Приезжие, которые купили Пилютину полхаты, в Сибирь не из Конотопа вербовались, и даже не с Украины.
Они говорили на непривычно чистом Русском и не понимали многих местных слов. Числом их насчитывалось четверо, пара бездетных пар, что разделили полхаты ещё раз пополам. Пара, которая чуть постарше, жила у нас за стенкой, а молодым досталась часть с окнами на улицу. Наверное, поэтому они выглядели пожизнерадостней, чем старшие. Хотя, по сравнению с покойной Пилютихой, те тоже показывали вполне дружелюбный характер.
Наш непосредственный сосед, муж в старшей паре, затеял ремонт печки у них на кухне и нашёл клад, спрятанный в дымоходе. Саше с Наташей, и детям из хаты соседей Турковых, он раздал кипу невиданных денежных знаков.
Они удивили меня своей номинальной стоимостью. Прежде, сизые 25-рублёвки, с гипсовыми бюстом Ленина в профиль, казались мне пределом крупных купюр, но нет! Дети Турковых играли сотенными и даже пятисотенными банкнотами, каждая размером с носовой платок, с картинками античных скульптур и царскими портретами в овальных рамках, плюс витиеватая подпись Министра Финансов Российской Империи.
Играли они также вялыми «керенками» и валютой Украинской Рады времён Гражданской войны, которая, в целом, не слишком живописна, однако подпись Лебiдь-Юрчика ничуть не уступает подписи Царского министра, числом завитушек.
Между прочим, в нашем классе учился хлопец, у которого тоже фамилия Юрчик, а звать Сергеем, как и меня. Только он повыше, и на уроках Физкультуры в строю стоял вторым. Но вряд ли родственник финансовому Юрчику, потому что сам он из Подлипного. Скорее всего, просто однофамильцы.
Когда отец пришёл с работы, сосед позвал его показать коробочку, в которой лежал клад, и место в печной трубе, откуда он его вынул.
Потом отец вернулся домой и, стоя посреди кухни, задумчиво сказал: «А ведь там не только бумажки лежали». Потом он снова полистал кипу царских банкнот на столе и пустился вспоминать своего канинского родственника, по материнской линии.
При царском режиме, тот освоил выпуск таких же вот бумажек на своей специальной машинке. Широко жил, но погорел из-за нетерпеливости.
К нему из города брат в гости приехал, зашли в «монопольку», так при Царе называли продуктовый магазин, и купили водки. А монопольщик, уже когда братья вышли распивать, заметил на своих пальцах синие следы от пятирублёвки. Они до того спешили отметить встречу, что даже не дали деньге, как следует, просохнуть.
Короче, сослали печатника в Сибирь, а всё имущество конфисковали. А жена его поехала за ним, как те жёны осуждённых Декабристов.
— Вот что значит любовь,— сказала мать, чтобы пилюлей романтичности подсластить меркантильную горечь тематики.
— Какая там любовь!— взвился отец.— Та стерва поняла, что за таким пройдохой ей и в Сибири будет лучше, чем в деревне.
Он довольно хмыкнул, и мне тоже стало приятно, что где-то в моём фамильном дереве сидит прожжённый прохиндей. Пусть даже из времён давным-давно минувших, дореволюционных, которые казались такими же далёкими, как былинные богатыри из старины суровой.
Впрочем, при Змее-Горыныче бумажных денег ещё, конечно, не печатали.
Спустя неделю, предположение отца косвенно подтвердил муж из пары помоложе (уже изрядно приунывший). Он поделился новостью, что его друг, без всякого предупреждения, исчез неведомо куда. Втихаря рассчитались с работы (его жена тоже), и уехали, не попрощавшись с друзьями за стенкой. Дружба дружбой, а табачок врозь.
Вскоре молодая, но уже впавшая в грусть, пара тоже уехала. Пилютина часть хаты осталась пустовать, и надолго...
(…даже кратко знакомый с Советским законодательством не станет осуждать беглецов слишком строго — любой клад, найденный в СССР становился собственностью государства, минус 25% за труды счастливчику, который нашёл. Никакой Джон Сильвер не позарился бы на такие сокровища...)
~ ~ ~
Из-за подготовки, полученной в лагере комсомольских активистов в Сумах, я был избран Председателем комсомольской организации школы № 13 (сокращённо Комсоргом), и следующую неделю не посещал занятия по уважительной причине. В комиссии из пяти других комсоргов, мне пришлось посещать отчётно-выборные собрания комсомольских комитетов школ города, на которые нас водила второй секретарь горкома комсомола. Помимо меня, в комиссии оказались ещё двое выпускников сумского лагеря — одна из девушек и гитарист.
