С велосипедами у меня дружба с малых лет. Свой первый я и близко не помню, но некоторые фотографии свидетельствуют — вот он, трёхколёсник с педалями на переднем, а на нём, упёршись ботинками в педали, двух-трёхлетний бутуз в тюбетеечке — я.
Однако следующий помню очень хорошо — трёхколёсник с цепным приводом, из-за которого часто приходилось спорить с сестрой-братом: чья сейчас очередь кататься. Позже, Папа пересобрал его в двухколёсный, но после пятого класса он стал на меня мал и перешёл к младшим безвозвратно.
А потом Папа привёл мне настоящий велосипед. Да, это был подержанный ветеран, но зато не «дамский», и не какой-нибудь там «Орлёнок» для подростково-юношеского возраста.
В один из вечеров после работы, Папа попробовал даже обучить меня езде по-взрослому. Однако без его крепкой ухватки за седло, велосипед так и норовил завалиться не на один, так на другой бок. Наконец, Папе надоела безотрывная беготня по Двору, толкая ветерана, гружёного моей пугливой неуклюжестью. Он махнул рукой и, сказав: «Учись сам!» — ушёл домой.
А через пару дней я уже мог ездить. Правда не в седле, — у меня не хватало смелости перебросить через него ногу, чтобы сесть как надо. Вместо этого я просовывал ногу под трубку раму и ездил стоя на педалях. Подобный трюк выливался в езду с вопиюще косым креном, даже с двумя: у велосипеда вправо, а у меня наоборот.
Но потом мне стало стыдно, что незнакомый мальчик, намного младше меня, бесстрашно разбегался и, стоя одной ногой на педали, перебрасывал вторую поверх седла к педали на другой стороне.
Ему не хватало длины ног, чтобы дотягиваться до педалей из седла, поэтому он ездил сидя верхом на раме, то левой, то правой ляжкой, поочерёдно, а седло-переросток тёрлось о его спину, на уровне лопаток. Рядом с таким бесстрашным малявкой, ездить «под рамой» было совсем стыдно.
И вот, наконец, после множества проб и падений — с терапевтическим потиранием царапин и/или ушибов, а в завершение процедуры пара чистоплотных шлепков по штанинам, выбивая дорожную пыль — у меня получилось!
Ух-ты! Как быстро проношусь я над землёю! Никто и бегом не догонит. А самое главное — до чего легко, оказывается, ездить на велосипеде!
И я без конца накручивал витки по орбите вокруг пары беседок эксцентрически расположенных в периметре Двора... До тех пор, пока — с опаской, но сознавая, что обратного пути мне нет — не вырулил между знаний на орбиту в ещё неосвоенной бесконечности ∞, а может, 8,заключённой в дороге вокруг двух кварталов «Горки»…
Позднее, уже как поднаторелый велосипедист, я освоил некоторые элементы велоакробатики — езду «без ручек». Это когда управляешь велосипедом не касаясь руля, а перемещая свой центр тяжести в сторону предстоящего поворота.
И велосипед понимал меня! Слушался!
~ ~ ~
Другим достижением того лета стало умение открывать глаза под водой. Потому что плотину, где я когда-то оскользнулся с плиты, починили, и получился широкий водоём, куда сходилось множество отдыхающих.
Любимой игрой у мальчиков стала Водные-Пятнашки, по тем же правилам, как у сухопутных. Однако вода препятствует бегу в погружённом состоянии, даже когда ты зашёл всего только до пояса.
Плывущий движется куда быстрее — бегом не догнать, а вдобавок он ещё и ныряет, меняя под водой курс направления, и неизвестно, где он вынырнет глотнуть воздуха.
Прежде, при нырке мои глаза зажмуривались, сами собой, но ведь только открытыми можно различить, в какую сторону умелькивают белые пятки уплывающего.
Как выяснилось, под водой всё видится в сумраке с желтоватой подсветкой, и не очень-то далеко. Но зато звуки слышны намного чётче и чище. Чтобы убедиться, сядь на дно и постучи парой камешков один об другой.
Ну! Я же говорил! Наверное, это потому, что вода глушит все посторонние шумы.
