В конце апреля мы стали юными пионерами. Торжественная линейка состоялась не в школе, а возле Дома Офицеров, потому что только там стоял пьедестал с головой от Ленина.
Ещё с вечера, Мама нагладила мои штаны через марлю, а также парадную белую рубашку и алый треугольник шёлка в пионерском галстуке. После глажки она их всех повесила на спинку стула, чтобы утром осталось просто одеть готовое.
Оставшись наедине с висящими вещами, я потрогал ласковый шёлк пионерского галстука. Мама говорила, будто купила его в магазине, но разве такие вещи могут продаваться?
. .. .
Сверкало утреннее солнце. Пара четвёртых классов стояла в одну шеренгу перед лицом «линейки» из учащихся школы. Алый шёлк свисал в переброшенных через наши правые, — согнутые в локте — руки, воротнички парадно белых рубашек вскинуты, по-хулигански, кверху, чтобы старшеклассникам сподручней было набрасывать нам на шею галстук.
Единым строем белорубашечников стояли наши классы перед высокорослым, сейфообразным пьедесталом, с белым яйцом метровой головы из гипса.
Негромко прзвучало: "три-четыре!", и мы слился в единый клятвобубнящий хор. Звучал он малость заунывно и тягуче, из-за всяких там несознательных, которые не знали клятву назубок. Чуть запоздалым эхом, подхватывали они слова из уст примерных учеников, и потому-то общий ритм становился тормознутым.
Но мы упорно продолжали клясться, что будем жить, учиться и бороться, как (как) завещал (ал) великий (ий) Ленин (энин), как (как) учит (ит) Комму-нисти-ческая (ая) партия…
~ ~ ~
За неделю до окончания учебного года я заболел. Мама подумала, что это у меня простуда, и велела мне лежать в постели. Однако сбить мою температуру ей никак не удавалось, а когда столбик в градуснике подполз до сорока, она вызвала «скорую» из Госпиталя Части, ведь ещё через два градуса температура стала бы смертельной…
В моей голове царила слишком общая вялость, чтобы гордиться или страшиться, когда целая машина пришла за мной одним.
В Госпитале сразу же определили воспаление лёгких, и начали сбивать температуру уколами пенициллина, каждые полчаса. От вялости, мне это всё казалось как-то всё равно.
Через день регулярность уколов снизили до одного в час. Ещё на следующий — до одного в два часа…
Среди больных нашей палаты детей не оказалось. Все как один — солдаты из Полка, но только уже без гимнастёрок, а в тапочках и халатах синего цвета.
Через четыре дня я совсем поправился и гулял в саду вокруг Госпиталя, когда наш класс, вместе с Учительницей, пришли меня проведать, и отдать табель с моими оценками.
Мне стало неловко и почему-то стыдно, наверное, из-за халата. Поэтому я убежал за угол вместе с мальчиками нашего класса. Но потом мы вернулись и девочки, вместе с Учительницей, вручили мне наградную книгу за хорошую учёбу и примерное поведение.
Это оказалась та же самая «Русские Былины», которую Баба Марфа читала нам, её внукам, в раннем детстве, просто эти былины пока что не успели пожелтеть и истрепаться.
Вот так, мало-помалу, всё начало как-то повторяться в моей жизни…
~ ~ ~
Летом нас опять повезли в пионерский лагерь, снова к той же столовой, линейкам, спальням-палатам, к «мёртвому часу» и Родительским Дням.
Хотя кое-что ощутимо поменялось, потому что я, как уже полный пионер, причислялся к Третьему отряду, да! И значит нам уже позволительно, как и Первому со Вторым, купаться в доступных водоёмах!
Однако для начала надо целую неделю ждать и тревожиться, чтобы в назначенный день не пошёл дождь.
Нетерпеливо ожидаемый день всё же таки настал, и погода тоже не подкачала. Пара грузовиков с брезентовым верхом повезли нас на озеро Соминское.
Дорога шла через лес, по какой-то узкой и совершенно бесконечной просеке. Езда всё не кончалась, и мы успели перепеть все пионерские песни: и мою любимую «ах, картошка — объеденье...», и не очень любимую, но всё-таки пионерскую «мы шли под грохот канонады...», и… ну в общем, все какие знали, а нас всё везли и везли в обтянутом брезентом тесном кузове, и меня начинало тошнить и укачивать на дорожных кочках.
