великие творения
                   былого

– Спокойно, спокойно, дружище,– начинает Йан Скафинг, в тот момент, когда к нему начинают подступать враждебные лица. Хммм... О, правильно, рви когти—он выплёскивает пиво в ближайшую голову, трахает пустой снарядной гильзой в следующую, усмотрев расселину в толпе, проскальзывает сквозь и убегает, мимо багровых лиц упившихся до отключки, перескакивая над брюхами в хаки с гирляндами блёв, прочь по глубокому поперечному тоннелю между кусков Ракеты.

– Подъём, вы долбодоны,– орёт Марви,– не дайте уйти ..х’сосу!– Сержант с мальчишечьим лицом и седыми волосами, спавший в обнимку со шприцем для густой смазки, просыпается и, вскрикнув «Капустники!», шмаляет из своего ствола прямо в пивную бочку, выстрелы отшибают ей полдна и шлют широкую струю жидкого янтаря и пены на бросившихся в погоню Американцев, половина которых враз поскальзываются и падают на задницу. Слотроп добежал в дальний конец Штольни с хорошим отрывом и зачастил там вверх по лестнице, пропрыгивая по две перекладины за раз. Выстрелы—жуткое громыханье в этом резонаторном ящике. Либо Мамочки Марви слишком пьяны, или же его спасает темнота. Слотроп переваливается через верх лестницы бездыханным.

Во втором из основных тоннелей Слотроп переходит уже в забег на длинную милю, стараясь не думать, хватит ли ему на это дыхалки. Он не одолел и 60 метров, когда погоня вскарабкивается наверх по той же лестнице позади него. Заскочив в бывший, наверное, малярный цех, он поскальзывается на полосе влажного Wehrmacht-зелёного, падает и катится по здоровенным кляксам чёрного, белого и красного, пока не замирает, упёршись в солдатские ботинки на пожилом человеке в костюме из твида, с белыми развесистыми усами: « Gruss Gott».

– Грю, похоже, те сзади хотят меня убить. Можно тут куда-нибудь—

Старик подмигивает, ведёт Слотропа через Штольню в другой основной тоннель. Слотроп приметил комбинезон заляпанный краской и догадывается прихватить его. Ещё через четыре Штольни, резкий поворот вправо. Это склад металла: «Смотри сюда». Старик хихикая идёт по длинному залу промежду синих полок из листов холодной прокатки, кучи алюминиевых отливок, связки 3712 штанговых штоков, 1624, 723... – «Всё будет хорошо».

– Не туда, мэн, там они на подходе.– Но этот эльф-переросток уже заводит трос от крана над головой под высокий навал прутков из никелевых сплавов. Слотроп влазит в тот комбинезон, зачёсывает свой помпадур вниз на лоб, достаёт перочинный нож и отпиливает концы усов по бокам.

– Ты похож теперь на Гитлера. Теперь они точно захотят тебя убить.– Германский юмор. Он представляется как Глимпф, профессор математики в Technische Hochschule, Дармштадт, Научный Советник Военного Правительства Союзников, уже какое-то время: «Ну-ка, переставим их сюда».

Я в руках чокнутого маньяка— «Почему бы не спрятаться тут, пока они забудут?»– Но тут доносятся неясные крики из тоннельных далей: «В 37-й и 38-й чисто, Чаки!»– «Окей, старый конь, делайте ставки, парни, мы его прижучим».– Они не собираются забыть, они прочёсывают тоннели, Штольню-за-Штольней. Сейчас мирное время, не могут же тебя застрелить в мирное время… но они напились… ё-моё. Слотроп пересрал в полном мандраже.

– Что теперь делать?

– Ты будешь экспертом по экспрессивно Английскому. Скажи что-нибудь обидное.

Слотроп высовывает голову в длинный тоннель и кричит с самым Английским акцентом на какой только способен: «Майор Марви сосунок!»

– Сюда, он там!– Звуки галопа солдатских ботинок, шляпки гвоздей в подошвах стучат в бетон и много другого зловещего металла щёлкает, ставят на взвод… щёлк…

– Пора,– сияет зловредно Глимпф, приводя кран в движение.

Свежая мысль приходит на ум Слотропу. Он снова высовывает голову и вопит: «Майор Марви сосает ниггеров!»

– Я думаю, нам следует поторопиться,– грит Глимпф.

– Эх, а я как раз придумал ещё кое-что про его мать.– Слабина исчезает дюйм за дюймом в тросе между краном и грудой прутков, которые зацепил Глимпф, чтобы завалить вход, желательно прежде, чем добегут Американцы.

Слотроп и Глимпф сматываются через противоположный выход. Как только они достигают первый извив тоннеля, освещение полностью гаснет. Вентиляция продолжает выть. Призраки голосов в ней обретают уверенность посреди тьмы.

