С того случая у меня на дежурствах занятие появилось. Мотор воет, котёл шипит, а я, на круглый стол опёршись, всё одну думу думаю, час за часом думаю: как мне Серого грохнуть?
Грохнуть, конечно, не проблема – всё тем же ломом, но что потом? Надо так грохнуть, чтоб самому не загреметь – а как?
Яму в поле выкопать и то нечем – в мастерской только молоток да зубило; у кого-то попросить – так потом всплывёт.
Или, допустим, в насосной; в ту яму, что постоянно водой заполнена; она глубокая, груз привязать и – туда... ну, а если вдруг вода завоняется, когда труп начнёт разлагаться?
Самое правильное – в топку котла, там от форсунки пламя на два метра, испепелит бесследно. Вот только Ваня придёт меня сменять, а на всю кочегарку жареным пахнет, попробуй объясни...
Проблема явно не имела решения и я неделю за неделей ходил по замкнутому кругу, пока дежурный повар не скажет, что можно выключать котёл.
Кто знает, может я и справился бы с этой квадратурой круга, но тут туляки ушли на дембель и в часть пригнали новых «молодых» из Узбекистана и Ставропольского края, и майор Аветисян вышиб меня из кочегарки, взяв на замену кого-то из пятигорских.
Бывай, Ваня! И ты, круглый стол, наперсник безмолвный раздумий бесплодных...
Да, я стал «дедом» и по настоящему прочувствовал это, когда зашёл в сортир и увидел бурынского Васю, с которым нас шугали в отделении Простомолóтова. Он сидел на корточках над очком и держал в руках газету распахнутую перед носом.
Я охуел! Картина Репина: сидит, такой весь из себя вальяжный, избу-читальню тут, блядь, устроил, на шее ремень с бляхой, типа, кашне, а сам, как деловой, новости дня просматривает.
И тут он, сука, меня вконец добил. Чуть-чуть так приподнялся, кивнул степенно и говорит:
— Добрый вечер.
Распроебут твою, блядь, каркалыгу! Ну, Вася! Где он такие слова находит?!.
Период моей «дедовщины» проплывал довольно сумбурно.
Я уже не принадлежал к шатии чмошников, но переводить меня из четвёртой роты ещё куда-то, всего на полгода, поленились. Вот и пришлось мне трудиться то там, то сям. Больше всего на РБУ.
РБУ – это не реактивно-бомбовая установка, а растворо-бетонный узел. Хотя, конечно, «дед» не перетрудится; могу покидать песок лопатой, а могу и не кидать.
Здесь отделением командовал Миша Хмельницкий из нашего призыва. Он забурел: лычки на нём сержантские, «молодых» шугает...
И ещё на кирпичный завод меня отряжали, там «молодых» нет, и я самолично укладывал кирпич-сырец в кольцевой печи для обжига.
Изнутри кольцевая печь как арочный тоннель с низким потолком, и она работает беспрерывно. Тут тебе через проём в стене лента передвижного транспортёра кирпич-сырец гонит—только успевай укладывать—а на другом конце диаметра кольцевой печи, из форсунок в тесных стенах, бушует пламя для обжига кирпича. Жар, конечно, и сюда доходит – работаешь в одном хэбэ́.
Ещё жарчее свежеобожжёный кирпич на те же ленты транспортёра выгружать – он и через рукавицы руки припекает, а печные стены таким жаром пышут, что до одних штанов разденешься.
Ну, а следующая смена на этом месте опять сырец уложит, и так без конца – закольцованный цикл...
Ещё меня в какой-то городок возили, Светлоград, кажется, грузить продукцию на тамошнем заводе керамической плитки.
В казарме тоже больше стал времени проводить; при нештатных ситуациях «молодые» ко мне за советом обращались. Например, такси остановилось за забором, а в нём сержант из нашей роты – в полном отрýбе.
Я перелез, гляжу – точно, наш, на заднем сиденьи валяется, голый до пояса.
Таксист говорит ничего не надо, только машину освободи. А сержант, как боров, пара «молодых» насилу через забор в сугроб перекинули. Ну, а там в сушилку его—это комната без окон рядом с каптёркой, где после рабочего дня бушлаты над тэнами сушатся—где уже он и дрых до утра...
Узбеки один раз из полученной ими посылки угостили; сушёная дыня косичкой заплетена, сладкая. Вспомнилась та посылка, что родители мне на первом году службы прислали – четыре банки сгущёнки, я её в клуб отнёс.
А узбеки сами подошли и угостили – я и не знал, что у них посылка. Наверное, потому, что хоть я и «дед», а в столовой ихние пайки масла с сахаром не обжимаю...
