В то лето мальчики нашего Двора начали играть желтовато медными гильзами настоящего стрелкового оружия, которые отыскивали на стрельбище в лесу.
Мне очень хотелось увидеть какое оно, это стрельбище, но старшие мальчики объяснили, что ходить туда можно только по особым дням, когда не стреляют, а в простые тебя прогонят, и — всё.
Особый день долго не приходил, но, наконец, случился, и мы пошли через лес…
Стрельбище оказалось широкой-преширокой поляной с глубоким рвом у кромки леса. Но в одном из углов рва есть крутое место спуска на его глубокое дна.
Дальнюю стенку в этой ямище отгораживал высокий барьер из брёвен, весь исклёванный пулями, а на нём пара забытых мишеней — листки бумаги с изрешечёнными контурами человеческой головы на плечах.
Мы искали гильзы в песке под ногами. Попадались только два вида: продолговатые с зауженной шейкой — гильзы от Автомата Калашникова, и мелкие прямые цилиндрики от пистолета ТТ.
Громкий вопль радости встречал любую из находок, и её тут же пускали в оживлённый обмен между искателями.
Мне совершенно ничего не попадалось, и я только завидовал находчивым мальчикам, чьи крики как-то терялись в жутковатой тиши стрельбища, недовольного нашим приходом в запретное место...
Недалеко от глубокого рва пролегала короткая траншея линии фронта, чьи песчаные стенки удерживались щитами из досок. Узкоколейка железных рельсов тянулась из конца в конец поляны, пересекая фронтовой передний край. Она служила для катания вагонетки с большим зелёным танковым макетом из фанеры, который надо тянуть тросом ручной лебёдки.
Мальчики стали играть этой механикой.
Я тоже посидел разок в траншее, пока над головой проедет фанерный танк, громыхая вагонеткой. Потом меня позвали на край поляны, где нужно было помогать.
Мы подтягивали трос поближе к горизонтальному блоку, через который он пробегал, чтобы у мальчиков на другом краю поля боя легче крутилась лебедка, и танк тарахтал бы по рельсам быстрее.
В какой-то момент я зазевался, и не успел отдёрнуть руку вовремя.
Стальной трос закусил мой мизинец и втащил в ручей блока. От боли в заглоченном пальце, из меня выплеснулся пронзительный крик, вперемешку с фонтаном слёз.
В ответ на мои истошные «у-ю-юй!», а также вопли трудившихся рядом со мной мальчиков: «Стой! Палец!» — остальным, крутившим лебёдку вдалеке, удалось остановить её, когда мизинцу оставалась какая-то пара сантиметров до освобождения из проворачивающегося блочного колеса.
На том конце поляны, принялись крутить кривой рычаг в обратном направлении, протаскивая бедный палец туда же, где он и попал под трос в самом начале несчастного случая.
Безобразно сплющенный, смертельно побледневший палец, перемазанный кровью лопнувшей кожи, медленно высвободился из пасти блока и мгновенно вспух.
Мальчики обмотали его моим носовым платком, и велели мне бежать домой. Быстрей! И я побежал через лес, чувствуя горячие толчки пульса в пожёванном пальце…
Дома, Мама ничего не спросила, а сразу приказала сунуть раненного под струю воды из кухонного крана. Она несколько раз согнула его и выпрямила, и сказала, чтобы я не ревел, как коровушка.
Потом она смазала палец щипучим йодом, забинтовала его в тугой белый кокон и пообещала, что до свадьбы заживёт.
В детстве, не только лето, но и всякий день — это маленькая жизнь. В детстве время заторможено, оно не летит, не течёт, оно не шевелится даже, покуда не подпихнёшь. Бедняжки детишки давно б уж пропали, пересекая эту бескрайнюю пустыню недвижимого времени, что раскинулась в начале их жизней, если б их не спасали игры.
А в то лето, когда игра надоедала, или не с кем было играть во Дворе, у меня появилось уже прибежище посреди пустыни, как бы «домик» в Классиках.
Оазисом служил большой диван со спинкой и валиками подлокотников. Вот где жизнь бурлит приключениями, которые переживаешь с героями книг Гайдара, Беляева, Жуля Верна…
Впрочем, для приключений годится не один только диван. Например балкон в комнате родителей, где однажды я провёл целый день за книгой про доисторических людей — Чунга и Пому.
На них росла шерсть, как у животных, и жили они на деревьях. А потом ветка обломилась, но помогла спастись от саблезубого тигра, поэтому они стали всегда носить при себе палку, вместо того чтобы прыгать по деревьям.
Потом случился огромный пожар в джунглях, и началось Оледенение. Их племя бродило в поисках пищи, учились добывать огонь и разговаривать друг с другом.
В последней главе, уже постаревшая Пома не смогла идти дальше и отстала от племени. Её верный Чунг остался — замерзать рядом с ней в снегу.
Но их дети не могли ждать и пошли дальше, потому что они уже выросли, и не были такими мохнатыми, как их родители, а от холода они защищались шкурами других животных...
Книга была не особо толста, но я читал её весь день: пока солнце, поднявшись слева — из-за леса позади домов Квартала — неприметно продвигалось в небе над Двором к закату справа — за соседним кварталом.
Ближе к вечеру, утомившись безотрывным чтением, я протиснулся между стоек под перилами балкона и начал расхаживать по бетонной кромке снаружи. Это вовсе не страшно, ведь я крепко хватался за железные прутья ограждения, как Чунг и Пома, когда они жили ещё на деревьях.
Но какой-то незнакомый дядя проходил внизу, отругал меня и сказал сейчас же вернуться на балкон. Он пригрозил даже сказать моим родителям.
Только они в тот день работали на своих работах, и он наябедничал соседям снизу. Вечером они всё рассказали Маме, и мне пришлось пообещать ей — никогда-никогда так не делать больше.
вверх-скок
(...и вместе с тем, детство никак не питомник садомазохизма навроде: «ой, до чего ж мне пальчик прищемило! ай, как я головкой тюпнулся!», просто какие-то встряски оставляют более глубокие зарубки в памяти.
А жаль однако, что та же самая память, подсказывая вовремя оплатить счета за коммунальные услуги, забрать стирку из прачечной, или не забыть поздравить шефа с днём рождения, как-то забывает делиться тем восхитительным состоянием непрестанных открытий, когда песчинка на лезвии перочинного ножа полна галактик, которым несть числа, когда любая чепушинка, осколок мусорный, неясный шум в широком перламутре приложенной к уху морской ракушки —есть обещаньем и залогом будущих далёких странствий, невообразимых приключений.
Мы вырастаем, обрастая защитной бронёй, панцирем необходимым для преуспеяния в мире взрослых — докторский халат на мне, на тебе куртка ГАИшника. Каждый из нас нужный винтик в машине общества. Всё лишнее типа замирания перед огнетушителями, разглядывания лиц в морозных узорах на стекле кухонного окна — отстругнуто...
Сейчас на моих пальцах различим не один застарелый шрам. Этот вот от ножа — не туда крутанулся, тут топором тюкнуто, и только на моих мизинцах чисто, нет и следа от той трособлочной травмы. Потому что «тело заплывчиво»…
Но — эй! Слыхал я поговорки поновей, совсем недавно (и очень даже в точку) пропето кем-то: «лето — это маленькая жизнь»…)