Целоваться Ольга любила и умела, не зря же у неё такие чувственные губы. Горький привкус табака на её губах меня не слишком отвлекал. К тому же, когда мы стояли у калитки хаты в следующий раз, она поделилась со мной сигаретой. С опаской, я попробовал, но как от той Орбиты меня не замутило и я начал курить и без Ольги.
В хате, до которой я её провожал, жила её тётка, к которой она приехала на лето из Феодосии в Крыму, где жила её мать и старшая сестра. Отец погиб в катастрофе на тракторе, когда ей было двенадцать лет. Ольга так его любила, что иногда ходила на кладбище посреди ночи, плакала у ажурного памятника из прутьев арматуры, с табличкой «Абрам Косьменко». Блатное имечко, а? Но сам он не Еврей. Просто имя такое.
Мать привела отчима для них с сестрой, но, правда, в ЗАГСе не расписаны. Он музыкант, стучит на барабанах. Один раз Ольга лежала на диване с температурой, смотрела телевизор. Он сел у неё в ногах и накрыл свои колени краем её одеяла. Мать как увидела – разоралась, конец света!.
Потом она занялась лёгкой атлетикой, бегала стометровку. Тренер сказал, у неё хорошие данные для этого вида. Их группа даже ездила в областной центр, Симферополь. Перед забегом, тренер заставил каждого съесть целый лимон, совсем без сахара. Он сказал: –«Так – прямо в кровь».
Так, между поцелуев, мы всё ближе узнавали друг друга…
После гастрольного концерта на селе, Чепа, Владя и я поехали на Сейм с ночёвкой. Вечерней электричкой мы с Чепой привезли большой виниловый мешок, который отец принёс с РемБазы. В такой упаковке туда привозили какие-то запчасти вертолётов. Винил такой толстый и мешок большой, готовая палатка на троих. Ещё мы привезли гитару, а потом и Владя прикатил на своём мопеде, ужин привёз.
На песчаной косе с редкими гибкими Ивами, мы установили мешок-палатку, недалеко от железнодорожного моста, а как стемнело костёр развели и при свете пламени распили бутылку вина. Владя привёз слишком много еды для закуси, мы больше разбросали, чем съели, ну и похрену, всё равно Владя с утра сгоняет в Конотоп за харчем.
Он начал выдавать гитарные риффы забойных хитов, брэйки всякие. Над тихой водой звук гитары расходится так балдёжно, такой чистый, наполненный и… ну ништяк, в общем, звучит там…
Какой-то рыбак со своей лодки, что заякорил посреди реки, попросил ещё сбацать, до того ему понравилось. Но когда мы заревели «Шыз-гары!», то другой ночной ловец, начал материться от дальнего берега, что мы всю рыбу ему распугали... Чепа посоветовал не связываться, а то пойдёт позовёт мужиков из домиков. Костёр угас и мы залезли под виниловую крышу...
На рассвете я проснулся от воды капавшей мне на лицо. Винил совершенно водо– и воздухонепроницаемый материал, наше тёплое дыхание оседало на охлаждённом августовской ночью виниле и превращалось в водяные капли – конденсат. В школе об этом не проходят. Так что утро мы встретили холодными и голодными. Я еле-еле уговорил Владю, чтобы дал мне съездить в Конотоп на его «Риге-4» вместо него…
Да, моторы – это вещь, ничего крутить не надо, кроме рукоятки газа… Я въехал в город, прокладывая в уме маршрут: сперва – домой, потом на хату к Чепе, а потом уж к Владе, собрать со всех чего дадут съестного и – назад, на Сейм.
"Рассчитали на бумаге,
Да забыли про овраги..."
На входе в левый вираж между вокзалом и Лунатиком, я услышал, что меня зовут криком. Через привокзальную площадь стремительно неслась Ольга в своей красной мини-юбке. Прав был тренер, данные – что надо! Я сбросил газ и дал мопеду остановиться.
Она подбежала почти не запыхавшись на дистанции и начала вливание – уже три дня как я пропал и никто не знает куда и если я не хочу ходить с ней то и не надо она не напрашивается всё равно вчера пришла телеграмма от матери из Феодосии с вызовом на междугородний телефон говорит хватит уже сколько погостила и через два дня ей может уезжать от тётки а мне всё равно умотал себе на Сейм со дружками которые мне дороже чем она а таких друзей за хуй да в музей и она просто дура думала что встретила кого-то кому можно верить и если она нужна мне хоть чуть-чуть я должен сейчас остаться с ней.
