Новые увлечения распространяются среди мальчиков со скоростью опережающей пожар в прериях у Фенимора Купера. Стоит кому-то одному разузнать что-то новенькое — и не успеешь даже моргнуть глазом, как все уж занялись подрывным делом.
Изготовить сухопутную мину замедленного действия — проще простого. Наливаешь воды в стеклянную бутылку (на три четверти её объёма), пропихиваешь в горлышко клок травы, и сверху засыпаешь карбид, растолчённый до состояния синеватого порошка.
(Карбида полным-полно в железной бочке на стройке пятиэтажного дома, за окружной дорогой Квартала. Солдаты-чернопогонники тебе и слова не скажут, бери, сколько влезет в карманы шортов.)
Теперь плотно заткни бутылку пробкой, выструганной из дерева. Переверни заряд донышком кверху, и воткни в какую-нибудь кучу земли или песка.
Мина готова.
(!) Внимание! Будь осторожен и не порежь пальцы при обстружке пробки, а во-вторых, когда сидишь на земле и вколачиваешь готовую пробку в горлышко, не удерживай бутылку между ног, где кончаются шорты, потому что она может лопнуть, и осколок стекла распорет кожу на ляжке, как и в моём случае.
Теперь остаётся лишь дождаться, пока карбид войдя в контакт с водой, испустит больше газа, чем в силах выдержать стенки из стекла. Запредельное давление разрывает бутылку с громким «бум!», расшвыривая грунт и осколки стекла по всем направлениям…
~ ~ ~
По причине хронического книгочейства, я часто отставал от основных течений в переменчивостях общественной жизни…
Утомлённый течением строчек, распластываю книгу страницами вниз, чтоб не искать, где был, когда вернусь к ней, — и встаю с дивана.
Спустившись в подъезд, распахиваю дверь — опа! Караван мальчиков разнообразного возраста пересекает Двор с грузом обрезков досок, брусьев, реек…
Я бросился спросить: что? как? где?
Мне объяснили поскорей бежать на стройку пятиэтажки, где другая группа выпрашивает у сторожа-солдата отходы деловой древесины. И я поспел как раз, чтоб ухватиться за конец доски, которую солдат разрешил уже утаскивать, но побыстрей, пока никто не видит...
Словно процессия трудолюбивых муравьёв, мы тащим добытый стройматериал поперёк Двора, и — вниз по спуску, и — в лес направо, к подножию откоса сдвинутой земли, когда бульдозер равнял поле под каток.
Там, меж деревьев кромки леса, под вжиканье ножовок и стук молотков, во всю бурлит работа.
Опытным глазом умельца, натренированного чертежами Конструктора, я сразу определил, что возводится сарай без окон, но чья дверь уже висит на своих петлях, и уже даже есть потолок из досок.
Приставная лестница стояла во внутреннем полумраке, опёршись на стену под квадратным лазом, пропиленным в длинных досках потолка. По её перекладинам я выбрался на крышу, она же потолок сооружения, (2 в 1)...
Пара старших мальчиков стояли там, обсуждая насколько прочен такой верх, и заодно укрепляя уверенность друг в друге, что сарай точно станет штабом, и исключительно для мальчиков нашего Квартала, а из соседнего пусть даже не мечтают.
Я попросил дать мне поработать, но ни один из них не поделился своим молотком, и мне даже велели поскорей спускаться, чтоб не напрягать крышу — вон как прогнулась под моим добавочным весом.
Внизу, в сумеречности сарая уже не оставалось никого из моих сверстников и, по пути домой, я радовался, что у мальчиков Квартала теперь будет свой штаб, как у Тимура и его команды из повести А. Гайдара...
С тех пор, в моих блужданиях по лесу, я непременно проведывал сарай, но там царило полное безлюдье, красноречиво подчёркнутое висячим замком на двери.
Наступила осень, стожок сухого сена возник возле сарая, уже захваченного отрядом кур, через квадратный проём, выпиленный по низу двери.
Штаб явно отменялся.
~ ~ ~
У Папы имелась машинка для стрижки волос — никелированный зверёк с двумя рожками, а точнее ручками. Папа ухватывал их обеих в свою широкую ладонь, и приводил машинку в движение, стискивая и попуская ручки.
В день стрижки, мой брат и я, по очереди, усаживались посреди кухни на табурет, поставленный поверх стула, чтобы мы сидели повыше, и Папе не приходилось бы сгибаться к нам в три погибели.
Мама туго окутывала простынёй шею своего сына — смотря чья очередь — и закрепляла её бельевой прищепкой. Потом она держала большое квадратное зеркало перед каждым из братьев, по очереди, и давала Папе советы.
В ответ, Папа отмахивался — одним только носом, потому что правой рукой держал машинку, а в левой сжимал голову клиента, которую поворачивал вверх-вниз и влево-вправо для удобства обработки. И даже челюсть его беззвучно двигалась вправо-влево, копируя стригущее движение машинки.
Иногда машинка заедала — не резала, а дёргала за волосы. Чтобы решить загвоздку, Папа сердито фыркал и резко дул зверьку в брюхо, прежде чем снова продолжать.
