великие творения
                   былого

Ветреная ночь. Крышки войсковых канистр летают с бряцаньем по плацу. Часовые от нечего делать практикуют Салют Королевы Анны. Порою налетают порывы ветра, раскачивая джипы на их рессорах, пустые тягачи и гражданские грузовики — бамперы постанывают, басовито, в неудовольствии… на макушках ветра шевелятся живые сосны, в строю на последнем песчаном обрыве к Северному морю...

Шагая скорым шагом, но не в ногу, через исчёрканные грузовиками промежутки тут, на старом заводе Круппа, Доктора Мафидж и Спонтун смахивают на кого угодно, но только не на заговорщиков. Их моментально опознаёшь как то, чем они и являются: крохотный плацдарм Лондонской респектабельности в этом ночном Каксэвене — туристы в этой полуцивилизованной колонии сульфы, разбросанной в колодцы крови, серратов и турникетов, колонии медиков-наркоманов и садистов-санитаров, от Прохождения в которой им удалось уклонить, у брата Мафиджа высокий пост в одном из министерств, Спонтун признан негодным из-за странной истерической стигмы, совпавшей очертаниями с формой туза пик и почти такого же цвета, что возникает на его левой щеке в моменты крайнего стресса, сопровождаясь жуткой мигренью. Всего лишь пару месяцев назад они чувствовали себя такими же полностью мобилизованными, как и любой Британский гражданин, беспрекословно исполняющий распоряжения правительства. Касаемо же данного задания, оба испытывают сейчас глубокие сомнения, характерные мирному времени. Как быстро движется нынче история.

– Не представляю, почему он обратился к нам, – Мафидж поглаживает свою зауженную бороду (жест выглядит всего лишь бесконтрольным), голос его, пожалуй, слишком мелодичен для человека такой массы, – ему наверняка известно, я не практиковал этого с ’27-го.

– Мне приходилось ассистировать пару раз во время интернатуры, – припоминает Спонтун. – Тогда на это была большая мода в психиатрических заведениях, знаете.

– Могу назвать пару Государственных Институтов, где оно в моде до сих пор, – медики обмениваются хмыканьем, полные той Британской Weltschmerz, что выглядит такой неприкаянной на лицах подверженных ей. – Так, стало быть вы, Спонтун, предпочитаете проассистировать мне, я правильно понял?

– О, по любому, знаете ли. То есть, никто ж не будет стоять над головой с журналом, понимаете, делать пометки, как всё идёт.

– Ну, это как сказать. Вы же слышали? Вы не заметили некую...

– Горячность.

– Зацикленность. Не знаю, может Пойнтсмен теряет хватку.– Звучит тут как у Джеймса Мэйсона: «Тэ(х)ряет х(у)ватку».

Теперь они смотрят друг на друга, отрывочные ночные ландшафты Марстонских приютов для животных и припаркованных автомобилей затемнённо плавают, сливаясь позади каждого из лиц. Ветер несёт запахи морской воды, пляжа, бензина. Отдалённое радио настроенное на волну Программы Объединённых Сил передаёт Сэнди Макферсона за Органом.

– О, да мы все... – начинает Спонтун, но оставляет незаконченным.

– Вот и пришли.

Ярко освещённый офис увешан малиново-губыми, ножко-сосисочными настенными плакатами Девушки Петти. Кофеварка шипит в углу. Вокруг витает запах прогорклой обувной ваксы. Капрал сидит, забросив ноги на стол, углублён в чтение книги комикса Американская Зайка.

– Слотроп, – в ответ на вопрос Мафиджа, – да, да, Янки в этом, в костюме свиньи. Ну, приходит-уходит постоянно. Совершенно сдвинутый. А вы что за контора, M.I.6 или как там?

– Нам не положено это обсуждать, – уточняет Спонтун. Малость воображает себя Найландом Смитом, Спонтун этот самый. – Вам известно, где мы можем найти генерала Виверна?

