Вскоре после нашего возвращения, Мама взяла Сашу с Наташей и поехала на Украину, проводить свой отпуск в Конотопе. Опять мы с Папой остались — только два мужика.
Он готовил вкусные макароны по-Флотски, и рассказывал мне подробности жизни моряков.
Например, на корабле многие команды подаются трубой, и она не просто дудукает как пионерский горн, когда тот вместе с барабаном сопровождает Знамя пионерской дружины на торжественной линейке. Нет! Корабельная труба играет по-разному для каждого случая.
В обед труба выпевает: «Бери ложку, бери бак и беги на полубак».
«Бак» — это котелок, куда матросу выдают обед, а «полубак» — то место на корабле, где корабельный повар-кок своим черпаком разливает экипажу по бакам, чего уж у него там настряпано.
И Папа объяснял мне разные морские слова. «Клотик» — это самая макушка у самой высокой мачты корабля. Когда хотят подшутить над молодым матросом, ему дают чайник и посылают принести чай с клотика.
Новичок, конечно, не знает, где это, и ходит по судну с чайником — расспрашивает, как туда пройти, а старые морские волки посылают его в разные места или в машинное отделение, просто так, для смеха...
А ещё Папа говорил, что некоторые зэки, которые прожили на Зоне слишком долго, уже не могут жить на свободе. И поэтому один рецидивист, когда закончился срок, просил начальника лагеря не выпускать его, а держать дальше. Но начальник Зоны сказал: «Закон есть закон! Уходи давай!»
А вечером рецидивиста опять привезли на Зону, потому что он убил человека в соседней деревне, и убийца кричал: «Говорил я тебе, начальничек! Из-за тебя душу невинную пришлось загубить!»
На этих словах у Папы глаза смотрели вбок и вверх, и даже голос его менялся как-то…
~ ~ ~
Некоторые книги я перечитывал. Иногда даже и не один раз, но не сразу, конечно, а спустя какое-то время.
В тот день я перечитывал книгу рассказов про революционера Бабушкина, которую мне вручили в конце года за хорошую учёбу и активное участие в общественной жизни школы.
Он был простым рабочим и работал на богатеев-фабрикантов, перед тем как стать революционером, однако во время революции 1905 года Бабушкин пропал без вести.
Когда Папа позвал меня из кухни идти обедать, я пришёл и начал есть вермишелевый суп, а потом спросил: «А ты знаешь, что до Октябрьской Революции, на заводе богача Путилова, рабочих заставили однажды трудиться сорок часов подряд?»
И Папа мне ответил: «А ты знаешь, что твоя Мама поехала в Конотоп с другим дядей?»
Я поднял голову над тарелкой.
Папа сидел перед нетронутым супом и смотрел на занавеску в кухонном окне. Мне стало страшно, я заплакал и сказал: «Я убью его!»
Но Папа всё так же смотрел в занавеску, и он сказал: «Не-ет, Серёжа, убивать никого не надо».
Голос его звучал чуть гнусаво, как у того рецидивиста-душегуба, который хотел и дальше оставаться на Зоне.
Потом Папа попал в Госпиталь Части и два дня соседка, которая въехала в комнаты сокращённых Зиминых, приходила к нам на кухню готовить мне обед. На третий день вернулась Мама с моими братом-сестрой…
. .. .
Мама пошла проведать Папу в Госпитале и взяла меня тоже. Папа вышел во двор в синей пижаме. Там всех переодевают в такие же.
Родители сели на скамейке и сказали мне идти поиграть. Я отошёл, но не очень далеко и слышал, как Мама что-то быстро-быстро говорит Папе тихим голосом.
Он смотрел прямо перед собой и повторял одни и те же слова: «Дети вырастут — поймут».
Потом Папа выписался из Госпиталя, и мы стали жить дальше…
~ ~ ~
В школе, наш шестой класс перевели обратно на второй этаж в главном здании. Из-за беспрерывного чтения книг, вперемешку с телевизором, времени на домашние задания у меня, практически, не оставалось, учителя меня стыдили, но продолжали ставить хорошие оценки, просто по привычке...