Командир роты, капитан Черных, куда-то перевёлся из стройбата, или у него штрафной срок кончился. Вместо него старлей исполняющим стал, так, по сравнению с черныховскими, у него и кулаков-то, считай, что нет, вот ребята и разбухтелись: почему в отдельной роте, или, вон, в третьей телевизор смотрят, а у нас второй год не работает? Мы чё – не люди?.
На тот гвалт комбат заявился и устроил нам собрание в комнате для политзанятий. На стол уселся, типа, князь, брюки чуть не до колен вздёрнулись, а из-под них носки с туфлями и волосня седая. А мы перед ним на принесённых из казармы табуретах, ждём чего умного скажет. У художника Гойи целая серия таких картинок есть.
— Вы что, блядь, забастовку устраивать? А? Как в Италии? Так хуй вы угадали! У них, еби о мать, там – макароны! Одна макаронина длинная, а другая – нет. Потому что пополам обломана...
И сидит, через очки вокруг зырит, филин мохноногий, переваривает что за хуйню он тут сморозил. А мы напротив сидим и преданно на него смотрим, как уставом предписано.
Но позади моего уставного взгляда, которым полагается есть начальство, прокручивался рассказ Рассола про гермафродита по кличке Софочка из орловского призыва.
Её-его родителям пришлось раскошелиться, чтобы врачебная комиссия закрыла глаза на некоторые особенности физиологического строения их ребёнка – хотели хоть два года от неё-него отдохнуть. Вот и признали Софочку годной к нестроевой и отправили в стройбат, где из кого угодно сделают настоящего мужчину.
Уже незадолго до демобилизации орловского призыва в казарме четвёртой роты по причине смазливого дембеля сложился взрывоопасный любовный треугольник. Софочка предоставляла свою благосклонность сразу двум сослуживцам, а те не хотели мирным путём решить вопрос: на чью койку ей приходить после отбоя?
Тогда в этом же самой комнате тоже собрание устроили, и Рассол там сидел, может даже на этом же табурете, что сейчас подо мной, когда комбат поставил вопрос ребром:
— Софочка, ну, скажи, еби о мать, у тебя там хуй или пизда?
Рядовой военнослужащий поднялся с табурета и, подойдя к старшему по званию, плавным жестом отвесил пощёчину:
— Козёл старый!
Гордо вихляя бёдрами, она пошла обратно, спиной к довольному уханью хохочущего филина.
Отцы-командиры... ну, блядь, и армия!..Я бы не поверил в возможность призыва гермафродита в армию, но слишком уж достоверны детали рассказа Рассола, чересчур совпадают с окружающей действительностью.
— Вам дана высшая, блядь, материя! Мозг! Серое, еби о, вещество!
Ага, это он уже там у себя в следующую извилину забурился, во, блядь, армия – охуеть!.
На утреннем разводе начштаба объявил, что вчера в городе он видел кого-то из солдат отряда в самоволке. Он даже и погнался за нарушителем, но тот убежал. Однако, возмездия не миновать; сейчас он, начштаба, пройдёт вдоль строя личного состава и выявит самовольщика.
И он пошёл внимательно вглядываясь в окаменелые лица первой роты, второй роты, третьей роты, четвёртой роты.
...а хуй ты угадал, майор – дупель-пусто: дальше только КПП да ворота...
Также медленно он прочесал вдоль строя обратно к первой.
...вот ведь долбоёб...если ты там за кем-то гонялся, то так он тебе и выйдет утром на развод, жди больше, глазки закрой – ротик открой...солдатик тот сейчас где-то в сушилке кантуется, или дневального подменил...может вообще из тех бригад, что месяцами безвыездно в городе...
Пошёл на третий заход.
Первая рота, вторая рота, третья рота, четвёртая рота.
...ну, что доволен?..за дурной головой и ногам покоя нет...ну, блядь и ар...
— Вот он!– боксёрский палец майора уставлен на меня.
— Чё? Да если б за мной гонялся, ещё до развода б вывел!
— На гауптвахту!
Дежурный по части и два «черпака» в красных повязках подходят с требованием отдать им бляху и ведут меня на КПП. Я на ходу продолжаю доказывать, что он, сука, и сам же знает, что это не я был, но меня запирают в тёмной глухой комнатушке «губы».
Через час или два дежурный по части отпер дверь и вернул мне ремень: я назначен на штрафные работы – посыпать песком шоссе до города поверх гололёда, грузовик с песком уже у ворот...
Жмуря глаза от вьюжного ветра, я добросовестно бросаю лопатой песок через железный борт, но когда, въехав в город, грузовик направляется за следующей порцией песка, мои с ним пути расходятся у первого же светофора...
вверх-скок