Конечно, в ту ночь мы разрешили себе пусть и не всё, но слишком многое, зашли чересчур далеко и пути обратно нам уже не оставалось. Просто провожаниями уже не отделаться, одних объятий с поцелуями на Светином крыльце слишком мало.. Но где? И когда?
7-го ноября, сказала Ольга, когда Оля маленькая пройдёт в демонстрации со своей школой и дядя Коля отвезёт её и тётю Нину в своё село.
И тогда уже Ольге не отвертеться, а кукушкины крики не спугнут, вся ночь будет наша...
Утром на день Великой Октябрьской Социалистической Революции, я зашёл за Ольгой. Мы тоже собирались выйти в город. Она подводила карандашом свои выщипанные в ниточку брови, выделяла уголки глаз, марафетилась, одним словом. Мы были одни, но когда я полез с объятиями, она отклонилась: –«Зачем спешить? Хата сегодня наша. Вот только… знаешь, тут такое дело...»
(Я обмер в леденящем ужасе, неужто сейчас скажет, что у неё месячные?)
Ну в общем… если я хочу… ну я знаю, что… чтобы так было, я должен на кое-что согласиться…
– Что?!. Говори!.
Сейчас, перед тем как выйдем в город, она накрасит мне глаза.
Аххуеть!. Хотя, конечно, лучше, чем менструация.
Геракл меня бы понял. Его, победителя Немейского льва, Лернейской гидры, Критского быка и прочих чудищ, одна цыпочка по имени Омфала заставила одеть женское платье и прясть куделю в гинекее, наступила высоким каблуком на горло его мужского достоинства. Ну хоть в чём-то я сравняюсь с этим нечеловечески сильным полубогом… и я согласился...
Синие тени положила она мне на веки, чёрною тушью протянула стрелки вдоль ресниц… И мы вышли в город…
" ...по улицам слона водили, должно быть на показ...
(...сейчас, после всех тех «голубых» и «розовых» революций, после возведения Джона Элтона в рыцарский чин, после карибского лапочки пирата Джека Воробья и т.д., и т. п., люди стали понятливее. А в те непросвещённые времена им требовалось два, а то и три взгляда, пока допрут – что-то не так, блядь, с чуваком, а? Потом кто-то пожимал плечами, кто-то хихикал...)
Боря Сакун, выйдя из своей пятиэтажки на Зеленчаке задорно поприветствовал меня, но после дополнительного взгляда вдруг резко изменился в лице. Неподдельный страх исказил поношенные черты лица мастера, недопроизнесённое «волосати...» застряла в горле и он убежал обратно в подъезд своего места жительства.
(...и это человек переживший разгул бандитизма и всяких «чёрных кошек» в послевоенном Конотопе!
Или, может, как раз поэтому? За старым пистолетом Вальтер на нижней полке шифоньера?.)
– Ты больной и не лечишься.– Без обиняков констатировала моя сестра Наташа при встрече на тротуаре Проспекта Мира.
" ...а мне плевать,
мне очень хочется..."
В Городском Парке Отдыха Ольга вынула свою косметичку и стёрла с моего лица боевую раскраску, хватит уж Гераклом прикидываться. Потом подошла Чепина подружка Нина со своей подружкой Ириной и они втроём ушли поискать место для курения…
И тут ко мне подвалили отчасти знакомые хлопцы с Посёлка, они уже праздновали по полной. Им было хорошо, им хотелось, чтобы Орфею с Посёлка тоже стало ништяк. Они сорвали нашлёпку пробки с непочатой бутылки и протянули вино мне…
За всё в этой жизни приходится платить, даже за популярность. Я приставил к своим губам стекло дула, запрокинул голову и, с прощальным взглядом на мягкое осеннее солнышко, начал пить с горла́.
Потом бутылка пошла по рукам, по кругу… потом мы пошли в гастроном ещё за вином… потом мне стало плохо и я убрёл зигзагами домой...
Проснулся я в сарайчике на железной койке, что перекочевала туда на место «Явы», когда Архипенко переехали на свою квартиру. Мой дачный сезон уже закончился, но койка так и торчала в сарайчике и, кстати, оказалась весьма кстати.
Проснулся в плаще и в обуви на голой сетке койки, но это неважно коечной сетке. Важно, что я не проспал – в тот день мы играли прощальные танцы сезона в Парке. Только мне ещё надо как-то дойти туда, а меня корёжит по-чёрному, и этот привкус сургуча в пересохшем рту, какая гадость и—ой, бля!—так шею ломит.