После холодного конденсата этот тропический шквал и её предстоящий отъезд, и подскочившая вдруг надежда—а может даст на прощанье, а?— сделали своё дело. Я только выпросил пару часов – отогнать мопед на хату к Владе и переодеться перед нашим свиданием в Парке…
Вот так и становятся тряпками, вот так и предают друзей. Конечно же, мои дружки вернулись с Сейма электричкой в 17.20, после того, как прочесали песчаную косу в поисках огрызков, что сами же, куда попадя, расшвыривали в оргии предыдущего вечера. Никто не поймёт их лучше меня – однажды я и сам чуть не сдох на Сейму с голодухи…
Они перестали со мной разговаривать и бойкотировали целых три дня. И я их прекрасно понимаю – дольше не продержаться, когда делаешь одно дело, а канал связи через недовольного Чубу.
(...нельзя представить более низкой подлости, чем предательство своих друзей… Однако, из всех подлостей совершённых мной по ходу жизни, об этой, как ни странно, я сожалею меньше всего. Хотя, конечно, сожалею.
«Бабник, тряпка, корешей предал за кусок вонючей дырки, на сучку променял!»– скажут 95 % реальных пацанов… хмм, да, это переборщил – точнее, всё-таки, 93 %.
И я их понимаю, я с ними полностью согласен и, более того, сочувствую им. Не повезло пацанам встретить такую, ради которой стоило предать...)
Итак, Ольга.
Размер груди её, конечно, уступал роскошно-дынным прелестям Натали́. И соски́ не торчали упруго, как литературная традиция предписывает этой анатомической части девственниц. Однако, расстегнув её блузку, а на себе рубаху, чтобы прижать её голую грудь к своей (она оказалась без лифчика, после захода на секунду в тёмный двор хаты), я изумился безграничности ощущения от обнажённой женской плоти. Тот факт, что грудь невелика, а соски́ не так упруги, она объясняла нырянием за рапанами со скалы. Глубина том оказалась слишком большой и потом в больнице им пришлось прокалывать ей груди.
(..лапша на уши лоху? Понятия не имею. Как чемпион лопоухости, я верю всему, что мне говорят. Нет, честно. Пока слушаю, я верю всем и вся. И, благодаря моему фундаментально заторможенному тугодумию, логическое осмысление всей их брехни приходит через сутки, если не позже.
Однако, тогда мне плевать мне было на логику – ну рапаны, так рапаны. Это лишь теперь мне немного любопытно, что оно за херня вообще, эти рапаны. Просто мне лень их гуглить ...)
Но что безоговорочно пленяло в ней, так это – ноги.
(...на тот момент исторического развития, во всём мире бурлила сексуальная революция и начинала уже доплёскивать до своего апогея, а законы революционного времени беспощадны и уж тем более законы революционной моды. Это в нынешние, демократические времена можешь одевать что угодно – макси, миди, а хочешь, так и унисекс. Можешь даже всю жизнь в трениках проходить, если, есессна, есть на штанинах тройка премилых полосок.
Сексуальная революция установила диктатуру мини в мировом масштабе, так что, если уж считаешь себя женщиной, то изволь обнажить коленки. Закон – есть закон, особенно революционный. А он был прост и краток – либо твоя юбка на семь сантиметров выше коленей или же вали на скамью к пенсионеркам у подъезда многоэтажки и пусть они тебе объясняют что значит Dura lex, sed lex...)
Мини-юбка Ольги была на 25 см выше колен. Поэтому, когда садилась, она целомудренно роняла кисть руки между своих спелых легкоатлетических ляжек, чтоб не мелькали трусики. И в тот ярко сверкающий день, когда я стоял у туннеля в Путепровод, подняв глаза к спортивной припрыжке, с которой она сбега́ла по ступеням лестницы из Парка, взблескивая своей желтоволосой стрижкой, мне стало абсолютно ясно, что я родился в очень даже правильную эпоху.
Распалившись, ветер взметнул на ней набедренную повязку её мини-юбки и она, на бегу, поправила её классическим жестом Мэрилин Монро из другой, дореволюционной эры.
(...в такие мгновения рапаны всего мира и все изголодалые братки, угрюмо жующие сухие хлебные корки, обдувая с них мелкий сеймовской песок, могут катиться в тартарары!
"...две ножки… грустный, охладелый,
Я всё их помню, и во сне
Они тревожат сердце мне..."
Или как выразился другой, несомненно более прагматичный избранник Муз:
" Ольга, за такие твои ножки я отдам шо угодно,
кроме получки и выходного дня!"...)
Он был её сотрудником на Тряпках, куда она устроилась работать, потому что не уехала в Феодосию к матери, а осталась в Конотопе у своей тётки.
«Тряпками» называлась фабрика вторсырья почти за городской чертой, первая остановка электрички, что идёт на Сейм и дальше.
Зачем так далеко? Потому что на Тряпках не слишком-то оглядывались на трудовое законодательство, а Ольге в то лето едва минуло 15...
вверх-скок