самое-пресамое
финальное произведение

А в феврале я проштрафился по чёрному… Лёха Кузько уезжал в город Коростень за электрогитарами для ДК КЭМЗ, и я тоже хотел поехать. С утра поднялся по железной лестнице в кабинет начальника цеха, но мне сказали, что он ещё не приходил.

Когда чёрная шинель Лебедева замаячила в проходе Механического, я вышел навстречу. Но видно в такой ранний час у него спина ещё не распрямилась до нужной кондиции или же днём раньше держал её чересчур отвесно и спозарани еле-еле смог выговорить «нет». Тут я психанул и ушёл, потому что всё равно ещё в спецовку не переодевался. Но, как оказалось, Лёха уже уехал в Коростень.

Короче, мне поставили прогул за тот день, а начальник Ремонтного подписал приказ о переводе меня на нижеоплачиваемую должность, чернорабочим в Кузнечный цех, сроком на три месяца.

В Кузнечном станки не визжат, там грохочут гидравлические молоты, сотрясая асфальт между стен, в жерлах жарких печей ревёт пламя форсунок, раскаляет загруженные в их огонь болванки железа, до алой белизны. И завывания вентиляторов из круглых коробов зарешечённых сеткой намордников тоже вносят свою мощную струю в партитуру. У вентиляторов размах лопастей метровый и если случайно секанёт по руке… Вот для того и сетки.

Одним словом, лучше места не придумать для разработки вокальных данных. Ори сколько влезет – никому твою лажу не слышно. Да, я и сам себя не слышу, но ору:

Но вопленный вокал орётся лишь пока мой напарник Боря узнаёт сколько нам грузить на сегодня. Он тоже штрафник, как и я, правда местный, кузнец из Кузнечного цеха, залетел за нарушение трудовой дисциплины, но в отличие от меня, нарушал её в нетрезвом состоянии не покидая рабочего места. Ему лет за тридцать, светловолосый, мелковатый, по виду и не скажешь даже, что кузнец.

Работа наша проста и неизменна – загрузка болванок в печи. Болванки эти нас дожидаются в левом крыле здания Кузнечного цеха. Здоровенные куски осей от колёсных пар железнодорожных вагонов и локомотивов, которые газорезчики нарезают в дневную смену. Эти экс-оси, пусть и располовиненные, слишком неподъёмны для двух всего рабочих, хоть даже и штрафников. Поэтому в крыле имеется кран-балка наземного управления. Я ухватываю куски клещами, что болтаются на крюку, а Боря лупит по кнопкам ручного пульта, что свисает на своём кабеле от тельфера и чуть ли не до пола. Он даёт вира и клещи смыкаются на болванке, поднимают и Боря гонит тельфер к вагонетке, где я её направляю аккуратно лечь. На майну клещи раскрываются и уже пустыми возносятся за следующей, в моём сопровождении.

Так укладываем несколько болваночных слоёв с оглядкой на длину нарезки (длинные тяжельче), потому что на следующем этапе нашего процесса нам же эту вагонетку и переть по узкой колее из мини рельсов.

Мы выталкиваем её в главный корпус Кузни, на поворотный круг. Он смахивает на крышку люка канализации, но крутится на своём месте. Прикладывая силу своих тел к торчащим из вагонетки хвостам уложенных в неё болванок, разворачиваем её на 90° влево и катим дальше, к печи.

Самый трудоёмкий момент при болвано-транспортировке это сшелохнуть вагонетку из состояния покоя. Вот когда приходится рвать на себе жилы не жалея. А когда та тихо-тихо приходит в движение – ха! сука, тут уж ты наша!. допрём!.

В каждой печи—пониже жерла—широким козырьком вытарчивает железная полка. Набычившись, для отражения кепкой адского жара из жёлто-алого нутра гудящей печи. Боря зашвыривает на полку полуметровую трубу-ролик. На этот ролик мы поднимаем продолговатую кованную лопату с приподнятыми боковушками, чтобы болванки из неё не скатывались. У лопаты держак очень длинный, пять метров, и не из железа сделан, а стальной, сечением шесть на четыре сантиметра. Заканчивается он поперечиной достаточно длинной для двух чернорабочих ухватить её концы по обе стороны от держака.

Но сначала оба конца поперечины я держу один, пока Боря близстоящим стационарным краном поднимает болвану с вагонки и кладёт на лопату, пряча своё ухо от жгущего излучения за вскинутым плечом. Потом он оборачивает кран зависнуть над вагонеткой, подходит ко мне и хватает свою половину поперечины.

– Хоп!

И мы, тесно сомкнув плечи, в три-четыре шага ускоряемся в бег навстречь геене в пещи огненной. Пробежка завершается синхронным прыжком вверх и резким толчком поперечины книзу совместным весом наших тел, чтобы упругий держак свибрировал и подкинул болванку с лопаты.