Наконец, я кое-как добрёл, когда все уже таскали аппаратуру на танцплощадку. Лёха начал возбухать, что я сачкую и Ольга тоже прицепилась: –«Ты куда ващще делся?»
Я насилу смог объяснить, что мне совсем, ну очень совсем, так пло… плохо мне, ну.
Лёха сказал, что мне надо просто глотнуть хорошенько и пройдёт. Меня передёрнуло от одной лишь подобной мысли, но Лёха и Ольга начали смеяться. А паренёк Юркó, который у Ольги адъютантом, сгонял в ближайший гастроном за вином. Я вынудил себя сделать несколько глотков и—о, чудо!—ожил для дальнейшей жизни. Ольга, Лёха и Юркó прикончили бальзам до дна и мы начали играть танцы.
Танцы кончились, аппаратура перетаскана обратно в билетную кассу, мы с Ольгой вышли из парка и за две минуты напряжённого шагания дошли до её переулка. Угловая хата на углу, потом Светина, третья – ждёт нас. С полным правом я подвожу Ольгу к калитке, по-хозяйски распахиваю и… она вдруг отшатнулась!.
По возрасту я на два года старше Ольги, но мне всегда казалось, что наоборот. Она знала больше всего того, что я вычитал в книгах, и у неё был авторитет.
Если кого-то из девушек нашей богемы задевали посторонние чувихи, та обращалась к Ольге за помощью. Ольга выходила с оборзевшей сучкой и ставила на место эту тупую корову...
Редкий вечер на танцах обходился без драк…
Играем номер, и вдруг с площадки многоголосый долгий визг, но совершенно не в такт тому, что мы сейчас играем. В сверхплотной массе молодёжи сошедшейся для коллективного отдыха, вмиг, из ниоткуда, возник свободный круг, в нём мечется мельканье кулаков. Скоростным водоворотом несётся круг, словно торнадо, по танцплощадке под громкий визг девушек уворачивающихся с его пути.
Резко, асинхронно, мы обрываем игру и просим дорогих друзей соблюдать, пожалуйста, порядок. Побеждённый, в одиночку, или в кружке своих корешей, проталкивается через толпу на выход из ристалища. Чтобы снять депрессивный гул обмена комментариями в толпе отдыхающих, Чепа задаёт темп стуком палочки о другую и мы начинаем следующий номер...
Девушки из своих разборок шоу не устраивали, а приглашали одна другую выйти. Ольга вышла всего лишь пару раз, что принесло ей должное уважение и—не лишне снова подчеркнуть—авторитет, потому что в Феодосии она посещала танцы с тринадцати лет и на словесный разогрев время не тратила, а в деловитой манере приморских городов с ходу вырубала этих хуторянок. Так что, если какая-то отмороженная стерва задевала чувства девушки из нашего богемного окружения, одно лишь упоминание имени Ольги заставляло её осознать свой промах и заткнуть пасть.
Другой причиной, из-за которой Ольга казалась старше, было внимательное отношение к ней со стороны мужиков… Однажды после танцев, когда мы собирали провода и колонки со сцены, перепуганный хлопец галопом пересёк пустую танцплощадку и маханул через ограду в темень Парка. В последний момент его преследователь, мордоворот лет тридцати, нанёс удар вдогонку и беглец сверзился в кусты, но тут же подскочил и продолжил аллюр.
– Ещё поймаю, сука!– крикнул триумфатор и обернувшись к Ольге, которая стояла возле сцены, добавил,– правильно, Рыжая?
– Сам ты это слово,– дипломатично ответила Ольга и тот кичливой раскачкой покинул танцплощадку.
Вот из-за этого всего я чувствовал себя младше. Но в тот миг, когда она дрогнула перед калиткой тёмной хаты, это чувство исчезло и всё встало на свои места. Рядом с её страхом, я ощутил себя сильней её и старше, мне стало её жалко. Ведь младших нужно защищать... Даже от самого себя.
Я успокоил испуганную девочку и ушёл не заходя во двор. По пути на Нежинскую, я знал, что поступил правильно, и был собой доволен, но вместе с тем, не мог не согласиться с диагнозом моей сестры Наташи – «больной и не лечусь»...
вверх-скок