Правда, долго под водой не высидеть, набранный в лёгкие воздух устремляется воссоединиться с оставшимся выше поверхности, и тянет тебя за собой.
Приходится грести в обратном направлении, а с камешками в руках не слишком-то и погребёшь.
~ ~ ~
Отпуска родителей в то лето не совпали, и они уезжали по очереди.
Сначала Папа навещал свою родную деревню Канино, в Рязанской области. Он и меня взял с собою, только строго-настрого предупредил — в дороге никому не признаваться, что мы живём на Атомном Объекте.
На станции в Бологове нам пришлось долго ждать поезд на Москву. Папа оставил меня сидеть на чемодане в переполненном зале ожидания, а сам пошёл компостировать билеты.
На скамье неподалёку сидела девочка с открытой книгой на коленях.
Я встал и приблизился к девочке, чтобы заглянуть в книгу ей через плечо. Это оказался «Таинственный Остров» Жюля Верна. Не удержавшись, я прочитал пару абзацев давно знакомых строк, которые мне неоднократно нравились.
Она читала, не обращая внимания, что я стою позади спинки скамьи для ожидающих пассажиров. Мне хотелось заговорить с нею, но я не знал что сказать. Что это хорошая книга? Что я тоже читал её?
Пока я подбирал правильные слова, пришли её взрослые сказать, что их поезд уже прибывает. Они ухватили свой багаж, и вышли в дверь на платформу.
Она ни разу не оглянулась...
Потом вернулся Папа с уже закомпостированными билетами. По моей просьбе, он купил мне книгу из книжного киоска в зале ожидания. Про Венгерского мальчика, который потом стал юношей и сражался с Австрийскими захватчиками его Венгерской родины.
Когда из репродуктора разнеслось невнятное эхо о прибытии нашего поезда, мы вышли на перрон.
Мимо прошёл мальчик лет десяти.
— Видишь? — спросил меня Папа. — Вот это называется — бедность.
Я посмотрел вслед мальчику и увидел грубо нашитые заплаты на его штанах, которые перед этим не заметил…
. .. .
В Москву мы прибыли на следующее утро. Мне очень хотелось увидеть столицу нашей Родины от самого её начала. Но поезд как на зло ехал очень медленно, а я всё время спрашивал, ну, когда же будет Москва? Пока кондуктор не сказал, что она уже давно, как началась.
Однако за окном вагона тянулись такие же развалюшные избы как на Валдае, только числом побольше, и потесней опёршиеся друг на друга.
Они никак не хотели кончаться, и только когда поезд втянулся под высокую крышу вокзала, я поверил, что это мы — в Москве.
Выйдя из вагона на гулкий перрон, мы пешком отправились на соседний вокзал, который оказался совсем рядом. Там Папа опять закомпостировал билеты, однако теперь поезд нужно было ждать до вечера, поэтому он сдал чемодан в камеру хранения, и мы сели на экскурсионный автобус в Кремль.
Внутри Кремлёвских стен всех экскурсантов строго предупредили, что ничего нельзя фотографировать. Папе пришлось показать, что это его самодельный радиоприёмник у меня на плече в кожаном футляре, а не фотоаппарат, чтобы мне позволили носить его и дальше.
У домов посреди Кремля все стены белые, а возле них тёмные Ели. Их мало, однако густые и высокие.
Нашу экскурсию привели к Царь-Колоколу, одна стенка у которого разбита. Это случилось, когда Царь-Колокол упал со своей колокольни, и с тех пор не может звонить, а просто стоит на земле, для экскурсий. Но это жалко, послушать бы…
А когда мы пришли к Царь-Пушке на высоких колёсах, я сразу же взобрался на груду больших полированных ядер у неё под носом, и сунул голову в её пасть. Там оказались круглые стенки, как в большой трубе, но с очень глубоким слоем пыли со всех сторон.
— Чей это мальчик? — закричал снаружи пушки какой-то дяденька в сером костюме, который выбежал из-за ближайшей Ели, но вовсе не из нашей экскурсии. — Уберите ребёнка!
