самое-пресамое
финальное произведение

Зима нагрянула как-то враз, бесповоротно, повсюду разлеглись сугробы, словно всю жизнь так тут и валялись…

Перед танцами я зашёл за Ольгой. Она представила меня законным владельцам хаты, которые так счастливы, оказывается, со мной познакомиться — снимай пальто, садись, выпьем! Но — нет, спасибо, мне сегодня ещё работать.

Так что Ольга оделась, и мы вышли.

Правда, для Клуба малость рановато, потому что аппаратуру с эстрады мы не убирали, а просто запирали Зеркальный Зал после танцев. И, чтоб скоротать избыток, мы посетили скамейку возле нефтебазы. У Ольги в сумочке нашлась бутылка вина. Небольшой сюрприз, но приятный. Выпили мы совсем слегка, для общего тонуса и сугреву. А потом отправились в Клуб через глубокую синеву вечера, по приветливо хрусткой корке снега плотно уезженного транспортом…

. .. .

Уже в темноте ночи́, безлунной, однако с мириадами ярких звёздных точек, утыкавших всё небо от, края и до края, мы пришли проведать недоприконченную бутылку красного вина, заныканного в сугробе под забором…

Оно оказалось слишком холодным, ничуть не грело, и безвкусное как лёд. Мы даже допивать не стали, а просто сели покурить.

Потом я расстегнул на себе пальто, она — своё, и села ко мне на колени.

Друг с другом мы уже обращались, как с полной личной собственностью. Я мог запросто запустить руку в её колготки, — до той самой выпуклой впадинки, которую не нашёл в ночь обезумевшей кукушки. Она же, без всяких, расстёгивала мой ремень и ширинку, чтобы удобней обхватывать мой напряжённый уд.

Всё, как обычно, вперемешку с затяжными поцелуе-погруженьями, когда глаза закрываются сами по себе и вокруг сумерки иного измерения.

Но сумерки вдруг уплотнились... случилось что-то вовсе непонятное, где не разобрать, что или как... но чувствуется, даже с закрытыми глазами, что это совсем уже где-то ещё… и там я не тот я каким прорвался из себя… войти в это блаженно тесное тепло… и мы сплетаемся всё крепче... с каждым толчком... рывком.. сливаемся в одно... и вовсе нету никакого я, а только мы… мы… мы… и больше ничего… какая-то непостижимость… а… неважно… и всё плывёт… ничего не видно... а и не надо... о каак хорошоо мыы.. в этой плывуче непроглядной пелене… а?! что это?.. Что?! О, нет!. Ещё!.. ымм...

Связь оборвалась. Рывок, другой, ещё один следом, вовсе бесполезный, показали — нет, не догнать, не удержать, нечем вернуться, продолжить…

Ночь медленно всплывает вспять из ниоткуда… сугробы… скамья… всё тут опять… обратно...

Мы распались, снова двое — она, я… Оглушённый, поднимаюсь на ноги.

Всё та же лампочка на своём столбе. И искорки мигают из сугробов, тут и там. Чёрное небо проколото россыпью звёзд...

Когда никого не тянет думать... не думает никто…

А шапка куда делась? Нафиг, да пусть где хочет, подождёт, не к спеху...

17-е ноября… ученик слесаря... 17 лет... утратил девственность...

А она? Тоже сейчас?

При расставании с ней, так странно вдруг притихшей, у тёткиной калитки, я понял, что теперь мой долг быть сильнее, чем она, а всё остальное и понимать не стоит, отныне и навсегда, вовеки, присно, веков...

На следующий день после работы, я посетил Вечернюю Школу Рабочей Молодёжи, куда Ольга иногда заглядывала, потому что тётя Нина домогалась — ходи! Бумажку получи об окончании восьмого класса!

После звонка на перемену, она появилась в коридоре, и ушла со мной, прогуливать уроки, сколько оставалось... Всю дорогу до тёткиной хаты, пришлось мне слушать взволнованную сводку, до чего кровищи натекло с неё. За всю ночь,

~ ~ ~

Конечно, наша любовная связь была не в силах растопить снега и лёд зимы вокруг. Но всем снегам и льдам зимы не удавалось погасить жар нашей страстной связи. Тем более что мы связывались и раздували его при малейшем удобном случае…

Покрытая мятым снегом скамейка нефтебазы вскоре получила отвод из-за своей совсем уж лишней спинки.

Вагончик из листового железа, рядом с крохотным катком в заводском Парке, казался более удобным.

Только невыносимо долго приходилось ждать, пока хлопцы допьют своё вино и представят дотошно мелочные отчёты, кто сколько выпил за текущий день и какие обстоятельства вызвали, либо сопутствовали потреблению.

Обменявшись информацией, смажут друг друга по жевалам, так, от не хрен делать, но без ножей, пока-таки надумают расходиться.

Нож доставать — себе в убыток, если Колян у кого-то нож засёк — с концами забирает, и — всё, прощай оружие…

. .. .

Колян с Посёлка являл собой образчик всё более редкой породы богатырей. Не особо, впрочем, крупный экземпляр, всего 180 см и крайне немногословный. Хотя оно ему не очень-то и надо — глянь на эти кулачищи, по 20 кило каждый, и охота к лишним разговорам отвалится сама собой.

Даже из-за угла мешком пришибленный враз догонит, что Колян его уснéдает в шесть сéкунд, как нéхрен делать.

