самое-пресамое
финальное произведение

Но так чтоб особо, на поляне лагерных построений не помаршируешь, центр её отводился под квадратные грядки. Типа отдельной могилки для присмотра каждым из отрядов. Дети выкладывали на своей дату текущего дня, применяя зелёные шишки или свеженащипанную листву, или головки оторванные у цветов для эстетического соревнования на Лучший Отрядный Календарь. Это и обеспечивало скорый разворот Старшей Пионервожатой к Директору с докладом, в ходе лагерных линеек.

По воскресеньям большой автобус привозил в лагерь толпу родителей, чтобы те кормили своих детей пряниками, конфетами и — поили ситром!

Мама уводила нас в уединённую тень под берёзами, и смотрела, как мы жуём и глотаем, а Папа щёлкал с разных сторон своим новеньким фотоаппаратом ФЭД-2. Уминая лакомства, мы с важностью отвечали, что жизнь в лагере, как жизнь, да.

А совсем недавно все отряды ходили на прогулку в лес, вот. Возвращаемся — сюрприз! Нас ожидает ресторан в перголе с дощатым полом, напротив запасного выхода барачного кинозала.

Оказывается, девочки старших отрядов в лес не пошли. Они расставляли стулья и столы в перголе, и готовили обед, вместе с поварихами столовой.

На столах разложены листки рукописного меню, и все посетители подзывают девочек взрослым словом «официант!». А они подходят получить заказ на Салат Майский или Салат Луковый. В списке меню только два этих блюда.

После ресторана, я случайно подслушал, как две официантки пересмеивались между собой, что все заказывали Салат Майский, хотя Салат Луковый намного вкуснее, и официантская доля получилась больше, благодаря лопухам, которые верят словам на куске бумаги.

К сожалению, в режиме дня лагерной жизни сохранился пережиток детсадовского прошлого, хоть и под новым именем — «мёртвый час». После обеда — марш по своим палатам! Всем по койкам! Отбой!

Спать посреди дня просто не получается, и двухчасовый «мёртвый час» ползёт медленнее слизняка. Все ужасы рассказаны и выслушаны в миллионный раз: и про женщину в белом, которая пьёт собственную кровь, и про летающую чёрную руку, у которой даже тела нет, а всё равно душит кого попадя, и все другие жути жуткие, однако до команды «Подъём!», по-прежнему, всё те же 38 минут...

Однажды за обедом в столовой, я заметил несомненно конспиративные знаки в жестикуляции на пальцах у трёх мальчиков за моим столом.

Помимо пальцевых переговоров, шёл обмен активными кивками и немым подмигиванием — тут даже и слепой увидит тайные сигналы секретного кода. Яснее ясного — здесь полным ходом сговор семафорится. Но как же я?

И я пристал к близсидящему заговорщику так неотвязно, что ему поневоле пришлось открыть мне их секретный план. Они сговорились не идти на «мёртвый час», а смыться в лес, где есть место, малины — завались, больше, чем листьев.

По окончании обеда, беглые мальчики, украдчивой пробежкой, подались в противоположном от барака направлении.

Прилипчиво бегу за ними вслед, отражаю попытку вожака вернуть меня восвояси — в палату с «мёртвым часом», и — проползаю замыкающим, в веренице пластунов под колючей проволокой.

В лесу мы первым делом вооружились. Ружья — из древесных сучьев, что дали себя обломить. И — пускаемся в путь по широкой тропе, среди кустарников и Сосен. Вожак сворачивает на поляну, после которой мы входим в лес, где уже нет тропы.

Долго бродим, но никакой малиной и не пахнет, а попадаются лишь только кусты волчьих ягод, но они ядовитые.

Наконец, нам надоедает бесполезный поиск, а вожак вынужден признать, что позабыл место обещанной малины. За это ему выражено разноголосое «эх, ты!», и наше блуждание по лесу продолжается. Но куда?

Да вот же она! Двойная путеводная нить из колючей проволоки, прибитой к стволам деревьев. Продвигаясь вдоль наводящей колючей подсказки лагерного забора, мы выходим на уже знакомую тропу.

Воспрянувший вожак отдаёт команду строиться. Похоже, начнём играть в Войнушку. С охоткой подчинясь приказу, выстраиваемся в шеренгу на тропе, тесно прижимая сучко-автоматы к животам.