Однажды фырканье не помогло, машинка продолжала дёргать волосы, и Саша заплакал.
С того дня мы с ним ходили в парикмахерскую не только перед началом учебного года, но всякий раз, когда Мама решала, что слишком уж мы с ним облохматились
~ ~ ~
Фотографии Папа обучился сам, по толстой серой книге. Его фотоаппарат, ФЭД-2, сидел ввинченным в толстый футляр коричневой кожи, на который снаружи крепился тонкий ремешок, чтобы вешать через плечо или на шею.
Для съёмки аппарат вынимать не приходилось, достаточно отстегнуть две кнопки на спине футляра, уронить намордную часть вперёд, чтобы болталась, не мешая объективу, а после снимка пристегнуть обратно.
Камера вывинчивалась и вынималась из футляра, только когда её счётчик показывал 36 щелчков, а значит кадры кончились, и пора менять кассету с плёнкой, которая дальше всё равно уже не покрутится.
Отснятую плёнку следует перемотать (соблюдая все предосторожности по предотвращению случайного попадания света на неё) на широкую шпульку в круглой банке из чёрного пластика, с плотно подогнанной крышкой, где плёнка обрабатывается раствором проявителя.
Его заливают внутрь через светонепроницаемую дырку во вращающейся ручке, которая торчит из баночной крышки.
Ручка проворачивается щепотью из двух пальцев, шпулька погромыхивает внутри чёрной банки, вращая на себе широкую спираль неплотно намотанной плёнки, для всестороннего купания её в растворе, пять минут.
Затем банка переворачивается, и проявитель вытекает через светонепроницаемую дырку. Ему на смену заливается вода, и промывочное вращение длится следующие пять минут. После чего вода сливается (см. выше — как и через что).
Пришёл момент заливки в банку раствора закрепителя для дальнейшего верчения щепотью, на протяжении пяти минут. (Идентичность длительности процедур облегчает запоминание.)
Дальше всё привычно — закрепитель слил, воды налил и вертишь дальше ещё (да, блин! опять!) пять минут — в ходе заключительного полоскания.
Для просушки, плёнку вешают на бельевой верёвке, закрепив прищепкой, как обычную стирку.
Но если на каком-то этапе (кроме финальной промывки) на плёнку попадёт хотя бы крохотный лучик света, она засветится, и вместо кадров получаешь беспросветно чёрную ленту блестящей плёнки, выбрось и забудь — до чего классные снимки ты там нащёлкал...
Когда собиралось несколько проявленных плёнок, Папа устраивал фотолабораторию в ванной комнате.
Поверх ванны укладывались два щита, которые он специально сделал для превращения ванны в стол. На стол водружался увесистый фотопроектор (типичный гиперболоид инженера Гарина, только линзы нацелены вниз) на вертикальной штанге.
Для освещения фотолаборатории Папа использовал специальный красный фонарь, к чему вынуждала чрезвычайная светочувствительность фотобумаги, которую только красный свет не портит.
По той же причине у фотопроектора имелся подвижный светофильтр из красного стекла — сразу под линзами, — уберечь непорочность светочувствительной бумаги, пока наводишь резкость через линзы.
Все кадры на плёнке — негативы: чёрные лица с белыми губами и глазницами, а волосы белы как снег.
Резкость настроена, и — фильтр отводится в сторону, позволяя яркому свету из недр проектора изливаться сквозь кадр плёнки на фотобумагу, покуда Папа отсчитывает нужное количество секунд (сколько сказано в толстой книге), после чего фильтр возвращается в исходное положение.
Затем, всё ещё белый, как и до обливания светом, лист бумаги вынимается из-под фотопроектора и погружается в раствор проявителя, что налит в небольшую прямоугольную ванночку, стоящую под красным фонарём. Его призрачный свет не рассеивает мрак ванной, но превращает её в пещеру чародея.
И вот, в неярком красном свете, вершится магия пластмассовой ванночки — на чисто белом листе начинают возникать волосы, одежда, черты лица...
Но нельзя передерживать в проявителе! Иначе бумага превратится в промоченный чёрный квадрат.
Проявившиеся в достаточной мере, фотографии достаются из раствора пинцетом, ополаскиваются в воде, заранее налитой до половины ванны для купания, и помещаются в соседнюю ванночку — с раствором закрепителя, иначе всё равно почернеют.
Спустя минут пять-десять, готовые фотографии перекладываются из закрепительной ванночки в большой эмалированный таз с пресной водой.
Закончив распечатку кадров, Папа включал свет под потолком, колдовская пещера пропадала, сменившись небольшой мастерской ремесленника. Папа доставал мокрые фотографии из воды, клал их лицом вниз на листы плексигласа и раскатывал резиновым валиком со спины, чтобы хорошо прилипли.
Эти прозрачные листы он выстраивал лицом к стене, в комнате родителей, и на следующий день высохшие фотографии осыпались на пол, как опавшие листья осенью, но только чёрно-белые, гладкие и блестящие.
