры, участники вечеринок высших кругов, скаковые лошади и жокеи, платные партнёры танцев, шофёры Индианополиса, моряки на берегу и сёрфингистки в юбках хула, жилистые Олимпийские бегуны, богатеи с большими круглыми мешками помеченными знаком доллара, все запевают во втором общем куплете песни, все пинбол-автоматы мигают огоньками, основные цвета с кисловатым налётом, битки бьют, звонки звенят, монеты сыпятся из монетных ящиков самых разгорячённых, каждый звук и движение чётко на своём месте в сложном ансамбле.

Вне стен храма, представители Чикагской организации в засаде, играют в морру, пьют Канадские смеси из плоских серебряных баклажек, смазывают и чистят .38’е и вообще ведут себя самым отвратительным этническим образом, Папская непроглядность в каждой колючей складке и затенённой челюсти. Невозможно утверждать существуют ли где-то деревянные шкафы с папками наборов чертежей показывающих как именно все эти пинбол-автоматы были перенастроены—на умышленно симулированную хаотичность—или это случилось и впрямь случайно, сохранив, по крайней мере, нашу веру в Неисправность, как нечто всё ещё вне Их контроля… веру, что любая машина, по отдельности, просто напросто, по наивности, свихнулась, после тысяч ночей в придорожной забегаловке, Вайомингской грозы конца-света грянувшей на твою голову без шляпы, амфетаминов на автобусной остановке, табачного дыма царапающего под веками глаз, душегубных хватаний, когда как-то вырвался из круглый год беспросветного дерьма… довели ли игроки чужаки навеки, по отдельности, в одиночку, каждую из этих свихнувшихся машин? уж поверьте: они потели, пинали, орали, били наотмашь, теряли самообладание безвозвратно—единая Изменчивость, о которой ты и не слыхивал, общность не сознающая себя, умолчание, которое истории в энциклопедиях услужливо заполнили агентствами, инициалами, прочерками и пропусками, и те делают невозможным найти их снова… но в тот момент, из-за чрезмерно театральной суетни Гангстеров да Масонов, она сконцентрировалась тут, в задней части храма Маторгана, элегантный хаос с предназначением подмять мастерство купленного Блендом эксперта, Берта Фибеля с экспресса Серебряная Стрела.

Последний раз как мы встречали Фибеля, он зацеплял, тянул и попускал страховочный трос того Хорста Ахтфадена в его скалолазные дни, Фибель, который оставался внизу и довёл своего друга до Пенемюнде—довёл его до? а не кусок ли тут излишней паранойи, не вполне оправданной—ну называйте это Намёк На Причастность Бленда К Случаю С Ахтфаденом Тоже, если так нравится. Фибель работал на Сименс ещё в те времена, когда та была ещё частью треста Штинеса. Помимо своих инженерских обязанностей, он находил ещё время служить агентом по сбору информации для Штинеса. Тут по-прежнему остаётся в силе верность Vereinigte Stahlwerke, хотя Фибель теперь уже работал на заводе Дженерал Электрик в Питсфилде, Масачусетс. Наличие агента в Беркшире отвечает интересам Бленда, и угадай почему? Ага! присматривать за юношей Тайроном Слотропом, вот почему. Почти десять лет спустя после изначальной сделки, IG Farben всё ещё находит, что легче подрядить для наблюдения за юным Тайроном, снова-таки, Лайла Бленда.

Этот каменнолицый капустник Фибель просто гений по соленоидам с переключателями. Как вся эта машинерия «расклеилась», как тут говорят, грех даже задумываться и тратить  временя попусту—он погружается в топологии и цветные кодировки, запах плавящейся канифоли наполняет бильярдные и салоны, Schnipsel здесь и там, пробормотал разок also или два и, не успели оглянуться, большая часть аппаратов работают. Можешь биться об заклад, радостных Масонов побольшало в Маторгане, Миссури.