И вдруг сразу две взрослые тёти — Воспитательницы из лагеря — прыгают из-за куста с громким криком: «Бросай оружие!»

Ошарашенные, мы роняем наши палки и нас — уже готовой колонной — конвоируют к воротам лагеря. Одна из поимщиц идёт впереди, вторая замыкает строй.

. .. .

Вечером на общей линейке, Директор объявил, что в лагере произошло ЧП и родителям виновников сообщат о нарушении, а также будет поднят вопрос об отчислении беглецов из лагеря.

После построения сестра-брат подошли ко мне из своего младшего отряда. «Ну тебе будет!»

— А! — отмахнулся я в ответ, скрывая страх перед неопределённостью меры наказания за поднятие вопроса об исключении.

Неизвестность мучила меня до самого конца недели и воскресного Родительского Дня...

Родители приехали с обычной усладительной программой, и Мама, при раздаче сгущёнки и печенья, ни словом не помянула мой проступок. Мне отлегло — наверное, Директор лагеря забыл сообщить родителям!

Когда они уехали, Наташа мне сказала, что Мама всё время знала про ЧП и, в моё отсутствие спрашивала: а кто ещё ходил в бега со мною?

Выслушав отчёт Наташи, с исчерпывающим списком имён и фамилий, она сказала Папе:

— Ну деток таких людей уж точно не исключат.

~ ~ ~

Конец лета ознаменовался резкой переменой в образе жизни Квартала. По утрам и вечерам, ежедневно, осторожно медлительный мусоровоз начал заезжать во Двор. Он испускал протяжный громкий «бииии!», и неподвижно ожидал, пока жильцы домов принесут и выпорожнят свои мусорные вёдра в задний ящик его кузова.

Железные ящики Мусорки, позади нашего дома, куда-то увезли, а ворота в заборе окружающем пустое место наглухо заколотили досками.

В сентябре, на просторный луг между Бугорком и осиротелой загородкой явился бульдозер, и несколько дней-деньских фырчал, и тарахтал, и лязгал, передвигая горы грунта.

Затем он вдруг исчез, оставив после себя пустое поле — на пару метров глубже того, где мы прежде играли в футбол. Однако в новом незнакомом поле не осталось ни одной травинки, а только множество следов его бесконечных гусениц глубоко впечатавшихся в голый твёрдый грунт…

. .. .

Месяц спустя случился Трудовой Воскресник для только взрослых, однако Папа разрешил и мне пойти с ним.

На опушке леса за следующим кварталом, стояло длинное здание очень похожее на барак в пионерском лагере, и взрослые Трудовые Воскресенцы набросились на него и принялись нещадно бить, громить, и всячески разваливать.

Папа залез на самый верх. Он ломом отрывал целые куски крыши, и швырял их вниз, покрикивая: «Эх! Ломать — не строить! Душа не болит!»

Трудовой Воскресник мне совсем почти не понравился, потому что повсюду тебе твердят одно и то же: «Близко не подходи!», а просто слушать издали, как визжат гвозди, когда их вместе с досками отдирают от брёвен, быстро надоедает.

В своей весьма практичной книге, Эрнест Сетон-Томпсон настаивает, что лук следует изготовлять непременно из Ясеня. Но спрашивается: где найдёшь ты на Объекте Ясень? В лесах вокруг "Горки" лишь Сосны с Елями, а из лиственных — Берёза да Осина, всё прочее можно считать кустарником.

Поэтому, следуя совету соседа по площадке, Степана Зимина, я свои луки делал из Можжевельника.

Очень важно выбрать правильный Можжевельник, потому что у слишком старого много побочных ветвей, а если без ветвей, но слишком толстый, то его и не согнуть никак. Деревце метра в полтора — самое оно, пружинисто и крепко. Превратишь его в лук, и выпущенная из него стрела взовьётся, почти теряясь в осеннем сером небе, — насилу разглядишь. Потом, конечно, присвистит обратно, чтобы стоймя уткнуться в землю, потому что наконечником у неё — гвоздь, примотанный изолентой.

Для изготовления стрелы применяй ровную рейку, из тех, что крест-накрест прибивают к стенам под штукатурку. Рейку следует продольно расщепить и обстругать ножом округло.

Вот только стрелы мои так и остались неоперенными, хоть Сетон-Томпсон подробно излагает, как именно их вделать.

Да, но откуда перья взять-то? Папу просить бесполезно, — у него на работе одна только механика…

* * *