Потом те, кто сидел у квадратно вырезанного в брезенте окошка, над передним бортом кузова, закричали, что что-то уже завиднелось! И грузовик остановился на берегу большого очень тихого озера посреди леса.
Нам разрешили заходить в воду не всем вместе, а поотрядно, а вскоре начинали кричать с берега «всем из воды!», чтобы запустить следующих. Вода казалась очень тёмной, а дно неприятно липкое, и с берега слишком сразу начинали кричать: «Третий отряд, выходить!»
Поначалу, я только стоял по грудь в воде и немножко подпрыгивал, но потом научился плавать, потому что мне дали надувной спасательный круг и показали, как надо грести руками и бить ногами.
Очень скоро всем воспитателям и пионервожатым надоело выгонять нас из воды, и каждый оставался в озере, кто сколько хотел.
Я выпустил воздух из спасательного круга и убедился, что и в таком состоянии умею проплыть пару метров.
В конце дня, когда уже кричали всем идти на берег, потому что уезжаем, я чуть-чуть задержался для окончательной проверки моих навыков плавания. Они оказались на месте и, с чувством благодарности, я сказал в уме: «Спасибо тебе, Соминское!»
А в следующий раз нас возили на озеро Глубоцкое. Старшие отряды говорили, там даже лучше, потому что на озере есть пляж, а дно песчаное.
Ехать туда пришлось ещё дольше, однако по асфальту, а к тому же автобусом, так что меня совсем не укачивало…
Ух-ты! Вот это озерище! Говорят, в нём даже есть протоки, которыми оно соединяется с другими озёрами, куда заходят пассажирские суда и экскурсии на Муравьиный Остров.
Он такой большой, что в старину там стоял монастырь, окружённый лесом с громадными муравьиными кучами, в рост человека. Когда какой-нибудь монах плохо себя вёл, его бросали, связанным, на какую-нибудь из муравьиных куч. Муравьи думали, что это на их город нападение. Они выбегали обороняться, и всего за день от наказанного оставался один только скелет, обглоданный до блеска.
Однако с купального места никаких судов с островами не видно было, а только противоположный берег в очень далёком далеке.
Зато дно и впрямь оказалось песчаным, такое твёрдое, приятное наощупь ногами. Просто очень далеко надо отбредать, пока закончится мелководье, и глубина станет достаточной для купания.
Выбредая обратно, я глубоко порезал ногу, возле большого пальца. Рана обильно кровоточила, и на берегу мне её сразу же забинтовали.
Сквозь бинт проступило тёмное пятно, но кровь таки перестала вытекать.
В разные концы пляжа покричали, чтобы все проявляли осторожность. Однако чуть позже кто-то из взрослых нашёл разбитую бутылку в песчаном дне и зашвырнул её подальше, к другому берегу.
Но это меня не утешило.
На обратном пути я даже начал всхлипывать, оттого что это так нечестно и обидно, что на целый автобус порезана одна только моя нога.
И тогда кто-то из воспитателей сказал мне: «Стыдно! Ты парень, или тряпка?»
Этот вопрос прекратил моё хныканье и в последующей жизни, я стыдился стонать при травмах, а притворялся, будто мне совсем не больно и строил из себя крутого парня…
~ ~ ~
Дважды за смену лагерников возили в баню деревни Пистово. Первый раз я пропустил, потому что сначала забыл мыло в бараке, а когда прибежал обратно, автобусы уже уехали.
В лагере стало тихо и пусто, только поварихи в столовой да я. Делай что хочешь, заходи куда угодно. Хоть даже в палатки Первого Отряда, с железными койками на некрашеном полу, а по нагретому солнцем брезенту стен пляшет резная тень листвы ближних деревьев.
Но меня зачем-то увело вскарабкаться на узкую дощатую будку, наверху у которой железная бочка вместо крыши. Это душ для воспитателей и пионервожатых.
Они наполняли бочку вёдрами воды, чтобы солнце её нагревало, а вечером внутри плескались, громко ахая.
Все два часа застывшего вокруг безмолвия, я коротал на макушке будки, всё бродил там по паре деревянных брусьев подсунутых под бочку, пока весь лагерь не вернулся из Пистово...
