самое-пресамое
финальное произведение

~ ~ ~

И снова пришло лето, причём намного раньше, чем в предыдущие годы. А вместе с летом в жизнь мою ворвалась Речка. Или же границы моего жизненного пространства достигли её пределов.

Для начала моих отношений с Речкой, сперва пришлось увязаться за компанией мальчиков более продвинутых по возрасту. Переступая размякший на стыках плит гудрон, скромно позволяю им предводительствовали на спуске из Квартала по дороге, которая втемяшилась уже как свои пять пальцев, за все мои хождения в Библиотеку.

Однако вот и поворот на незнакомую мне тропу через густую чащу, совсем уже крутым спуском, где на полпути — в самом низу и как-то сразу — открылся сверкающий отблесками солнца шумный поток Речки, плещущей по всевозможным валунам и неисчислимым булыгам различного размера...

Все семь метров её ширины получалось пересечь без погружения глубже, чем по пояс, а можно и просто постоять у берега по колено в быстрых струях, наблюдая, как табунчики полупрозрачных мальков тычутся в твои икры, в зеленоватом сумраке неудержимо мчащей водной массы...

На Речке мы играли в Ключик-Замочек, загадывая — как всплеснёт вода от брошенного в неё камня.

Всплеск пошире, который типа пенистого кустика, считался, конечно же, «замочком», а когда выбулькнет одиночно тощая струя в виде живой сосульки вверх тормашками, то это «ключик», тут и спору нет.

В менее определённых случаях, решающее слово оставалось за мальчиком, который лучше играл в футбол, а пущенный им плоский камешек делал больше пружинистых подскоков от воды при «печении блинчиков»…

. .. .

Вскоре я начал ходить на Речку один или на пару с кем-то всего одним из мальчиков. Однако на берегу, мы разделялись, потому что пришли ловить рыбу.

Всей снасти: удочка — длинный ивовый хлыст, срезанный ножом, но не ошкуренный от коры, да трёхметровый кусок лески, привязанной к тонкому концу удилища.

Продетая сквозь поплавок леска проходит далее через грузило (капелька свинца), и кончается крючком, сантиметров через пять после свинцовой капли. Её назначение — не дать крючоку всплыть на поверхность. Однако грузило не должно мешать его заглатыванию, вот для чего и нужны пропущенные сантиметры.

Поплавком — коричневатая пробка из винной бутылки или же (если он куплен в магазине «Спорттовары») начисто выщипанное гусиное перо, чьи верхняя и нижняя половинки окрашены в белый и красный, для контраста.

И пробочный, и гусиный поплавки одинаково прыгучи в торопливой ряби на быстрине, а среди глади крохотных тихих затонов (за спиной валунов покрупнее) одинаково впадают в малоподвижную задумчивость...

Рыбалка — это нечто чисто личное. Какой-то мальчик надеется поймать в тихом заливчике, другому нравится брести за поплавком, что катится вприпрыжку по течению. Поэтому на речном берегу рыбаки расходятся. Под боком друг у друга рыбалить могут одни только конспираторы, для отвода глаз.

Рыбалка — взмыв возбуждения до небес при самом лёгком вздроге поплавка. Тихо! Клюёт!

Леска не подаётся, порывисто дёргает к себе, гнёт кончик удочки, режет воду зигзагами, и вдруг разом — сдалась! Выпрыгивает из воды и, по невидимой дуге, несёт к тебе трепещущие взблески пойманной добычи.

Потом, конечно же, окажется, что блеск и дёрганье — сплошная видимость, не рыба клюнула, а так, — мелюзга. Ничего! В следующий раз точно: во-о-от такая будет!

С рыбалки я обычно приносил штук шесть уснувшей мелочёвки в молочном бидоне, зачерпнув туда речной воды. Кошка Полины Зиминой, отпугивающе урчала голосом угрозы, и пожирала их, елозя блюдцем по плиткам пола лестничной площадки…

~ ~ ~

В тот день я начал ловлю от моста между Насосной Станцией и КПП, на выезде из Зоны. Как обычно, я шагал вслед за течением, меняя наживку, а где надо — глубину погружения крючка.

Рыбак я упорный, и почти не отвлекался. Всего только раз отложил удочку на валуны, чтоб малость подшлёпать разлёгшуюся на пляже женщину из песка. Двумя днями ранее, пара солдат слепили эту фигуру, на песчаной косе вдоль зарослей кустарника.

На скульпторах были только чёрные трусы и сапоги — сразу видно, что солдаты. Кто ещё оденет носить такие сапоги летом?

В общем, я нарастил осевшие перси и подкруглил ей бёдра, той скульптуре. Они тоже заметно осели и казались шире, чем нужно, но узить их мне не хватило пыла.