– В такое время ночи? На свалке спирта, скорее всего. Идите вдоль путей, туда, где шумят. Если б не дежурство, я б сам уже там был.

– Костюм свиньи, – хмурится Мафидж.

– Большой, блин, костюм свиньи, розовый, и синий, клянусь, – отвечает Капрал. – Сразу узнаете, как увидите. Сигареты, джентльмены, у кого-нибудь случайно не найдётся?

Звуки гулеванья докатываются до них, пока топают вдоль путей, мимо сцепок пустых платформ и железнодорожных цистерн. «Свалка спирта».

– Горючее для их Нацистких ракет, мне говорили. Когда те у них вообще взлетали.

Под холодным зонтом голых электроламп сбилась толпа Армейского персонала, Американских моряков, девушек ФАВСЗ, и Германских fräulein'нок. Братаются, все до одного, бесстыдно, среди шума, что перерастает, когда Мафидж и Спонтун достигли края сборища, в песню, а в центре, с полным стаканом, а каждая из рук возложена на улыбчиво расхристанную кралю, с раскраснелым, но в таком освещении лицо апоплектично полиловелым лицом, всё тот же самый Генерал Виверн, который нам встречался в офисе Пойнтсмена ещё в Доме-Двенадцать. Из железнодорожной цистерны, содержащей этиловый спирт, в растворе до 75 %, о чём оповещает кричаще белый трафарет на её стенке, тут и там торчат краны, под которые подставляется и отводится невероятное количество кружек, фарфоровых чашек, кофеварок, мусорных вёдер и прочих ёмкостей. Укулеле, казу, губные гармошки и изобретённые на лету, всех не перечесть, железные стучалки аккомпанируют песне, преисполненной невинного привета Послевойне, надежде на близкий конец дефицитов, и издыхание Строгой Экономии:

Вот и пришло —

Обжираловки время!

Время пожрать от души!

Пора, наконец.

Залезть в морозилку —

Полный пипец!

Обжираловки время,

Время пожрать от души!

А когда прожуёшь,

Снова придёшь

Ещё, и ещё пожевать!

Ах, обжираловки время!

Оно грандиозно всегда,

Жуй не спеши,

Жри от души!

Жуй сколько хочешь,

Жуй сколько влезет,

Жу-у-у-у-уй!

Следующий куплет солдаты и матросы совместно восемь тактов, девушки последующих столько же, генерал Виверн ещё восемь за ними вслед, и tutti её допевают. И тут вступают укелеле и казу, и всё прочее, чтобы любой и каждый отжигал в пляске, чёрные шейные платки плещут вокруг, словно усы эпилептичных негодяев, изысканные сеточки для волос расслабились, повыпускав на волю из-под паутинки локоны тугих кудряшек, подолы платьев вздёрнулись, показать коленки и край чулков с довоенным кружевом Клуни, хрупкое порхание дымчатых крыльев летучей мыши под белым электричеством вокруг… в последнем припеве парни крутят хоровод по часовой стрелке, круг девушек против часовой, ансамбль разверчивается в узор пышной розы, из гущи которого, с распущенной ухмылкой, пьянчуга генерал Виверн, с бокалом выше головы головой, вскинут кратко, как вставшая торчком тычинка.

Почти единственный кто в этом не участвует, помимо двух подкрадывающихся хирургов, Моряк Бодайн, которого мы оставили, если тебе по силам вспомнить, за шалостями в ванне жилища Кислоты Бумера в Берлине. Сегодня в безукоризненном парадно-белом, строголикий и трезвый, он утомлённо бродит меж гуляк, густая поросль волос из-под манжет джемпера и в V-разрезе под шеей, растущих до того обильно, что неделей раньше он спугнул и утратил поставщика прямиком из Китай-Бирма-Индийского Театра Военных Действий с почти тонной марухи, который по ошибке принял его за морской вариант легендарного йети, он же пресловуто мерзкий снежный человек. Для возмещения профуканного в тот раз, Бодайн в эту ночь организует Первый Международный Бой на Чвырлах, между Авери Пёрфлом, сослуживцем из его корабельной команды, и Английским Коммадосом по имени Сент-Джон Бладери. «Делайте ставки, да да, ставки поровну 50/50», – объявляет обходительный крупье Бодвайн, пропихиваясь меж тел столпившихся, многим из которых далеко до вертикальности, с пачкой оккупационных сертификатов стиснутых одной из мохнатых рук. Другою, время от времени, он подтягивает из-за спины квадрат большого отложного воротника своего матросского джемпера, чтобы туда высморкаться, люверсы вдоль края его тельняшки моргают, электрические лампочки скачут над головой от поднятого им шквала, его персональные несколько теней мечутся во все стороны и сливаются с остальными.