В уплату за его доброе дело, Лайл Бленд, которому оно как-то вообще пофиг, принят в Масоны. Он находит хороший круг общения, всевозможные удобства для напоминания ему о его мужской сути, а также немало полезных деловых контактов. Кроме того, всё укрыто настолько же плотно, как и в том Деловом Консультационном Совете. Не-Масоны остаются весьма мало посвящёнными в Что Вообще Происходит, хотя время от времени что-нибудь да выскочит, покажет себя, хихикнет и запрыгнет обратно, оставив тебе мало подробностей, но много Жутких Подозрений. Ходит такая теория, будто США были и остались гигантским Масонским сговором под конечным контролем группы известной как Illuminati. Очень трудно продолжительное время смотреть в тот странный одинокий глаз венчающий пирамиду, что находится на любом долларе, и не начать верить в эту историю, мало-помалу. Слишком много анархистов Европы 19-го столетия—Бакунин, Прудон, Салверио Прискиа—были Масонами, чтобы это оставалось чистой случайностью. Любители глобального заговора, не все из которых Католики, могут рассчитывать на Масонов для пары хороших страшилок и бездн, когда ничто другое не срабатывает. Одной из лучших в классике Причудливых Масонских Историй остаётся та, где Доктор Ливингстон ( livingstone? ну ещё бы) забрёл в местную деревню, даже и не в сердце, а в подсознании Самой Тёмной-Претёмной Африки, такое племя, в таком месте, видом не виданные, слыхом не слыханные: костры в тишине, непостижимые взгляды, Ливингстон подходит к вождю деревни и выдаёт ему высший знак Масонов—вождь этот знак распознаёт, отвечает на него, улыбка до ушей, и распоряжается предоставить всевозможную братскую гостеприимность белому пришельцу. Но вспомним, что Др. Ливингстон, как и Вернер фон Браун, родился вблизи Весеннего Равноденствия и должен был смотреть в лицо Миру с наиособеннейшей из особых точек Зодиака... Ну и не забывайте где эти Масонские Таинства вообще берут начало. (Сверьтесь с Ишмаелом Ридом. Он по этой теме натаскан круче, чем вы тут ещё кого встретите).

Мы должны никогда не забывать также знаменитого Миссурийского Масона Гарри Трумена: занимающего, благодаря смерти, должность в этом же самом Августе 1945, уперев свой контрольный палец на клитор Мисс Инолы Гэй, доводя её до превращения 100 000 жёлтеньких людей в то, что станет разреженным испарением вышкварок вморщенных в спёкшееся крошево их города на Острове Моря...

К тому времени как вступил Бленд, Масоны давно-давно дегенерировали уже просто в ещё один клуб бизнесменов. Право же, просто стыд. Бизнес всякого рода, на протяжении столетий, атрофировал определённые рецепторы чувств и области человеческого мозга, так что для большинства членов принимающих участие, нынешние ритуалы стали не более, а возможно и менее, чем пустой клоунадой. Не для всех из них, впрочем. Время от времени сталкиваешься с заскоком вспять из времён минувших. Лайл Бленд оказался одним из них.

Майя этих Масонских ритуалов очень, очень древняя. И в те давние дни она работала. Но время шло, и она начала применяться для показухи, для консолидации того, что было всего лишь мирской видимостью власти, она начала утрачивать свою крутость. Однако слова, жесты, действия более-менее точно блюлись на протяжении тысячелетий, при всей угрюмой рационализации Мира, так что магия всё ещё тут, хоть и подспудно, ей нужно лишь прикоснуться к правильно направленной голове, чтобы снова заявить о себе.

Бленд обнаружил, что возвращаясь к себе домой в Бикон Хилл поздно ночью после собраний, он не может заснуть. Ляжет на диване в своём кабинете, не думая ни о чём таком особенном, и вдруг резко вскинется, сердце бьётся чуть не выскочит, и он знает, что только что побывал где-то, но без понятия что происходило в этот отрезок времени. Старые часы Американская Империя бьют в гулкой прихожей. Зеркало Жирандол, переходившее от поколения к поколению Блендов, накапливая образы в ртутный общий фонд, куда Бленд страшился заглядывать. В другой комнате его жена, с её варикозом и религиозностью, постанывает во сне. Что это с ним творится?

