самое-пресамое
финальное произведение

Присутствовали там одни только дети, без взрослых, а на столе стояло много ситра в бутылках. Именинница выглядела точь-в-точь как Мальвина из «Золотого Ключика», но только волосы не локонами, а прямые, ну, и цвет естественный, не синий.

Когда гости осушили все бутылки, красивая девочка начала с удовольствием вспоминать, что где они жили раньше, она считалась Королевой Двора, а мальчики были её пажами как бы...

Наверное, я простудился на каникулах, и начал посещать занятия не с первого дня, потому что не мог понять происходившее при моём появлении в классе.

Урок ещё не начался и новенькая, похожая на Мальвину девочка зашла сразу же вслед за мною. Как любая школьница любого класса тех времён, она носила обязательную форму в стиле Королевы Виктории — тёмно-коричневое платье с белым кружевным воротничком, покрытое чёрным фартуком на пышных лямках поверх ширины плеч.

Переступив порог, она ожидающе остановилась. И через миг взорвался крик и вой всеобщей катавасии: «Корова Двора!»

Мальвина уронила портфель на пол, охватила свою голову руками и побежала по проходу между партами, а все остальные — и мальчики, и девочки — все — загораживали ей путь, орали и кричали в её уши, а Юра Николаенко бежал сзади и тёрся об её спину, как делают собаки, пока она не села за свою парту, уронила на неё руки, и спрятала лицо в свои ладони.

Ор прекратился, только лишь когда в дверях встала учительница с вопросом: «Что тут творится?» — Она была поражена не меньше моего.

Девочка вскочила и выбежала из класса вон, даже не подхватив свой портфель с пола.

На следующий день она не пришла, а у нас в классе состоялось общее собрание, куда вместо неё явился отец с красным сердитым лицом и кричал, что мы негодяи, и щипали его дочь за грудь. Он показал своими руками на себе, куда именно мы её щипали.

Потом наша классная руководительница сказала собранию, что пионерам не к лицу до такой степени травить своих одноклассников, потому что похожая на Мальвину девочка — такая же пионерка, как и мы.

И мне стало стыдно, хотя я никого не щипал и не травил…

Красивая девочка больше никогда не приходила в наш класс, наверное, перевелась в параллельный.

Индивидуальная жестокость ничем не лучше коллективной. Весной меня глубоко царапнул пример материнской педагогики…

В послеобеденный пустой Двор зашла женщина, направляясь мимо нашего дома к 8-квартирному зданию на противоположной стороне периметра. За нею следом бежала девочка лет шести, которая протягивала руку к решительно шагающей женщине и, охрипшим от неумолчного рёва голосом, повторяла один и тот же крик: «Мамочка, дай ручку! Мамочка, дай ручку!».

Её вопли почему-то напомнили мне визг Машки, которую пришли зарезать у Бабы Кати в Конотопе.

Женщина не замедляла шаг, а только временами оборачивалась, чтоб на ходу чёрным прутом ожечь протянутую руку.

На это дочь ей отвечала взвизгом погромче, но не отдёргивала руку, и не переставала повторять: «Мамочка, дай ручку!»

Они пересекли Двор, и зашли в подъезд, оставив меня мучиться неразрешимым вопросом — откуда могут браться в нашей стране такие Фашистские мамы?

~ ~ ~

Между левым крылом школьного здания и высоким забором из брусьев, что помогал отличать территорию школы от остального леса, тянулись две, а может три параллельные грядки пришкольного агроучастка.

Очень сомнительно, что хоть бы что-то могло произрастать в агрономическом суглинке, помимо слоя игл иссохшей хвои, роняемой большими Соснами из их крон. Однако, когда пятым классам объявили общий воскресник для вскопки участковых грядок, я исполнительно явился к назначенному часу.

Низкие тучи отменили утро, давая Маме повод к настойчивым уговорам не покидать дом, — в такую пасмурность умные люди не ходят на воскресники. И действительно, всё совпало с её предсказанием, вокруг — тишь, глушь и ни души.

Но может, ещё подойдут?

Я немного покрутился возле запертой школы, потом прошёл мимо печальных агрогрядок к зданию нашего класса и мастерских, в ложбинной части школьной территории.

Напротив здания стоял приземистый склад из кирпичных стен и железных ворот, которые никогда не открывались, и неизвестно склад ли это вообще, если не имеет ни одного окошка.

Всё заперто вокруг, а тишина такая, что, кажется, её даже потрогать можно.

Однако висячий замок не воспрепятствовал восхождению на крышу этого, ну, возможно, даже и склада, когда я воспользовался откосом удобной досягаемости к его задней стене.

Плоскую крышу с небольшим уклоном, покрывал чёрный руберойд, хотя некоторым привычней называть его толью.

По этой толи я покружил от угла к углу, потом в обратную сторону. Оглянулся на школьное здание. По-прежнему, непроходимое безмолвие. Ладно, ещё пять минут, и — ухожу.