Навал монель-труб раскатывается с оглушительным грохотом. Слотроп дотягивается до камня стены и, следуя ей, пробирается через этот кромешный мрак. Глимпф всё ещё где-то посреди тоннеля, на путях. Нет, он не задыхается, это он хихикает сам себе. Позади глухая неразбериха погони, но света всё нет. Раздаётся негромкий звяк и резкое « Himmel» старого профессора. Близятся громкие крики, а вот уже и первые отблески фонариков, так что хватит нежиться в тёплой ванне— «Что случилось? Бога ради...»

– Сюда, скорее,– Глимпф столкнулся с подобием миниатюрного поезда, контуры которого сейчас едва проступают—когда-то на нём катали по заводу посетителей из Берлина. Они взбираются на трактор впереди и Глимпф возится с рычагами.

Ну, поехали, все по вагонам, отключение света было, наверное, уловкой Марви, позади потрескиванье искр, а теперь даже чувствуется ветерок. Хорошо катим.

Глимпф включил прожектор-фару. Из боковых галерей проносящихся мимо уставились фигуры в хаки. На миг отблескивает отраженье в белках глаз прежде, чем промелькнуть. Пара из них помахали вслед. Крики уносятся, изменяясь в эффекте Доплера Э-эй-и-и-и! как сигналы проносящихся через ночные перекрёстки машин, мчат домой в Бостон и Мейн... Экспресс катит во всю. Сырой ветер аж посвистывает, дует в лицо. В луче прожектора различились силуэты секций боеголовок поставленных на две маленькие платформы позади локомотива. Местное карликанство бросаются врассыпную и жмутся к стенам вдоль путей, почти теряясь в темноте. Они считают поезд своей собственностью и обижаются, когда рослые люди начинают им распоряжаться. Некоторые сидят на сложенных в штабель ящиках, болтают ногами. Другие стоят на руках в темноте. Глаза их светятся зелёным и красным. Некоторые даже раскачиваются на верёвках закреплённых вверху, изображая Камикадзе летящего в атаку на Слотропа и Глимпфа с криками «банзай! Банзай!», прежде, чем, с хихиканьем, исчезнуть. Всё это понарошку. На самом деле они тихие и приветливые— Сзади, громко будто в мегафоны, в массовом хорале:

– Можете перебраться назад и отцепить те платформы,– интересуется Глимпф.

– Думаю, что да... – Но копается там несколько, кажется, часов.

– Инженеры,– бормочет Глимпф. Слотроп отцепляет платформы и трактор добавляет скорости. Ветер треплет все плохо закреплённые концы, кончики воротником, манжеты, пряжки и ремни. Позади них грянул грохот, грюк и бряк, и несколько вскриков в темноте.

– Думаете их это остановит?– На это им в зад, в гармонической раскладке на четыре голоса:

– О-о-кей, Джоко дорогуша. Тот старый фосфорный патрон при тебе?

– Посторонись, дружище!

Без какого-либо дальнейшего предупреждения, с ослепляющим выхлопом лопается заряд Белого Фосфора, затопляет белый тоннель. Минуты две никто в нём ничего не видит. Там только лишь натыкаются в ошеломительно полнейшей белизне. Белизна без жара и слепая инерция: Слотроп чувствует что-то до жути знакомое в этом, центр, который он обходил, избегал сколько помнит себя—никогда не был настолько близок, как сейчас, к истинной движущей силе своего времени: лица и факты наполнявшие его неразрывную связь с Ракетой, маскировка и обманки стираются на один белый миг, бесполезное, слепое дёрганье за его рукава… это важно… пожалуйста… посмотри на нас… но уже слишком поздно, это уже только ветер, всего лишь перегрузки, и кровь его глаз начинает обращать белизну в оттенок слоновой кости, в позолоту, в штрихи трещин по камню… и рука, подхватившая его прочь, вновь опускает в Миттельверке— «Хху-ииха! Хватай ..х’соса!»

Из вспышки, на расстоянии прицельного пистолетного выстрела, громыхая, выкатывает дизельный локомотив, толкая перед собой две отцепленные Слотропом платформы, набит побагровевшими, взъерошенными, упившимися Американцами, а в зените, криво унасестившись на их плечах, майор Марви лично, в непомерно большой, белой ковбойской шляпе, размахивает парой кольтов калибра .45

Слотроп ныряет за цилиндрический предмет в задней части трактора. Марви открывает огонь напропалую, воодушевляемый отвратительным хохотом остальных. Слотроп случайно замечает, что его укрытие, фактически, ещё одна, кажись, боеголовка. Если заряды Аматола всё ещё в ней—то есть, Профессор, может ли попадание пули .45 калибра с такого расстояния в оболочку вызвать детонацию боеголовки? д-даже если не вставлен детонатор? Ну Тайрон, это зависит от множества факторов: скорость пули, толщина оболочки и её состав— В ожидании отделаться хотя б всего лишь растяжением плечевых мускулов и грыжей, Слотропу удаётся наклонить и сбросить боеголовку на рельсы, пока пули Марви бьют и рикошетят по всему тоннелю. Она подпрыгивает и замирает, опёршись на один из рельсов.