Зачем я вообще этим занялся? Так ведь неправильно же, чтобы произведение искусства сравнялось с остальным песком, и весь солдатский труд пошёл прахом…

...и на неё я не ложился, как один из тех солдат два дня назад, а просто продолжил рыбалить.

Течение донесло поплавок до прорванной плотины, пониже стадиона, где когда-то давно я оступился с коварной плиты. А это значит, что половина Речки пройдена, ещё столько же — и она убежит за Зону, прочь от колючей проволоки на столбах в два ряда.

В коридоре между плотно-колючих стен — полоса взрыхлённой земли, чтобы улавливать отпечатки шпионских похождений диверсантов из НАТО...

Полречки пройдено, а в бидоне лишь пара «горюх», кошка тёти Полины Зиминой будет недовольна...

Когда ниже по течению показался второй (он же последний) мост Зоны, я решил не идти дальше, а попытать счастья на крутой излучине течения под высоким глинистым обрывом. И именно там случилось то, чего ради люди вообще на рыбалку ходят.

Поплавок не дёрнулся, не дрогнул, а просто ушёл под воду, глубоко и спокойно. Я потянул на себя, и удочка ответила странной неуступчивой дрожью. Никакая рыбка не выскочила из воды, трепыхаясь в полёте сквозь воздух. Пришлось тянуть тугую леску всё ближе и ближе, а там и на берег…

Рыбина выгибалась и билась на песке, а мне и подойти-то боязно, — никогда ещё не видел целый обрубок живого тёмно-синего шланга.

Я выбросил «горюх» обратно в Речку, наполнил бидон всерьёз, и опустил туда добычу, но рыбище пришлось заторчать в нём стоя, её длина не позволяла кувыркаться между тесных стенок.

Два мальчика подошли от моста, возвращаясь домой с рыбалки. Они спросили про улов, и я показал им рыбу.

— Налим! — мгновенно определил один из них. Они ушли, а я понял, что ничего лучшего уже не поймать, пора сматывать удочку…

Я поднимался по бетону плит на Горку, а слава летела впереди меня — пара мальчиков выбежала навстречу, до самого до Бугорка. Им хотелось увидеть Налима.

А когда я уже подходил к нашему дому, незнакомая тётенька из углового здания остановила меня на дорожке, спросить — правда ли это.

Она заглянула в бидон, из которого ей навстречу торчала круглая морда Налима, и попросила отдать его ей.

Я тут же протянул улов, потом подождал, пока она отнесёт рыбу к себе домой и принесёт бидон обратно, потому что надо делать, что тебе взрослые говорят — так будет правильно...

~ ~ ~

В те времена лето было безразмернее, чем нынче, и за тогдашнее лето происходило намного больше разного всего, чем теперь за два, а то и три лета.

Например, в одно лето с Налимом мои сестра-брат и я поехали в пионерский лагерь, хотя мы ещё не успели стать юными пионерами.

Ярким солнечным утром, дети нашего Квартала, а также соседнего, и дети-Нижняки́ из деревянных домов у подножия Горки, собрались вместе, возле Дома Офицеров, где нас ожидали два автобуса и два грузовика с брезентовым верхом над кузовом.

Родители отдали своим соответственным детям чемоданчики с одеждой и сумки с печеньем и прочими вкусностями, и помахали вслед отъехавшей колонне.

Мы пересекли Речку по мосту возле Насосной Станции, миновали белые ворота КПП и оставили Объект за колючей проволокой, что окружала его весь целиком — с лесом, с горами и долами, с болотами и кусочком Речки.

После КПП, мы свернули вправо и долго ехали по длинному подъёму, прежде чем свернуть с асфальта на грунтовую дорогу через лес могучих Сосен. Там колонна продвигалась медленнее, но минут через двадцать мы подъехали к другим воротам и другому забору из колючей проволоки. Однако тут она не шла удвоенной стеной, а только одной и довольно реденькой, и у ворот не стояли часовые, потому что лагерь-то просто пионерский.

Меж сосен вблизи ворот проглядывало одноэтажное здание из медпункта и столовой, а также из жилых комнат для Воспитателей, Директора и других работников лагеря.

Позади здания раскинулось широкое поле, застолблённое высокой железной мачтой Гигантских Шагов, с железным колесом на макушке, откуда свисали брезентовые петли на рыжих от ржавчины цепях, потому что никто и никогда не крутился на этом аттракционе.

Гигантские Шаги стояли тут, как молчаливый монумент из времён иных, далёких, когдв по лику Матушки Сырой Земли ещё прогуливались великаны, которым по плечу столь титаническая потеха.

Их уж не встретишь, но остался ржавый столб — свидетель самораскруток богатырских...

Под сенью высоких Берёз на левом фланге поля, тянулась ровная гаревая дорожка к яме для тройных прыжков, а также и одиночных, — просто в длину.