– Приветики, кореш, опиата надо? – крохотные красные глазки в широченном розовом пудинге лица, и алчная улыбка. Это Альберт Криптон, старший санитар корабля США Джон Е. Бэдэс, который мигом извлекает из потайного кармана джемпера стеклянный флакончик полный белых таблеток. – Кодеин. Джексон, прекрасно — держи.

Бодайн чхнул без подготовки и утирает сопли рукавом, – Только не для ёбаной простуды, Криптон. Спасибо. Ты видел Авери?

– Он в прекрасной форме. Заканчивал предстартовый разогрев в пизде раком, когда я на них наткнулся.

– Слышь, старик, – завёлся предприимчивый морская душа. Текст расшифровывается в 3 унции кокаина. Бодвайн кончает парой смятых примечаний. – В полночь, если можешь. Скажи ему, встретимся у Пуци после боя.

– Замётано. Ты возле казарм прошвырнулся? – Похоже вернувшиеся с театра в КБИ собираются там для мрамор игр шариками опиума. Можешь зашибать сотнями, если рука набита. Санитар Криптон прячет деньги в карман и оставляет Бодвайна покручивать большим пальцем в раздумьи на эту тему, движется дальше, где вдоволь чего полапать, останавливается хлебнуть из снарядной гильзы хлебного спирта с виноградным соком, не прекращая сбыта кодеина в таблетках. Его шибанул краткий прилив паранойи, когда возникла пара ВэПэшников в красных шапках, поглаживающих свои членодубинки, поглядывая на него, как ему представилось, многозначительными взглядами. Он отскальзывает в ночь, сматывается на виражах через тёмное небо. Находит успокоение в патентованной микстуре, известной как Блюз Криптона, после чего следует головокружительный марш-бросок в диспансер, не без моментов глубокой отключки внимания.

Внутри, его поставщик, Фармацевт Бёрдбери, дирижирует заключительным актом La Forzadel Destino с треском льющейся от Радио Люксембург, а заодно и подпевает. Рот его защёлкивается, когда Криптон врулил, газуя, в помещение. Вместе с ним нечто похожее на гигантскую, разноцветную свинью, плюшевая опушка её одеяния тут и там зализана в противоположных направлениях, что расширяет спектральные переливы расцветки: «Микрограмм», – Криптон драматично потрясает головой, – «всё правильно, микрограмм, а не миллиграмм. Бёрдбери дай мне чего-нибудь, у меня передозняк».

– Тшш. – Складки на высоком лбу аптекаря поперечно скрещиваются от сооперности. Криптон проходит вглубь к полкам и наблюдает освещённую комнату сквозь бутыль болеутоляющего, пока опера не допелась до коды. Возвращается как раз вовремя, чтобы услышать вопрос свиньи: «Ну а куда ещё он мог пойти?»

– Мне доходит через третьи руки, – Бёрдбери кладёт шприц, которым дирижировал. – Спроси вон Криптона, он чаще выходит в свет.

– Приветики, кореш, – грит Альберт, – как насчёт сделать прививочку?

– Я слышал Шпрингер приезжает сегодня.

– Впервые слышу. Но смотайся к Пуци, тут-то зачем торчать. Такие все дела там делаются.

Свинья оглядывается на часы на стене: «Сегодня распорядок малость сковырнутый, вот и всё».