В ночь после следующего собрания, лёжа дома на спине на привычном диване, покрывшись Журналом Уол-Стрит, где ничего нет такого, о чём он бы ещё не знал, Лайл Бленд поднялся над своим телом, примерно на полметра, лицом вверх, понял где он и шлюссь! вплеснулся обратно. Там он и лежал, в самом сильном испуге за всю свою жизнь, сильнее даже чем в Белле Вуд—не из-за того, что только что оставлял своё тело, а потому что знал: это лишь первый шаг. Следующим шагом станет переворот в воздухе и взгляд обратно. Древняя магия настигла его. Он отправляется в странствие. Он знал, что не может не пойти этим путём.

Ему потребовался месяц или два, пока начал получаться переворот. Когда это произошло, он чувствовал это переворотом не столько в пространстве, как в его собственной истории. Необратимо. Тот Бленд, что вернулся воссоединиться с инертным белым вместилищем, распростёртым животом кверху, за тысячи лет под ним, изменился навсегда.

Очень скоро он стал проводить большую часть своего времени на том диване, и едва ли хоть сколько-то вообще на Стейт-Стрит. Его жена, которая никогда ни о чём не спрашивала, неясно передвигалась в комнатах, обсуждая лишь дела по дому, иногда получала ответы, если Бленду случалось на тот момент находиться в своём теле, но чаще нет. Странного вида люди начали появляться у дверей, даже не предупредив по телефону. Аж мурашки от иностранцев с тонированной лоснящейся кожей, жировиками, ячменями на глазу, с кистой, порченными зубами, хромоногих, уставятся и смотрят или же—что ещё хуже—со Странными Отсутствующими Улыбками. Она пускала их в дом, всех подряд, и дверь кабинета тихонько запиралась за ними,  перед её носом. Ей ничего не удавалось расслышать кроме бормочущих голосов, на некоем, казавшимся ей иностранным, языке. Они инструктировали её мужа по технике странствия.

Случались, хотя редко, и в географическом пространстве путешествия предпринятые на север по очень синим, огненно синим, морям, холодным, с толпящимися льдинами, к заключительным стенам льда. Мы заблуждались в своих суждениях, роковым образом: мы уделяли больше внимания всяким Пири и Нансенам, которые вернулись—и хуже того, мы называли их деяния «успехом», хотя у них был провал. Поскольку  они вернулись обратно, вернулись к славе, к восхвалениям, они провалились. Мы плакали лишь о сэре Джоне Франклине и Саломоне Андрэ: скорбели над их могилами и костями, не замечая в несчастном мёрзлом мусоре оглашения их победы. К тому времени когда у нас появилась технология сделавшая подобные вояжи лёгкими, мы давно уже утопили в многословности всякую возможность отличать победу от поражения.

Что нашёл Андрэ в полярных исследованиях: о чём нам следовало узнать?

Бленд, всё ещё подмастерье, всё ещё не отряс свою нежную склонность к галлюцинированию. Он знает где он находится, когда он там, но по возвращении ему кажется, что он путешествовал глубже истории: что история это сознание Земли, состоящее из слоёв, что уходят на большие глубины, слоя история аналогичны слоям угля в теле Земли. Иностранцы сидят в его гостиной, шипят над ним, оставляют гадкую плёнку кожного жира на всём, к чему прикоснуться, стараются направлять его через этот этап, явно недовольные тем, что им кажется вкусами бездельника и пошляка. Он возвращается, вне себя от всего с чем там столкнулся, от членов астрального IG, чья миссия—как Ратенау на самом деле возвещал через медиума Петера Сачсу—за пределами мирского добра и зла: подобные различия там не имеют смысла...

– Сссамо ссобой,– все вылупились на него,– но зачем тогда говорить «тело и дух»? Зачем делать такое различие?