В момент приземления из прыжка, опалённое лицо само по себе отвернётся от липуче-прижигающего жара красно-белого нутра. Поэтому Боря работает в брезентовом фартуке кузнеца, а я дожигаю мой когда-то любимый красный свитер. Защитно втянув обе шеи, мы шагаем обратно, выкатывая лопату из огня по ролику на полке, и Боря отправляется к крану за следующей болванкой.

Потом мы катим порожнюю вагонетку за новой партией болванок…

Внутри печи, их тоже надо укладывать в ряд, слоями, начиная от самых дальних, иначе все не поместятся. Чем больше загружено, тем короче пробежка с лопатой.

Я не сразу освоил синхронное прыгание и Боря крыл меня—неслышными за рёвом и грохотом окружающей среды —нехорошими словами, потому что болванка с недолётом упадёт поперёк ряда и будет ебать тебе мозг, а ты будешь рвать жопу при загрузке остальных. Но навыки ритм-гитариста помогли уловить размер такта.

Боря предельно немногословен. У меня больше общения с вентилятором (когда поём дуэтом, но вряд ли в терцию), чем с ним. Но однажды он прокричал мне в ухо: –«Сегодня загрузили сорок тонн!» Багровые отблески огня играли в белках его глаз и на зубах обнажённых довольной улыбкой. Вот она – трудовая победа!. Херня, пустые слова. Это просто потому, что мы сделали это.

Работали мы в две смены, вторую и третью, оставляя дневную газорезчикам, чтоб нареза́ли болванки, и кузнецам – освободить печи под следующую загрузку. В день получки я глазам своим не поверил– 120 рублей за месяц!

"...перевести на нижеоплачиваемую должность чернорабочим..."

Ну а кузнецам кассир из своей сумки вообще доставала по две-три пачки забандероленных банковской упаковкой да ещё там бумажки сверху. Больше 300 рублей! Да, Боря, пить надо меньше на рабочем месте.

(...всегда проклинал, проклинаю и буду проклинать ту воробьиную ночь, когда я вякнул воплем тупого бурсака. Да не поймать выпорхнутого...)

А Ольге опять хотелось ещё чего-то. В одну из ночей, когда я бросал болванки в её печь, начала домогаться: –«...ска... А!. жи... что... ты… сейчас… дел… А!. делаешь...

– ...я... люб… лю… у!. те.. бя...

– ...не… так… скажи...

– ...а… А!. как… ска… зать...

– ...ты… зна… А!. ешь.. как...

И мне пришлось выстанывать: –«...я… е… бу… тебя…»

– А!.

– ...я… те… бя… е… бу… У!.

– О! Мм!

Тёмная кухня. Ребёнок спит. Да, и что там она ещё понимает…

В другую ночь зовёт из темноты: –«Ударь меня!»

– Ты – чокнутая?

– Не чокнутая. Ударь!

Ну добилась своего, слегка шлёпнул её по щеке.

– Не так! Сильно ударь!

Так ведь всё равно не отвяжется, шлёпнул погромче. Она откинулась на спину, плачет.

– Ну, что ты, милая! Так больно?

Нет ответа, только тихие всхлипы. Пришлось утешать самым правильным, по-моему, способом. И было хорошо...

Потом лежу навзничь, в темноту думаю. Зачем это ей? Да так упорно… Пощёчина в наказание за плохое поведение?. За какого-то такого… до меня?. без меня?. вместо?.

В конце мая истёк срок моей штрафной ссылки в Кузнечный цех и в тот же день я получил повестку явиться на призывной пункт 27-го мая...

И опять во дворе хаты было застолье, потому что на Посёлке проводы в армию почти что та же свадьба, только «горько!» не орут. Все пили и пели, но не под Орфеев, а мать носила свою внучку вокруг стола в пелёнке с распашонкой. Вцепившись крохотными пальчиками в ворот халата бабушки, та смотрела вокруг распахнув от изумления младенческие губки.

На следующее утро меня проводили во двор двухэтажного Дома Глухонемых рядом с железнодорожным мостом над Проспектом Мира. Там было много призывников в кепках на свеже-остриженных головах среди тесной толпы провожающих. Толик Архипенко всем доказывал, что в армии у меня всё будет хорошо, но его некому было слушать. Мой брат курил и пасмурно поглядывал на бритоголовых. Отец сосредоточенно хмурился. Мать уговаривала Ольгу, что хватит уже, а та рыдала уткнув лицо в мою грудь...

Призывникам скомандовали подняться в два больших автобуса Турист, которые двинулись было, но вывернув на Проспект Мира остановились – кого-то не хватало. Мы вышли на обочину. Толпа провожающих рванули через дорогу.

Ольга добежала первой. Она целовала меня своими мягкими мокрыми губами и прижималась маленькими мягкими грудями без лифчика под лёгкой блузкой в полоску, с коротким рукавом, мокрой от её слёз.

Подкатила легковушка с опоздавшим призывником и нам снова скомандовали садиться. Заурчал мотор. Дверь хлопнула, и автобус пришёл в движение увозя нас, бесповоротно и безвозвратно, туда, где армия сделает из меня настоящего мужчину и защитника нашей Советской Родины.

^~ ~^~~^~