– Слушай Криптон, тут большая шишка из ГПОГ нагрянет с минуты на минуту, так что, как знаешь, только... – Они препираются о трёх унциях кокаина, свинья углубилась благовоспитанно листать старый News of the World. Вскоре, припластыривая последнюю из наполненных кристаллами бутылочек на свою голую ногу, Криптон приглашает всех на бой чвырлами: «Бодайн собрал крупные ставки. Народ прибывает со всей Зоны».

– Моряк Бодайн? – спрашивает изумлённая плюшевая свинья.

– Он король Каксэвена, Хрюша.

– Ну мне случалось выполнять его поручение в Берлине. Скажи ему, Ракетмэн грит, привет.

Криптон, клёш подвёрнут кверху, открывая бутылочку, просто убедиться что там в ней у него, застывает вылупившись: «Это ты про тот гашиш?»

– Ага.

Криптон внюхивает большую щепоть снежинко-белого в ноздри, за правой в левую. Мир проясняется. Горькие сопли начинают стягиваться в упрямый кулак в глубине его горла. Потсдамский Съём уже составная часть фольклора Зоны. Может эта тут свинья хочет примазаться к славе Ракетмэна (в существовании которого Криптон никогда не был уверен)? Кокаиновые подозрения, ползучи и паскудны как крысы… блеск флаконов тысячи оттенков, голоса из радио, спинка и рукав мохнатого пальто свиньи, пока Криптон тянется погладить… нет ясно, что свинья ничего не высматривает, не лягавый, не сбывает товар и никого не собирается нагреть... – «Просто хотелось посмотреть как оно на ощупь, понимаешь», – грит Криптон.

– Конечно. – Тут, откуда ни возьмись в дверях полно красных касок, кожи, меди. Криптон стоит не шелохнётся, в одной руке крышка от незаткнутого кокаина.

– Слотроп? – Сержант, что тут за главного выступает вперёд, рука сбоку на кобуре с пистолетом. Свинья взглядывает на Бёрдбери, который покачивает головой, нет, не я, типа как бы хочет сказать.

– И не я тоже, – Криптон считает нужным вставить.

– Ну кто-то ж заложил, – бормочет свинья, по виду очень разобидевшись.

– Секундочку, – шепчет Альберт. Затем к ВП, – прошу прощения, – делает два шага к выключателю на стене и гасит свет, Слотроп моментально рванул сквозь все вопли мимо стола Бёрдбери бу-бух в высокие полки с лекарствами, от которых его соломенное брюхо спружинивает, но они тут же падают на кого-то ещё с оглушительным грохотом стекла и чьим-то воплем — дальше сквозь чёрную темени прохода, выставив руки, чтоб не наткнуться, к задней двери, где встречает Криптона.

– Спасибо.

– Скорее.

Снаружи они срезают к востоку, в сторону Эльбы и доков, несутся с топотом, оскальзываясь на грязи луж, спотыкаясь через глубокие колеи от грузовиков, ветер взвихряется среди ангаров, хлещет им в лицо, кокаин крапает маленькими белыми всплесками из-под левого клёша Криптона. Позади них облавщики орут и светят фонарями, но, похоже, не знают куда они делись. Хорошо. «Иди дорогой жёлтых кирпичей», – напевает Альберт Криптон, альтом, – «иди дорогой жёлтых кирпичей»,– это ещё что, неужели он, да, так и есть, ещё и подскоки, сука, делает...

Совсем скоро, задыхаясь, они прибывают на пирс, где Бэдэс и его отряд, четвёрка туманно-серых подлодок-поросят, пришвартованы возле предстоящего боя на чвырло-ложках по центру шаткой, крикливой толпы гражданских и военных алкашей. Жилистый Авери Пёрфл, бакенбарды гладки словно котика мех в бледном свете, Адамово яблоко проворачивается по четыре-пять нервно взвинченных циклов в минуту, пританцовывает вокруг своего противника, безмятежно быковатого Сент-Джон Бладери, чвырло-ложки обоих в позиции выжидания, заточенные края отблескивают.