Но тут солнце проглянуло сквозь тучи, ждать стало веселее, потому что я заметил лёгкий, прозрачный парок, подымавшийся с толи, тут и там. «Ага, солнце нагревает!» — догадался я.

Кроме того, из черноты толи стали проступать тёмно-серые полосы высохших мест, которые ширились, длились, сливались друг с другом, что привлекло моё внимание к упорному росту солнечных владений.

Отлично понимая, что никто больше не придёт, и что давно уж можно уходить домой, я медлил — пусть и вон там сочащаяся испарением толь досохнет до самого угла крыши и, на моих глазах, соединится с материком Серо-Сухого Руберойда…

Домой я вернулся к обеду и не сказал Маме, что солнце завербовало меня в свои сподвижники...

~ ~ ~

В конце весны Папа ходил на рыбалку за Зону. Меня он тоже согласился взять, если я накопаю червяков для наживки.

Я знал отличные места для червекопства, и принёс домой целый их клубок, в банке, использованной когда-то для консервации тушёнки.

Вышли мы рано утром, и возле КПП к нам присоединились ещё два человека, с листком пропуска на троих для выхода за Зону.

Я был четвёртым, однако зря переживал — часовые меня даже не заметили. Ступив за ворота КПП, мы сразу же свернули вправо, и пошли через лес.

Мы всё шли и шли, и шли, а лес никак не кончался. Иногда тропа выводила к опушке, но потом снова углублялась в глушь и дебри.

Но я терпеливо шагал, потому что Папа меня предупреждал заранее, — ещё до того как послать за червями, — что идти надо аж восемь километров.

На это я поспешно отвечал, что это ничего, что я смогу. Поэтому теперь я шёл и шёл, хотя удочка и наживка в тушёночной банке заметно потяжелели.

Наконец, мы вышли к лесному озеру, и рыбаки сказали, что это — Соминское, которое я даже не узнал, хотя когда-то именно в нём научился плавать.

Мы прошли по длинному, поросшему влажной травой мысу, у оконечности которого стоял на воде настоящий плот.

Один из рыбаков предпочёл остаться на берегу, а мы втроём взошли на борт плота из лиственных пород с гладкой корой, которая сквозь тёмную воду выглядела зелёной. Вероятнее всего, — Осина.

Папа и второй рыбак длинными шестами отпихнули плот от берега, а затем продолжили толкаться ими же об дно озера, сквозь воду, пока мы не отошли метров за тридцать — туда, где поглубже.

Там мы остановились, и приступили к ловле.

Брёвна плота, увязанные не вплотную, открывали вид на ещё более разреженный слой поперечных брёвен, а дальше шла непроглядно чёрная глубь. Подобная конструкция плавучего средства требовала проявлять осторожность.

Мы забросили снасть на три разные стороны, и стали следить за поплавками.

Клевало довольно часто, хотя улов оказывалась не настолько крупным, как ожидалось по бурному сопротивлению, пока тащишь. К тому же, оказавшись на решетчатой палубе плота, рыба резко выкручивалась во все стороны. Снятие с крючка затруднялось также острыми шипами на её морде и горбу. При этом приходилось удерживать равновесие на широко расставленных, скользких круглых спинах брёвен.

Папа заметил, что тут клюёт один только ёрш, а рыбак добавил, что ершовая уха самая вкусная.

Позднее, уже на берегу, когда уха сготовилась в котелке над костром, я её съел, конечно, но не сумел распробовать на вкус, уж больно горячей оказалась.

После обеда, рыбаки друг другу объяснили, что клёва уже не дождаться, — в такое время дня рыба уходит спать.

Они растянулись на траве и тоже уснули под деревом, и Папа вслед за ними, а потом и я, от одиночества и нечего делать...

Возвращались мы уже не по короткой тропе через лес, а по плавным холмам и взгоркам, потому что бумага разрешала оставаться за Зоной до шести часов. С вершины одного пригорка, мы увидели озерцо вдалеке, которое было совершенно круглое и обросшее камышом.

Когда мы подошли, Папа захотел непременно искупаться в нём, хотя остальные рыбаки его отговаривали. Один из них сказал, что это озеро называется Ведьмин Глаз, и тут слишком часто кто-нибудь тонет, запутавшись в густой ряске.

Но Папа всё равно разделся до трусов, схватился за корму лодчонки возле берега и поплыл, взбивая ногами высокие пенистые всплески, прямым курсом на камыши у берега напротив.

На полпути он вспомнил про свои наручные часы, снял их и повесил на гвоздик в корме. Вернулся он таким же образом, а с его плечей свисали длинные космы поперепутанной озёрной ряски.

Он был уже на берегу и одевался, когда мы увидели женщину в длинной деревенской одежде, которая с неясными криками бежала по наклонному полю. Добежав, она не сказала ничего нового, а только повторила, что мы и так уже знали от рыбака-попутчика...

Возле КПП нас застигло сильное ненастье, и мы здорово промокли, пока дошли домой, но впоследствии никто не заболел.

* * *