В конце дня выдалась минута покурить в беседке и вокруг неё. Cтаршина четвёртой роты, мужик лет под сорок с круглым добродушным лицом и тугим пузом, проходил мимо. Он остановился спросить откуда мы призывались. Наверное, просто хотел скоротать полчаса до отъезда – в пять часов всех старшин, прапорщиков и прочих командиров, и две пары женщин из бухгалтерии при штабе части отвозили в Ставрополь. На ночь в отряде из офицеров оставался лишь дежурный по части.
Один из нас, по имени Ваня, видя гуманное расположение человека в годах и погонах, спросил с подхалимской улыбочкой: –«Товарищ старшина, а меня могут комиссовать за это?» Набычившись, он упёр указательный палец в широкий шрам на темени, что проступал в щетине обритых волос.
– Умник ёбаный, нашёл чем от армии закосить?– ответил старшина. – А хуй ты угадал!– Широкая и толстая ладонь благодушно хлопнула Ваню промеж лопаток.
От звучного шлепка Ваня прогнулся в обратную сторону и болезненно скривил рот: –«Ой!»
Солдаты с готовностью засмеялись шутке старшего по званию…
А что касается тактических занятий, те мне даже понравились. Все три взвода «учебки» построились в одну колонну и помаршировали из расположения части в поле рядом со свинарником ВСО-11. Сержанты объяснили, что «вспышка» означает взрыв атомной бомбы и нужно залечь, головой в направлении вспышки. Прозвучала команда «бегом марш!» и, когда вся колонна перешла на несуразную рысь, один из сержантов проорал: –«Вспышка справа!». С оживлёнными восклицаниями и вскриками, мы вразнобой повалились на траву. Учения повторилось несколько раз.
(...вечность спустя, когда мы уже сами стали «дедами» и ребята моего призыва вспоминали те «вспышка слева!», «вспышка справа!», как мытарство и измывательство над невинными «молодыми», я их не понимал… И до сих пор не понимаю. Бегать по летнему полю, кувыркаться в зелёной траве, когда есть на то охота и силы – это ж в кайф!
"Как молоды мы были!
Как молоды мы были!."…)
После неустанной, интенсивной учёбы сопряжённой с отдачей всех физических, моральных и умственных сил на протяжении незабвенных четырёх дней, мы приняли Воинскую Присягу (хоть до сих пор не знаю у кого, но министерству обороны виднее) и стали военнослужащими Вооружённых Сил Союза Советских Социалистических Республик.
Нет, мы не стискивали никакого автоматического, ни даже холодного оружия, традиционно украшающего этот торжественный ритуал в Советской армии. Мы просто по очереди выходили из строя в затоптанной траве, чтобы приблизиться к столу на дорожке чёрного хрупкого асфальта, поднять с него листок с текстом Воинской Присяги, прочесть вслух и положить обратно, и поставить подпись в другом листке (лейтенант покажет где именно), вернуться в строй, сделать оборот «крууугом!» (нет, без команды, чтоб никого не сбить с темпа) и встать лицом к длинной стене барака из силикатного белого кирпича в кладке «на ребро».
Позади стола, лицом к нам, спиной к стене, стояли два офицера. Если кто-то по ходу приёма Военной Присяги не вполне справлялся с печатным текстом, особо и не придирались, лишь бы добубнил и поставил свою закорючку где скажут. В завершение торжества, лейтенант спросил нет ли у кого из присутствующих медицинского образования. Спустя несколько секунд сдержанного недопонимания и замешательства в рядах, молодой солдат сделал шаг вперёд и доложил, что помогал фельдшеру в медпункте своего села. Его отделили для прохождения службы в четвёртой роте, как и трёх профессиональных водителей из нашего призыва.
(...о, сколько раз в последующие два года я крыл себя наираспромногоэтажным матом, что на вопрос старлея не сделал шаг вперёд и не доложил о трёх годах упорной подготовки для поступления в медицинский вуз на отделение нейрохирургии!.)
Затем нам объявили кому где служить. Я попал в первую роту, роту каменщиков. Штукатуры служили во второй и третьей ротах. Четвёртая рота была для водителей и ещё всякого прочего.
Нас развели по баракам нашей принадлежности и передали командирам наших «молодых» взводов, которые указали свободные койки в кубриках пустой и тихой казармы, потому что в такое время дня личный состав роты работает на строительных объектах в городе…
Во всей живой природе вряд ли найдутся звуки гадостнее, чем тысячекратно проклятая команда «рота! падйом!»
(...забегая вперёд, я должен покаяться – будучи дневальным и выждав, когда стрелки в большом остеклённом квадрате часов над тумбочкой образуют идеально вертикальную прямую, я делал глубокий вдох и вопил самым мерзопакостнейшим голосом, на какой только способен:
– Рёть-ааа падь-оооом!
Око за око. Ухо за изнасилованное ухо...)