За полем снова начинался лес, отграниченный от лагеря парой провисших проволок (да, колючих), вколоченных в древесные стволы, которые потолще.

Налево от здания столовой, за полосой зелёных кустов стояли четыре квадратных шатра брезентовых палаток, а в каждой — четыре железных койки, поверх дощатого пола, для размещения девятиклассников из Первого отряда.

Затем шла ровная поляна с ещё одной железной мачтой, но намного тоньше аттракционной, и без ржавых цепей. Вместо них вдоль мачты тянулся тугой тонкий трос, продетый в пару блоков: верхний — не доходя метра до мачтовой макушки, нижний за метр от поверхности земли.

На трос крепился Красный Флаг лагеря...

Каждое утро и каждый вечер, отряды выстраивались на общую «линейку» по трём сторонам большого прямоугольника, лицом внутрь.

Железная мачта, Директор лагеря, Старшая пионервожатая и лагерный Баянист замыкали четвёртую — довольно жиденькую — сторону периметра.

Командиры отрядов, начиная от самого младшего, подходили, поочерёдно, к Старшей пионервожатой с докладом, что их отряд построен. При этом, и рапортующий, и Старшая пионервожатая удерживали свой правый локоть на высоте плеча, а правую ладонь выстраивали досочкой, обёрнутой большим пальцем к своему лицу, удерживая её строго по его диагонали.

Выслушав доклады командиров, Старшая пионервожатая командовала «Смирно!» всему построению, чтоб и самой начать шагать. Однако, так и не домаршировав до центра прямоугольника, она разворачивалась кругом и шла к Директору лагеря — доложить, что лагерь на линейку построен.

Во время её доклада, Директор лагеря стоял, вскинув правую руку в пионерском салюте по диагонали своего лица, хотя и не был юным пионером. После чего, он отдавал приказ поднять или опустить Красный Флаг лагеря, в зависимости от времени суток.

Баянист широко растягивал меха своего инструмента, и тот испускал гимн Советского Союза. Пара рядовых разнополых пионеров — вызванных Старшей пионервожатой из рядов отрядов за их недавние отличия и заслуги в жизни лагеря, — приближалась к мачте.

Стоя по обе стороны от мачты и нижнего из блоков тросика, они хватались за него и дёргали попеременными руками, и Красный Флаг полз, нервно вздрагивая, с досадными остановками, вдоль мачты — утром вверх, а вечером вниз, пока всё построение (кроме Баяниста, что шевелился с какой-то расхлябанной распущенностью, несмотря на гимн) стояло по стойке смирно, удерживая их правые локти на высоте плеч, с ладонями расправленными в досочку, строго по диагонали их персональных лиц, включая малышню Четвёртого отряда, которым ещё расти и расти до возраста, что соответствует салюту юных пионеров...

Покинув поляну с флагштоком, короткий спуск сбегал к приземистому бараку из двух длинных спален. Внутри их разделяла продольная глухая перегородка. Для окон, в каждой оставалось по одной дощатой стене, вдоль которой стояли два ряда кроватей с панцирными сетками, развёрнутые своей длиной поперёк барака. Однако и при этом вдоль глухой перегородки оставался вполне даже широкий проход.

Каждая спальня заканчивалась дверью в общую комнату, вдвое короче, чем предыдущие, зато без перегородок — во всю барачную ширину. В ней находилась маленькая сцена с экраном для показа фильмов, и сиденья под зрителей, — десятка два рядов.

Сразу по прибытии, водворясь в свою спальню, мальчики не торопились вернуться в здание у ворот для получения матрасов, простыней и одеял. Вместо этого, они дружно уронили свои сумки-сетки-чемоданчики на пол и, испуская вопли вольных краснокожих, сорвались взапуски вдоль пружинисто отзывчивой пары рядов из коечных сеток, что придают такую приятную взлётность прыжкам бегущего...

Потом все пооткрывали свои сумки и чемоданчики, и начали объедаться сладостями, запивая их глотками тягучего сгущённого молока, из сине-белых жестяных банок.

Как оказалось, для потребления сгущёнки никакой консервный не нужен вовсе. Просто найди гвоздь, который вытарчивает из стены, и ударь по нему крышечной частью банки, чтобы пробилась дырка.

Постарайся, чтобы пробой пришёлся с краю, а не в центре. Теперь в той же крышке сделай дополнительную дырку, напротив первой, поближе к другому краю...

Чувствуешь? — Сосётся легче лёгкого, без остановок, и при этом ничуть не перемажешься, в отличие от вон того гвоздя, с висящей на нём каплищей густой сгущёнки.

Ну а если ты не слишком ещё натренированный дыробой или не хватает роста дотянуться до гвоздя в стене, то попроси кого-нибудь из мальчиков постарше — пробьют безотказно, всего за пару долгих отсосов из твоей банки…

* * *