Заряд начал угасать. Тени возвращаются в проёмы входов поперечных Штолен. Платформы впереди Марви ударяют в препятствие, с оглушительным БЭНДЗ! сдваиваются в перевёрнутую V—тормоза дизеля визжат в панике й-и-и-и-к! покуда локомотив сходит с рельсов, разворачивается, начинает валиться, Американцы ошалело хватаются за поручни, друг за друга, за пустой воздух. Тут Слотроп и Глимпф минуют последний извив знака интеграла и позади раздаётся ещё один жуткий грохот, крики уже продолжительные, с эхом, и теперь они видят выход впереди, растущую параболу зелёных склонов гор и солнечного света...

– Вы сюда на машине приехали?– Спрашивает, помаргивая, Глимпф.

– Что?– Слотроп вспоминает ключ, оставленный в Мерседесе.– Ага... 

Глимпф притормаживает, когда они проносятся под параболой в дневной свет, и выкатывает сделать плавную респектабельную остановку. Они отдают честь часовым из Второй Роты и идут угонять Мерседес, который всё там же, где старлей оставлял его.

На дороге, Глимпф указывает в северном направлении, поглядывая на вождение Слотропа хитрым глазом. Они несутся всё выше в Гарц, пронизывая тени гор, сквозь густой аромат сосен и елей, скрипя на поворотах тормозами, а иногда чуть не слетая с дороги. У Слотропа врождённый дар всякий раз переключать не на ту скорость, да и к тому же он в мандраже, глаз на затылке и в зеркале, а там полно грузовиков для личного состава и воющих эскадрилий Громобоев. Выскочив из-за слепого угла, для чего пришлось гнать по середине дороги—крутой водительский трюк случайно ему известный—они почти врезались в идущий под уклон тягач Армии США, слова ёбаный придурок отчётливо виднелись на губах водителя, когда они проскочили всего на волосок мимо, удары сердца глухо отдавались у них в горле, грязь из-под задних колёс тягача всплеснулась громадным крылом, которое протарахтело по крыше и заляпало половину ветрового стекла.

Солнце давно миновало зенит, когда они останавливаются, наконец, у подножия обросшего лесом купола с маленьким ветхим замком на вершине, сотни голубей, белые слезинки, текут из его бойниц. Зелёное дыхание лесов стало острее, похолодало.

Они идут по взбирающейся гармошкой тропе, усыпанной камнями, между тёмных елей к освещённому солнцем замку зубчато-коричневому, словно краюха хлеба оставленная поколениям его птиц.

– Вы тут живёте?

– Я тут работал. Полагаю, Цвиттер мог задержаться здесь до сих пор.– В Миттельверке не хватало места для всех более мелких сборок. Главным образом системы контроля. Так что они собирались в трактирах, магазинах, школах, замках, на фермах вокруг этого Нордхаузена, любое пригодное помещение, что подвернётся работникам управления производством. Коллега Глимпфа, Цвиттер из Мюнхенского T.H: «Чисто Баварский подход к электронике»,– Глипф начинает хмуриться: «Но самого его терпеть ещё можно, полагаю».– Какими бы ни были неведомые обиды на Баварский подход к электронике, они гасят помаргивание Глимпфа и наполняют его недовольным раздумьем весь оставшийся путь наверх.

Хор влажного воркованья, пропитанного белым пухом, встречает их, как только прошмыгнули через боковой ход в замок. Грязные полы покрывает мусор из бутылок и клочьев бумаги. Некоторые из бумаг проштампованы лиловым GEHEIME KOMMANDOSACHE. Птицы влетают и вылетают через выбитые окна. Тонкие лучи света тянутся из трещин и щелей. Клубы пыли под опахалом голубиных крыльев не прекращают колыхаться волнами. Стены увешаны тусклыми портретами аристократов в громадных белых париках Фридриха Великого, дамы с гладкими лицами и овальными глазами в декольтированных платьях шелка которых теряются в пыли и хлопаньи крыльев пустых комнат. Всё покрыто голубиным помётом.

Полным контрастом, лаборатория Цвиттера наверху ярко освещена, упорядочена, наполнена выдутым стеклом, рабочими столами, разноцветными огнями, пятнистыми шкафами, зелёными папками—лабораторка чокнутого Нацистского учёного! Пластикмэн, где ты?

Тут только Цвиттер: плотный, тёмные волосы разделены прямым пробором по середине, линзы очков толсты как окна батискафа, флуоресцентные гидры, угри, и отсветы уравнений управления бороздят пучины позади них...

Но при взгляде на Слотропа они мгновенно очищаются и матовые перегородки задёргивают всё. Хмм, Т. С., что бы это значило? Кто эти люди? Куда делись румяные яблоки с щёк Глимпфа? Что Нацистский эксперт по управлению полётом может делать по эту сторону забора в Гармише, в нетронутой лаборатории?