Среди братанов он мог, конечно, высказать слово или два, просто надо иметь терпение, пока у него этот процесс завершится...

Меня он зауважал по непоправимой ошибке, которую взял в голову ещё летом, в момент моего «обручения» с Ольгой, когда мы ещё только-только начали встречаться.

. .. .

В тот вечер, перед выходом в Парк, я у сестры колечко выпросил и на палец надвинул. Обыкновенная фигня бижутерная, а в неё стекляшка вставлена. Типа перстенёк из кино про итальянских блатных. Наташа еле-еле согласилась, ну, поклялся, что только один этот раз.

В Парке, мы с Ольгой поднялись в будку киномехаников летнего кинотеатра, младший киномеханик, Гриша Зайченко, иногда со мной ключом делился. Ольга, как увидала то колечко на моём мизинце, враз — кто дал?

Мала́, грю, одолжила, сестра моя младшая.

Ольга не верит ни в какую, дай, грит, гляну. Как только протянул ей — цап! и на палец себе — хопа! Только на другой, не на мизинец.

Ладно, грю, хватит, сколько покрасовалась, я Наташе вернуть обещал, этот от парня её.

Ну, тут уж Ольга послушала, снимать стала — но так фиг там! Не слазит. Она и крутит его, и тянет, и на палец плюёт — всё без толку.

Короче, не свидание уже, а полная камера пыток, пока она то колечко через сустав по микрону протаскивала. Когда я, наконец, эту хрень в карман штанов засунул, какие уже поцелуи и всё такое, у Ольги палец распух, болит, а мне её жалко. В общем, кинобудку я запер, и мы ушли.

А Колян в тот момент со сторожем в билетной кассе пары нагоняли, ну он просёк, это кто там сверху спускается.

А что ещё ему оставалось подумать? Тут полчаса на весь кинотеатр женские стоны из кинобудки, через обе дырки:

— Ой! М-м! У! Мама!

Так и состоялась его ошибка, он как бы, типа, подумал, откудова в такой мелкоте как я… ну этта, вроде как бы сидит оно, а? Короче, он меня зауважал как богатырь богатыря, который просто по другому профилю.

. .. .

И в результате этих всех причин, пересидев, изнемогая напряжённым нетерпением, все те придурковатые дебаты, что пора подловить хиппарей с Площади Мира, да выбить им бубну, шоб сильно так не хипповали, перед тем, как освободят помещение, довольные — до чего они крутые блатари, нам ещё приходилось дожидаться, пока Колян отпроцессирует свои бесконечные объяснения куда… ну… этот… типа… ключ… этта… спрятать… ну… от вагончика… типа…

. .. .

И не мог не вызвать самых тёплых чувств тот длиннополый овчинный полушубок тёти Нины, что в нём однажды вечером Ольга выбежала из хаты. Мы спустились в укрытую снегом Рощу, на ровный лёд замёрзшего Болота и было хорошо, но как всегда, мало...

~ ~ ~

На заводе закончился срок нашего ученичества, и мы начали получать по 70 руб. в месяц, почти как и все слесаря. Теперь при рубке железа зубилом, мы не ахали молотком себе по пальцам, и нам (волосатикам) доверили изготовить экспериментальное изделие с нуля… Это интересно.

Мы изучили неосязаемые движения мысли работника конструкторского бюро, вылившиеся, посредством визуально умозрительных линий, в чертежи с бессчётными цифирьками размеров.

Согласно этим цифрам, мы упрашиваем газорезчика нарезать кусков из 20 мм проката, упрашиваем разметчика очертить контуры, упрашиваем строгальщика обстрогать лишний метал, по разметке, упрашиваем сварщика приварить эту к этой, а ту к той…

Зачем столько просьб? Ну так каждый же занят, типа как бы… Иногда от просьбы до исполнения ждёшь неделями или иди, проси по новой...

Но — ты ж глянь! — скелет проекта, на стеллажах снаружи Ремонтного цеха, постепенно обрастает металлом деталей, начинает уже что-то вырисовываться, мастер перестаёт звать нас на каждом шагу "волосатиками", а слесари Экспериментального участка уже не подначивают про дату запуска нашего Лунохода.

И тут начальник Экспериментального участка приказывает передать, уже порядком загрязнившуюся, картонную папку с чертежами Яше и Мыколе-старо́му, чтобы более опытная рабочая сила довела неосязаемую техническую идею до весомой ощутимости… Это обидно.

А следующее изделие мы просто запороли…

Вбухали массу материала, на стеллажах собрали конструкцию здоровенного стенда «Слава Труду!», и позвали Борю Сакуна — пусть полюбуется, перед тем как отвезут на установку перед главной проходной завода.

Мастер посмотрел по чертежам и говорит что-то тут не то, а что именно не то, сказать не может. Из кабинета начальника цеха, над раздевалкой, спустился инженер-технолог, стали вдвоём смотреть. Инженер поддержал негативное мнение Бори, но тоже никак не смог определиться, где оно не то. Потом, на па́ру, рулеткой проверяли — размеры вроде все на месте.

Пришлось вызывать автора проекта из конструкторского бюро при заводоуправлении. Так даже он не сразу понял причину, но смотрел-смотрел… и — догадался!

Мы скрупулёзно воплотили в металле все детали его идеи, но только в зеркальном отражении, где лево — стало право, и наоборот. Пришлось порезать на куски наш славный труд, а площадь перед проходной так и осталась без запланированного монумента...

* * *