Папа признался, что я — его ребёнок и, пока мы не покинули Кремль, ему пришлось держать меня за руку, чтоб я ещё куда-то не засунулся, хотя руке жарко было…
. .. .
Когда автобус вернулся на вокзал, Папа сказал, что ему нужно купить наручные часы, вот только денег не очень много. Поэтому мы зашли в магазин, где были одни только часы в стеклянных ящиках на столах и в шкафчике, но тоже стеклянном, и Папа спросил меня какие же ему выбрать.
С учётом его жалобы на безденежье, я указал пальцем самые дешёвые, за семь рублей. Однако Папа всё равно купил дорогие, за сиреневые двадцать пять рублей, где белый бюст Ленина в профиль…
~ ~ ~
В деревне Канино мы жили в избе Бабы Марфы, которая состояла из одной большой комнаты с парой окон в стене напротив большой Русской печи. Из тамбура перед избой (который называется «сени») есть дверь в маленький двор с дощатым забором и жильём коровы, но я туда не заходил, потому что в навозе не осталось места, куда ногу поставить.
Под правым боком избы стоял сарай, опёртый на неё, и тоже из брёвен. Окошек в нём совсем не было, а только дверь и клочки старого сухого сена, и сильный запах пыли.
В самом углу я нашёл три книги: исторический роман про генерала Багратиона, в момент войны 1812 года против Наполеоновского нашествия, повесть об установлении Советской власти на Чукотке, где за Белыми пришлось гоняться на собачьих упряжках, и «Маленький Принц» Антуана Сент-Экзюпери…
Один раз сестра и брат Папы приходили в гости. Они жили в той же деревне Канино, но рабочие смены колхоза слишком длинные. По этому случаю, Баба Марфа сготовила большой жёлтый омлет, а другие обеды я не помню...
. .. .
Деревня разделялась надвое ложбиной, где течёт широкий тихий ручей. Оба берега в сплошной стене Ивняка с длинными листьями, который местами даже смыкается над головой.
Но сам ручей неглубокий, чуть выше колен, с приятным песчаным дном. Мне нравилось бродить в его медленном течении...
Один раз Папа повёл меня на речку Мостью. Идти туда неблизко, зато достаточно места для плавания от одного заросшего дёрном берега до другого.
На обоих берегах оказалось немало отдыхающих людей, человек 20. Наверное, из деревень по соседству.
На обратном пути мы увидели комбайн, который убирал рожь в придорожном поле. Когда он проехал мимо к другому концу, Папа рассердился и сказал: «Тьфу!..»
Как оказалось, комбайнёр косил только верхушки у колосьев, чтобы побыстрее закончить, но когда увидел незнакомца в белой майке, тем более с мальчиком городского вида, то решил, будто мы тут проезжее начальство из района. И тогда комбайнёр начал косить уже под самый корешок, как очковтиратель какой-то…
. .. .
Возле сарая Бабы Марфы появился большой стог сена для её коровы, а когда Папа и его брат начали какой-то ремонт в материнской избе, то Баба Марфа перешла ночевать в сарай, а постель для меня и Папы стелилась наверху стога.
Спать там было удобно и приятно из-за запаха высыхающей травы, но немного непривычно, и даже чуть-чуть страшновато, что так много звёзд смотрят на тебя всё время. К тому же, ни свет ни заря начинают кричать петухи деревни, а потом так вот и лежи в серых сумерках, пока снова заснётся...
Однажды я отправился против течения ручья и, по дну его русла, добрёл до следующей деревни, где деревенские мальчики запрудили его земляной плотиной с дёрном, чтобы было, где купаться.
Но после этого я заболел, и меня отвезли обратно, в ту же самую деревню в верховьях ручья, потому что только там был лазарет с тремя койками.
На одной из трёх я болел целую неделю, читая «Знаменосцы» Гончара, а заодно лакомился клубничным вареньем. Банку с вареньем принесла сестра Папы, тётя Шура, а может быть жена его брата, тётя Аня, потому что они тогда вместе пришли меня проведать…
Так мы провели Папин отпуск и вернулись на Объект
вверх-скок