...вот я с грустными глазами и шеей перебинтованной от ангины…
...брат Сашка доверчиво смотрит в объектив из-под кепки набекрень…
...Мама, одна или с подругой, или с какой-то из соседок…
...а это Наташка задрала нос кверху, глаза вправо — а что это? что это там? — ну а бантик в одной из косичек, конечно же, уже растрепался…
~ ~ ~
Кроме фотографии, Папа увлекался радиоделом, потому и выписывал журнал «РАДИО», полный всяческих радиосхем…
Мне нравился запах плавящейся канифоли на кухне, когда он работал паяльником, собирая какую-нибудь из журнальных схем.
Однажды он собрал радиоприёмник чуть больше, чем футляр фотоаппарата ФЭД-2. Сначала, это была коричневая плата с припаянными к ней радиодеталями, потом он сделал фанерный ящичек, отполировал его и покрыл лаком, и спрятал плату внутрь его. Снаружи остались лишь две круглые ручки — одна для включения и регулировки громкости, а вторая для настройки на радиостанцию.
Потом он пошил чехол для приёмничка из тонкой кожи, потому что умел работать шилом, и знал, как из обычной нитки делать дратву, с помощью смолы и воска.
А уже под конец, он пришил тонкий ремешок футляру — вешаешь на плечо и гуляй под музыку, а руки свободны…
Позднее, Папа соорудил специальный станок на табурете для переплёта книг. Тем станком он переплёл свои подшивки «РАДИО» по годам.
У него просто золотые руки.
И у Мамы руки, конечно, тоже золотые, потому что она готовила вкусную еду и шила на машинке Зингер, и раз в неделю делала генеральную стирку в стиральной машине «Ока».
Иногда она доверяла мне выжимать воду из стирки кручением кривой ручки, что закреплялась поверх машины.
Суёшь кончик выстиранной вещи между двух резиновых валиков — и начинаешь крутить ручку, на которой сидит нижний. Затиснутая парой валиков, вещь вынуждена выползать кверху, и кручением ручки протаскивается между валиками туго прижатыми один к другому.
Выжатая вода стекает обратно, в машину. А прокрученная вещь выходит по ту сторону валиков сплющенная, влажная, но отжатая.
Однако развешивать стирку — это работа для взрослых, потому что во Дворе нет и не было никогда бельевых верёвок, и всему Кварталу приходилось сушить стирку на чердаках своих зданий. Наверное, для сохранения секретности Объекта, чтобы спутники-шпионы не подсмотрели, что Квартал населён людьми...
Только Папе под силу поднять по вертикальной лестнице целый таз влажной стирки, и просунуть его на чердак.
Однако своими сильными золотыми руками он однажды создал себе долговременную проблему.
В тот раз он сделал «жучок» внутри электрического счётчика, чтобы тот не крутился, даже если везде горит свет, а за дверью ванной гудит стиральная машина...
Папа называл это «экономия», но очень переживал, что контролёры нас поймают и выпишут штраф. Зачем так мучить себя из-за какой-то экономии?
А Мама никогда не делала необдуманных поступков, кроме тех жёлтых вельветовых шортов на помочах, которые пошила мне в детский сад. Как я их ненавидел! Как будто знал, что именно в тех шортах меня без малого загрызут рыжие людоедские муравьи...
вверх-скок
(...повзрослев, мы благополучно забываем свои любимые игрушки. Нам нет ни времени, ни охоты вспоминать жестяного Самоделкина или пожарную машинку, или куклу Дашу. Ещё менее склонны мы анализировать, что движило нами в прошлом, когда мы двигали их, играя.
Да и какая, скажи на милость, польза знать, что наши карбидные бухалки совпали с модным у великих держав трендом — взрывать ядерные устройства, постоянно наращивая их мощность, навеки обращая степи, горы, острова в безжизненную пустыню. Из чистой любознательности в сфере физики, ну и соседей запугать ядерным "грибом", что вырос аж до стратосферы. Хотя бы тот рекордный взрыв на Новой Земле. А? Ведь смотришь плёнку и аж дух захватывает — х3 сколько мегатонн, БЛЯ!
Впрочем, это уже какие-то не совсем детские мысли накатили, да ну их!
Вот только, прежде чем вернуться в безоблачность неведения, ещё одна мысля в ту же тематику.
Ещё одна игра, правда, из поры полового созревания. Спешу изложить из опасения, что в отрочестве уже не до философий будет, так что — на всякий.
Пляжная игра, без названия, участвуют двое.
Один/одна сгребает песок в кучку, холмиком. По центру верхушки втыкает щепку, сантиметров 5, и глушит кулаком, чтобы забить поглубже. Кулаку больно, щепка исчезает под песком.
Задача соперника/соперницы достать щепку. Как? А как хочешь: разгребай песок носом, раздвигай его дутьём. НО! только без рук! Покуда не вытащишь триумфальными губами или зубами то, чего искал в песке.
Игра полезна для увеличения объёма лёгких и инженерно-стратегической смекалки.
Старина Фрейд слюною б изошёл, дай только символов понакрутить под эдакий "сухой куннилингвус", ну а нам некогда — вон мальчики уже на команды делятся, в футбол играть...)