Однако второй выезд в баню я не пропустил. Но она мне не понравилась — большущая полная шума комната, и ни одной ванны! Чтобы помыться, надо бросать на себя воду ладонями из жестяного тазика с двумя ушами, за которые его приносишь на общую скамью.
На стене бани — пара кранов, один с холодной водой, а другой с кипятком. Ставишь эту ушастую шайку на низкий столик под кранами, и наполняй её водой. Только не сразу получается сообразить из какого сколько должно налиться, потому что сзади очередь с пустыми тазиками в руках, и все орут «скорее!»…
. .. .
Все лагерные смены кончаются Прощальным Костром на поле с мачтой заброшенного аттракциона. Но не вокруг, а вдалеке от Гигантских Шагов, у самой опушки леса за колючей проволокой. Такова традиция.
Сразу после завтрака старшие отряды отправляются в лес, через временный проход под вздёрнутой проволокой, — собирать сухой валежник для Прощального Костра. Сбор продолжается и после «мёртвого часа», а к вечеру на краю поля стоит уже целый стог из сухих ветвей и сучьев, повыше взрослого человеческого роста.
Сумерки сменяются потёмками летней ночи, и стог поджигают со всех сторон, под хоровые песни и марши из баяна Баяниста.
Директор с воспитателями начинают спорить на шумных повышенных тонах. Потом Директор соглашается, и отдаёт распоряжение своему шофёру. Тот пожимает плечами, говорит: «Как знаете», — и уходит в сторону столовой, откуда пригоняет «газик» Директора лагеря.
Из багажника, шофёр достаёт зелёную канистру, а пионерам приказывают отступить от костра на безопасное расстояние.
Он плещет из канистры на огонь, — жирный шар чёрно-красного пламени с гулом взлетает в ночную тьму. Метра на три, не меньше. И опадает обратно, до повторного выплеска...
Утром автобусы везут нас домой.
~ ~ ~
Однако конец лагерной смены не означает конец лета. И снова Речка, игры в Казаков-Разбойников, Войнушку, Американку, и Двенадцать Палочек, а также новые приключения из Библиотеки Части. Но кроме странствий на далёкие планеты и таинственные острова, куда стартуешь с разных валиков большого дивана, я продолжал бродить и по живому лесу.
Причины случались разные. Например, Юра Зимин позвал сходить за Заячьей Капустой, а мне любопытно, что это за неслыханная овощ такая.
Да, хоть и кисловата, но вкусна капуста, только собирать замаешься, до того уж мелки на ней листочки.
Или сестра Наташа прибежит с новостью, что в болоте позади соседнего квартала какой-то мальчик собрал целый молочный бидон голубики.
Тут уже дух соревнования приводит меня в стоячее положение и гонит на то же самое болото. Я должен собрать больше ягод, чем какой-то там мальчик, тем более из соседнего квартала. Дойдёт до того, что даже «Нижняки» начнут грабить болота «Горки»!
Но обычно, я бродил в одиночку и почти бесцельно, разве что иногда присмотреть подходящий можжевельник для следующего лука, или собрать зелёных шишек Сосны для игрушечных поделок…
Воткни четыре спички в зелёную шишку и — у тебя уже туловище четвероногого. Добавь пятую торчком вверх — шея, на неё насади шишку помельче — ух-ты! — да, у тебя уже конь! Не забудь только хвост придумать какой-нибудь сзади.
За зелёными шишками нужно влезать на молодые Сосны, чья нежная светло-коричневая кора отшелушивается сама собою и налипает к ладоням своей бесцветной смолой. Но не прошло и пяти минут, как она уж счернела, однако на штанах останется белой и клейкой не меньше, чем твои чёрно-пятнистые ладони.
Молодые Сосны раскачиваются под твоим весом на ветру, как мачты яхты Пятнадцатилетнего Капитана на океанских волнах. Э-гей! Здоровски!
А собранные шишки такие красивые, словно зелёным лаком покрыты плотно сдвинутые чешуйки. Куда тем прошлогодним шишкам, в россыпях под старыми Соснами. Те уже чёрно-серые совсем, и разъерошены врастопырку.
Правда, даже и на очень взрослых Соснах можно встретить зелёные шишки. Только висят они на самом конце длинных веток, куда не добраться, а пригнуть поближе к суку, на котором сидишь, тоже не получается — уж очень они чересчур толсты…
вверх-скок