(Стефен, помахивая ясеньком в левой руке, радостно напевает начальный гимн пасхальной мессы. Линч, в сдвинутой на глаза жокейской кепке, сопровождает его, кривя лицо в недовольной ухмылке.)
(Изглоданные обломки бивней старой шлюхи выдвигаются из дверного проёма.)
ШЛЮХА: (Шелестяще сиплым шёпотом.) Тсс! Иди сюда, пока говорю. Тута целка есть. Тсс.
ШЛЮХА: (Плюёт им вслед свой выхарк яда.) Медики из Троицы. Фаллопиевы трубки. Только пыжатся, а у самих ни шиша.
(Эди Бодмен, сидя на корточках на пару с Бертой Сапл, принюхивается и затыкает ноздри шалью.)
ЭДИ БОДМЕН: (Взахлёб.) И тут она грит, я, грит, тебя, грит, видела в Вернячном месте с твоим скребуном, железнодорожным смазчиком, в его курвячей шляпе. А хоть и так, грю. Уж не тебе б грить, грю. Ты ж миня не застукала, грю, в люке, с женатым шотландцем, грю. Видали такую? Лошара. Упёртая, как мул! И таскается с двумя парнями зараз, один – Килбридж, машинист паровоза, и ещё капрал Олифант.
СТЕФЕН: (Triumphaliter.) Salvi facti i sunt. латынь: "(с ликованием) Спасены были"
(Он взмахивает своим ясеньком, дробя контур фонаря, рассылая брызги света всему миру. Желтовато-печёночный спаниель с белым пятном, напав на след, с рычанием бросается к нему. Линч пинком отшвыривает его)
ЛИНЧ: И что?
СТЕФЕН: (Оглядывается.) А то, что всеобщим языком станет не музыка, не запах, а жест – как способ общения обозначающий не совокупный смысл, но первую энтелехию – структурный ритм.
ЛИНЧ: Порнософическая филотеология. Метафизика с Мекленбург-Стрит.
СТЕФЕН: Имеем пример Шекспира, объезженного строптивою, а также подкаблучника Сократа. Сам всемудрейший Страгирит был зауздан, осёдлан и обкатан светом любви.
ЛИНЧ: Ба!
СТЕФЕН: Короче, кто сможет парой жестов изобразить хлеб и кувшин? У Омара хлеб и кувшин изображаются таким вот движением. Ну-ка, подержи мою палку.
ЛИНЧ: К чертям твою распрожёлтую палку. Куда идём-то?
CТЕФЕН: К похотливой, как рысь, la belle dame sans merciфр.: "к безжалостной красавице", к Джорджине Джонсон, ad deam qui laetificat juventutem meam.латынь: "к богине, что сделала радостной мою юность"
(Стефен вручает ему ясенёк и медленно разводит руки; голова его запрокидывается назад, покуда обе руки отходят на весь размах от груди – ладони опущены в пересекающихся плоскостях, левая чуть выше, а пальцы вот-вот растопырятся.)
ЛИНЧ: Где тут кувшин хлеба? Нескладуха. Может, это таможня. Изобразитель. Держи свой костыль, потопали.
(Они проходят. Томми Кэфри обхватывает столб газового фонаря и вскарабкивается, конвульсивно притискиваясь, но с верхней половины соскальзывает вниз. Близнецы бросаются прочь в темноту. Матрос, покачиваясь, придавливает указательным пальцем крыло носа и высмаркивает длинную жидкую струю соплей из соседней ноздри. Взвалив на плечи фонарь, уходит, спотыкаясь, сквозь толпу со своим полыхающим факелом.
Медленно наползают змейки речного тумана. Из канав, расселин, канализационных колодцев, от куч навоза — отовсюду — подымается зловонный смрад. Южнее, за поворотом реки к морю, полыхает зарево. Матрос, непрестанно спотыкаясь, рассекает толпу и бредёт дальше к трамвайной развилке. В глубине из-под железнодорожного моста появляется, запыхавшись и раскрасневшись, Цвейт, запихивая в боковой карман шоколадку и хлеб. Портрет на витрине парикмахерской Гиллена представляет ему элегантный образ галантного Нельсона. Кривое зеркало сбоку являет вогнутое отражение любвекинутого давнотеряного траурногого Цеевейейта. Сумрачный Гладстон видит его каким он есть: Цвейт, как Цвейт. Он проходит, стукаясь о разгневанный взор Веллингтона, но выпуклое зеркало ухмылисто отзеркаливает доброжирные глаза и жироломтевые щечищи Веселпольда риксдикс дольда.
Возле дверцы Антонио Рабайотти Цвейт останавливается, исходя испариной под яркими дуговыми лампионами. Он исчезает. Через миг появляется вновь и спешит дальше.)
вверх-скок