В общественной жизни школы я сыграл роль Коня в инсценировке силами пионерской дружины школы. Эта роль досталась мне потому, что Папа сделал большую лошадиную голову из картона, и на сцене я представлял собой конскую голову и передние ноги.
Мои руки и плечи скрывала большая шаль, и она же, заодно, прятала ещё одного мальчика, который в согнутом положении держался за мой пояс, исполняя роль задней части четвероногого. На сцене лошадь не говорила никаких слов, потому что просто приснилась лентяю в виде ужасного кошмара, чтобы он от испуга начал хорошо учиться.
Постановку мы представили в школьном спортзале, и в Клубе Части, и даже ездили на гастроли за Зону — в клуб деревни Пистово. Повсюду выход коня на сцену вызывал оживление в зале.
~ ~ ~
Кроме кино в Клубе Части, я иногда ходил в Дом Офицеров, попросив у родителей деньги на билет. Там я впервые посмотрел Французскую экранизацию «Трёх Мушкетёров».
Перед сеансом, в толпе, заполнившей просторное фойе, ходили нехорошие слухи, что фильм не привезли. Вместо него покажут другое кино, и не придётся возвращать деньги за проданные билеты.
Чтобы не вслушиваться в такую жуткую весть, я безотрывно разглядывал парадный портрет Маршала Малиновского. Он своей рамой занимал полстены фойе, иначе бы не поместились все его ордена и медали.
(...моё «я» из того периода ещё и слыхом не слыхивало про Эдди Мёрфи, и не сомневалось, что Германию во второй Мировой войне мы победили один на один, потому что Советский народ в любую минуту готов умереть за нашу Советскую Родину, бросившись под танк или на амбразуру дзота, ну, а к тому же у нас имелось непревзойдённое вооружение — «катюши» (то моё «я» не знало, что каждая «катюша» монтировалась на Американский «студебеккер»)...)
Коллекция разноцветно блестящих кружков, крестов, звёзд — пришпиленных, привинченных, приколотых для экспозиции на Маршале, не оставляла ни одного живого или свободного места на его парадном кителе, а медали меньшего достоинства болтались ниже пояса, — на чреслах, словно полы кованой кольчуги.
И я дал слово окольчюженной Модели, что не пойду смотреть ничего другого, пусть хоть и не вернут мне деньги за билет.
Однако тревога оказалась ложной, и счастье, щедро сдобренное звоном шпаг, длилось целых две серии, к тому же в цвете!
~ ~ ~
Освоение Библиотеки Части достигло своего апогея. Дальше или больше, или выше — некуда. Меня давным-давно перестали пугать картинки в просторной пустой прихожей, а кроме того я стал заправским полколазом.
Полки книжного лабиринта настолько тесно толпились одна к другой, что я наловчился восходить до самого потолка, упираясь ногами в полки по обе стороны узких проходов.
Не скажу, что на недосягаемых прежде высотах нашлись какие-то особые книги, однако приобретённые навыки альпинизма повышали моё самоуважение. Как и тот случай, когда Наташа оторвала меня от диванного чтения известием про сову в подвале углового здания.
Конечно же, я сразу выбежал вслед за сестрой.
Коридор подвала освещался одинокой лампочкой, чудом уцелевшей в эпоху «шпоночных» войн. В конце коридора, под проёмом в приямок, на полу сидела большая птица, куда крупнее совы. Это был настоящий филин, который сердито вертел своей ушастой головой и щёлкал крючком носа. Не диво, что детишки не решались подойти.
Мои дальнейшие действия развивались буквально сами по себе, и оставляли впечатление, будто мне каждый день приходится общаться с приблудными филинами.
Сняв клетчатую рубашку, я набросил её на голову птицы. Потом ухватил за когтистые ноги и поднял над полом.