Потому что трудно не изумляться открытию, что Земля живая тварь, после стольких лет как представлял тупой кусок булыги обнаружить вдруг тело и душу, он чувствует себя ребёнком снова, ему известно, что теоретически он не должен проникаться, но всё же любит это своё ощущение чуда, которое снова нашло его, пусть даже так поздно, даже зная, что скоро придётся расстаться... Узнать, что Гравитация, настолько принимаемая за должное, на самом деле нечто сверхъестественное, Мессианское, внечувственное, для телосознания Земли… притиснувшей к своему святому центру останки исчезнувших видов жизни, собравшей, упаковавшей, переменившей, переустроившей и пересоткавшей молекулы, что снова извлекаются наверх Кабалистами каменоугольных смол с той стороны, которые Бленд замечал в своих странствиях, берутся распаренными, раздроченными до разделения, разложенными до самой наипоследней метатезы прикладной магии, комбинирующей и перекомбинирующей их в новые синтезы— «Забудь о них, они ничем не лучше, чем Клипот, пустая скорлупа мертвецов, ты не должен тратить время на них...»

Прочие из нас, не избранные для роли посвящённых, оставленные на внешней стороне Земли, на милость Гравитации, которую мы ещё только-только начинаем обучаться находить и замерять, вынуждены всё так же блуждать в пределах веры наших передних долей в Палнейшии Сатвецтвия, надеясь, что для всякой пси-синтетики взятой от Земной души имеется молекула, светская, более или менее обычная и обозначенная, с этой стороны—барахтаться бесконечно среди пластиковой мелочёвки, отыскивать в каждой Глубинное Значение, в попытках снизать их все вместе, как члены степенного ряда, в надежде вычленить потрясающую и тайную Функцию, чьё имя, как изменённое имя Бога, нельзя произносить… пластиковый саксофон звучит сверхъестественным тембром, флакон для шампуня отражённое эго, Приз в пачке Крекеров одноразовая радость, корпус бытовой техники обтекатель ветров познания, бутылочки младенцев умиротворение, мясные пакеты сокрытие убиения, пакеты для химчистки детское удушение, садовые шланги нескончаемое напоение пустоши… но дабы свести их вместе, при их уклончивом упорстве и нашей обойдённости… придать какой-то смысл, отыскать ничтожнейший осколочек истины в такой массе копирования, такой массе отходов... 

Повезло же Бленду, освободиться от всего этого. Однажды вечером он созвал всю свою семью вокруг дивана в его кабинете. Лайл, Младший, прибыл из Хьюстона, сотрясаясь в начальной стадии гриппа от контакта с миром, в котором кондиционированный воздух не является столь необходимым условием жизни. Клара прикатила из Бенингтона, а Бадди прибыл поездом из Кембриджа: «Как вы знаете»,– объявил Бленд,– «в последнее время я немножко путешествовал».– На нём был простой белый халат, а в руках красная роза. Выглядел он нездоровым, все впоследствии сошлись на этом: кожа и глаза его отличались чистотой, которая редко встречается, кроме как в определённые дни весны, в определённых широтах, перед самым рассветом: «Я заметил»,– продолжал он,– «что всякий раз я удалялся всё дальше и дальше. Сегодня я отправляюсь навсегда. То есть, уже не вернусь. Так что, я хотел проститься со всеми вами и сообщить, что вы будете обеспечены».– Перед этим он повидал своего друга Кулриджа («Горячку») Шорта на Стейт-Стрит в юридической фирме Салитьери, Пурр, Де Брутус и Шорт, и проверил, что все финансы семьи были в полном порядке: «Хочу, чтоб вы знали, я всех вас люблю. Остался бы ещё, но должен идти. Надеюсь, вы меня понимаете».

Один за другим, его семья подошли проститься. Похлопывания, поцелуи, рукопожатия закончены, Бленд откинулся в последнее объятие того дивана, закрыл глаза с неясной улыбкой...  Чуть погодя, он почувствовал, что начинает всплывать. Наблюдавшие расходятся относительно точного времени. Около 9:30 Бадди ушёл посмотреть Невесту Франкенштейна, а миссис Бленд накрыла безмятежное лицо пыльным куском ситцевой драпировки, полученной в подарок от одной из её племянниц, которая никогда не понимала её вкуса.

* * * * * * *