Криптон прячет Слотропа в мусорный ящик, и отправляется на поиски Моряка Бодайна. После нескольких коротких, посверкивающих финтов, Пёрфл переходит в ближний, быстрый как боевой петух. Косым высоким, который Бладери пытается парировать тройным, Пёрфл рассекает блузу Командоса и пускает кровь. Но когда он пытается отпрыгнуть, похоже, тугодум Бладери водрузил свой увесистый боевой ботинок на пижонистый туфель Американца и припечатал к месту, где стоит.

Устроитель Бодайн и два его поединщика яркие кристаллы просвещённости в этом отравленном сером сборище: добрая половина толпы пребывает в предгорьях потери сознания, а остальные не вполне уверены, что вообще тут происходит. Некоторые думают, что Пёрфл и Бладери в натуре озверели друг на друга. Другим кажется, что это всё для смеха, и они хохочут в подходящие моменты. Время от времени дополнительная пара вспученных глаз всплывает в ночных надстройках боевых кораблей, которые всё смотрят, смотрят...

Пёрфл и Бладери сделали выпад, каждый свой, одновременно и теперь находятся corpsà corps — со скрежетом и звяком чвырло-ложки сцепились намертво, локти напряглись и упёрлись. Исход зависит от дара сухопарого Пёрфла к обманкам, поскольку Бладери, кажется, готов удерживать эту позицию всю ночь.

– Ракетмэн тут, – Криптон дёргает Бодайна за влажный комканный ворот, – в свином костюме.

– Не сейчас, мэн. Ты принёс тот, а! —

– Но, но полиция у него на хвосте, Бодайн, где мы его спрячем?

– Какая разница, это какой-нибудь раздолбай и больше ничего. Ракетмэну тут делать нечего.

Пёрфл отдёргивает черен своего чвырла, переклонившись на сторону, удерживая зубцы своего оружия в замке с зубцами Бладери, тянет Командоса достаточно долго, чтоб высвободить свою ступню, затем ловко расцепляет ложки и оттанцовывает прочь. Бладери восстанавливает равновесие и пускается в тяжеловесное преследование, применяет серию колющих, а затем перебрасывает чвырло-ложку в другую руку и неожиданно наносит Пёрфлу режущий, глубокая ссадина на шее моряка приходится мимо сонной артерии, но совсем на чуть-чуть. Кровь окропляет белый джемпер, чёрная в свете дуговых ламп. Пот и холодные тени глубоко залегли в подмышках бойцов. Пёрфл, от боли забывая осторожность, налетает на Бладери, вихрь одичало слепых тычков и рубилова, Бладери едва ли нуждаясь в увёртках, покачивается от колен и выше, как громадный уверенный пудинг, наконец, улучает момент ухватить кисть руки Пёрфла с ложкой и крутануть его, как девушку в коленце джитербага, спиной к себе, его собственное лезвие попрёк Адамова яблока Пёрфла, готовое располовинить. Он подымает глаза, оглядывается, задыхаясь, исходя потом, выискивая местоположение какой-нибудь власти, что просигналит ему прикончить.

Ничего: только сон, рвота, содрогания, призрачно цветочный запах этила, деловитый Бодайн пересчитывает свой барыш. Никто толком не смотрит. Тут и доходит Бадери, а сразу же и Пёрфлу, объединённым заточенным краем чвырла и ничтожным приложением силы достаточным для того, чтобы наполнить их общий мир смертью, что никто ведь не говорил драться до самого конца, верно? Что каждый получит свою долю, кто бы ни победил, так что разумнее сейчас разойтись и на пару вклещиться в Бодайна за платой, да найти перевязочный пакет и йод тоже. И всё же они затягивают своё объятие, Смерть во всей своей мощи напевает им романтичные песни, укоряя, что ж вы за людишки такие серые… Вот только-то и всего, да? И это у вас жизнь называется?