После первой ночи в казарме первой роты, из всех моих личных принадлежностей в тумбочке кубрика где я спал, осталась лишь наполовину початая пачка лезвий «Нева», ценою 25 коп. когда нетронутая. Пропажа зубной щётки с пастой и станка безопасной бритвы не ввергли меня в такую депрессию, как пропажа 30 коп. из кармана штанов ночевавших на табурете в центральном проходе, копеек мне хватило бы на две пачки Примы… Вспомнились днепропетровские, что стреляли бычки в беседочной яме «учебки»...
Старательно и плотно укутав матрас моей постели одеялом (иначе дежурный сержант сдёрнет нахер и потребует перезастелить), я охомутал шею армейским вафельным полотенцем, как и все вокруг, и покинул казарму в общем потоке цвета хаки в направлении сортира.
Над каждым из десяти очок кто-то тужился в глубоком приседе, перед стоящей над ним очередью в составе из двух-трёх ожидающих, и даже к жёлобу мочестока длиною во всю стену не сразу получалось протолпиться. С теснотой мешался шум струй, пердежа и обмена новостями за минувший день.
– Так он чё? готовый был?
– Сам знайиш.
– Поймали?
– А хуй его знает. Ищут.
– Поймают.
– Сам знайиш.
У корыта умывальника перетиралась та же новость, но уже с подробностями.
К восьми часам, дежурные сержанты повыгоняли «молодых» и «черпаков» из своих рот на плац, провели общую зарядку, сводили на завтрак и снова построили личный состав неплотными рядами, в пять шеренг, на плацу, кроме «дедов», которые на всю эту хуйню забили уже по полной и казармы покидали только в столовую.
Без малого восемь, «козёл» командира батальона и маленький автобус с офицерами и бухгалтершами затормозили у ворот. Командир батальона, он же Комбат, его заместитель по политической части, он же Замполит, и начальник штаба, он ж Начштаба, вышли на край плаца, посередине, возле правого угла столовой. Прибывшие офицеры возглавили ряды соответствующих рот, бухгалтерши обогнули угол третьей роты в направлении казармы четвёртой роты – половина того барака отведена под штаб ВСО-11, просто вход с обратной стороны.
Утренний развод начат. Дежурный по части—локоть правой руки поднят на высоту плеча, плотно стиснутые пальцы выпрямленной кисти той же руки на три сантиметра не дотягиваются до козырька фуражки—докладывает старшему в троице старших офицеров, что период его дежурства в Военно-строительном Отряде № 11 обошёлся без происшествий и нарушений воинской дисциплины. Начштаба приказывает «два шага вперёд!» и «кругом!» двум солдатам третьей роты. Они оказываются лицом к построению. Вчера эти двое нарушали воинскую дисциплину на строительных объектах в городе. Майор объявляет меру наказания – десять дней ареста на гауптвахте, каждому.
Седовласый Комбат, ворочая из стороны в сторону роговой оправой очковых стёкол, толкает обличительную речь. Этот жемчуг ораторского искусства, как и прочие его шедевры, за пределами какого-либо постижения из-за хронической течи в мозгах, что позволяет ему доспотыкаться не далее как до середины текущего предложения, а оттуда перескочить на следующее, тоже до половины, оставил бы в полном неведении любого дешифратора – эт чё было: сложноподчинённые без главных членов вообще или апокриф зачина Слова о полку Игореве?
По асфальту дорожки за спиной Комбата, надвигается Отдельная рота хавать свою ха́вку в столовой. Им этот утренний развод вообще похуй, они – отдельная рота и напрямую подчиняются более высокому командованию. Они – сантехники.
Наконец, Замполит оповещает Комбата, что ну хватит уже. Комбат выдаёт пару бессвязно-заключительных «эби-о-бля» и утихает. Дежурный офицер сдаёт дежурство другому офицеру на следующие 24 часа.
Нарушители воинской дисциплины сдают свои поясные ремни новому помощнику дежурного по части и бредут в направлении проходной КПП, где их запрут «на губу», в каморке с обитой жестью дверью без единого окошка, но с нарами для лежания.
Начштаба приказывает остальным военнослужащим «напраа-ВУ!» и шагом марш на свои рабочие места. Мы выходим за ворота, где нас уже ждут грузовики. Комбат встрепенулся – обрывок какого-то предложения, который выскользнул, когда он был ещё не уже, плюхнулся назад в подполковничьи извилины: –«Так, этта… эби-о-бля!.»
А вот хýя тебе, мудозвон! Развод кончился! Мы уже грузимся в грузовики – прыжок ногой в покрышку, руки ухватываются за борт, перемахнул поверх и – проскакивай дальше, чтоб следующий попрыгунчик не втаранился тебе в спину. Поехали!
Ворота остались позади, слева бегут прогоны белой стены между белыми столбиками кладки. Ничего, что сидеть не на чем – мы держимся за борта и друг за друга, мы в город едем!.
вверх-скок