Филин не сопротивлялся под покровом из моей одежды. Куда теперь? Домой, конечно, тем более что я в таком полураздетом виде.
Мама не согласилась держать у нас такого великана, хотя в квартире соседей Савкиных жила здоровенная ворона.
Но Мама возразила, что бабушка Савкиных день-деньской подтирает вороний помёт по всей квартире, а кто у нас будет, если все на работе и в школе?
Скрепя сердце, я пообещал наутро отнести филина в школьный Уголок Живой Природы, потому что там уже жили белка и ёж, в отдельных клетках. Только пусть до тех пор посидит пока в ванной.
Чтобы филин подкрепился, я отнёс туда краюху хлеба и блюдце молока. Он грустно сидел в углу, и даже не взглянул на пищу, опущенную на плитки пола. Уходя, я выключил свет, в надежде, что будучи ночным хищником, он и по тёмному найдёт.
Утром, самым первым делом, я включил свет в ванной, но увидел, что филин к еде и не притрагивался даже. И он ничего не съел, пока я завтракал на кухне, хотя на этот раз свет в ванной оставался включенным, специально. Нет, это не добавило ему аппетита.
Потом я оделся, схватил его за голые ноги и понёс в школу.
Наверное, филинам неудобно висеть головой вниз, потому что этот постоянно подворачивал свою кверху. Насколько пускала шея. Иногда я отдавал свой портфель брату и нёс птицу обеими руками, в привычном ему положении, головой вверх.
Когда со взгорка открылся далёкий вид на школу, голова филина уронилась, и я понял, что он мёртв. Я даже несколько обрадовался, что ему не придётся жить в неволе Живого Уголка, где так плохо пахнет.
Покинув тропу, я спрятал его в кустах, потому что однажды видел ястреба, повешенного на суку старого дерева на Бугорке. Я не хотел, чтобы из моего филина выдирали перья и всячески увечили, пусть даже и после его смерти...
Впоследствии Мама говорила, что птица умерла, скорее всего, от старости и пряталась в подвале, чтобы сдохнуть.
(…но я думаю, всё так случилось затем, чтоб мы с ним встретились. Он явно был посланником ко мне, просто я ещё не разгадал послание… Птицы они ведь не только птицы, об этом ещё и авгуры знали…
Мой дом в Степанакерте стоит на склоне глубокого оврага, позади Роддома. Самый крайний дом в тупике, воистину тихое место.
Однажды, приближаясь к дому, я увидел птицу, не больше воробья, в сухой траве поздней осени, чуть в стороне от тропинки.
Неверными путающимися шагами, она брела через ломкую траву, будто тяжко раненная, волоча за собой свои крылья. Я взглянул мимоходом и пошёл дальше, под грузом собственных проблем…
На следующий день мне стало известно, что именно в тот момент, чуть глубже в овраге, зарезали молодого человека — наркушные разборки.
Та птичка была душой убитого, и в этом никто меня не переубедит…)
вверх-скок
(…когда я вырос, то понял, что из Конотопа опять пришло письмо с доносом, только на этот раз прямо Папе, а не в Особый отдел.
Зачем?!. Ведь это не сулило доносчику дополнительной жилплощади или каких-то других улучшений быта. Или, может, просто по привычке? Или, может, это вовсе не сосед был?.. Просто некоторые люди, когда им плохо, думают, что полегчáет, если сделать плохо кому-то ещё. Не думаю, что это срабатывает, но знаю, что есть такие мыслители…
И я ни разу не спросил моих сестру-брата, ездил ли с ними в отпуск какой-то дядя, но я знаю, что так оно и было.
Мама построила свою защиту на контратаке против непутёвого поведения Папы в Крымском санатории, куда он ездил по путёвке профсоюза один, годом ранее.
Там он стал настолько легкомысленным, что и не догадался даже скрыть следы своего легкомыслия.
Маме пришлось отстирывать улики с его трусов в стиральной машинке «Ока»…)