Отчётно-выборные собрания убивали своей скукотищей, потому что в каждой школе одними и теми же словами говорили про одно и то же. После чего второй секретарь непременно требовала от нас, комиссионеров, выступить с нашими критическими замечаниями. Гитаристу это удавалось лучше всех — втянулся тренькать всего на двух аккордах.
"Лелея, холя и блюдя славные традиции своего пионерского прошлого, комсомол школы № 13 внёс весомый вклад в Ежегодный Общешкольный Сбор Металлолома..."
Каждую осень половина большого школьного двора, вдоль забора напротив учебных зданий, разделялась на сектора, а те распределялись между классами, начиная с пятого. И теперь каждый знал, куда ему валить собранный металлолом.
Классы соревновались, кучи всякой ржавой всячины росли, регулярно взвешивались, вес записывался и, в конце концов, ворота школьного двора распахивались для самосвала среднего возраста и такой же грузоподъёмности, который увозил коллекционный взяток неведомо куда, в две, обычно, ходки. Классу победителю присуждалась Почётная Грамота, которая и вручалась на ближайшей торжественной линейке школы.
Конечно, те грамоты всем пофиг. Что привлекало, так это — собраться целым классом и — … ну не совсем, чтобы целым, вообще-то, а кто так уж и быть придёт... и — с парой возков, дробно грохочущих железом своих колёс по булыжнику улицы Богдана Хмельницкого, или натружено скрипящих ими же по вымощенным пылью остальным улицам Посёлка, углубиться в его географические головоломки в поисках металлолома.
Куда конкретно? Да, по-всякому. Бывало, кто-то из одноклассников приносил весть о соседе, охотно готовом избавиться от многолетних залежей чего-то ржаво-тяжёлого в углу двора хаты. «Ай, молодцы, деточки! Та заезжайте ж уже! Ото там! Все забирайте!»
Но дырявые тазы, диванные пружины из давних режимов, и гнутые гвозди — слишком легковесный сброд, чтобы добавить авторитета твоей куче. К тому же с борцами за опрятный вид своего двора на Посёлке тоже не густо. «Ну и що, що там куча за сараем? А може и згодиться щось».
И не поспоришь, потому что при ремонте забора доска, от гвоздя, рассыпается в прах, слишком уже струхла, а проволокой примотать — так ещё и простоит лет пару. А проволока откуда? Та сказано ж — на куче за сараем.
Поэтому сводный коллектив нашего девятого класса — те, кто вообще пришли — двинул в свободный поиск, катя два возка вдоль заводской стены по Профессийной всей… высматривая, как стервятники вестернов, поживу…
Когда завод кончился, и начались рельсовые пути товарной станции, которым нет числа, конца и краю, мы покружили вокруг явно ничейной колёсной пары, что даже и на рельсах не стояла, а сброшена была под небольшой откос, неаккуратно так. Однако невозможно погрузить многотонную махину на два возка, не то б одной ходкой победа осталась за нами.
Мы прочесали дальше вдоль путей, безрезультатно. Но вскоре ребята случайно заглянули в широкую секцию бетонной трубы, что затерялась в высоких травах вдоль путей, и обнаружили там арбуз и ящик винограда. Сбор металлолома имеет свои плюсы иногда.
— А шо, не ясно?— прокомментировал находку Владя Сакун, из бывшего параллельного.— Грузчики дерганули с какого-то товарняка и приныкали.
Необъяснимые, на первый взгляд, явления утрачивают мишуру загадочности пред умудрённым жизнью взором...
Мы повнимательнее оглянулись на составы, оцепеневшие на своих путях в дремотном ожидании «зелёного», каждый — своего.
Кто-то из наших поисковиков, отправляясь за металлоломом, не упустил прихватить нож, как чувствовал, что встретится арбуз. Но тот оказался чересчур велик для длины ножа, прорезавшего кожуру и плоть по меридиано-кругу. Пришлось жвакнуть его о край бетонного кольца торчавшего, на попа, из трав.
Арбуз распался надвое, но сердцевина его, так называемая «душа», осталась в одной из половин, не отделилась. Влажно-красная, в сахарных разводах, простёганная длинными поперечными стежка́ми чёрно-коричневых семечек… душа…
С невиданною прытью, которой в жизни от себя не ожидал, нанёс я молниеносный «удар сокола» — двумя руками закогтил и вырвал арбузову душу. В изумлении самим собой и этой вселившейся невесть откуда ловкостью, я великодушно отказался потчеваться оставшимися половинками, которые ребята раскромсали на доли поудобней, и ел из собственных ладоней, обгрызая бескожурный, истекающий соком ком арбузной плоти…
Ну а перед виноградом даже самые скромные девушки нашей металлосборной группы не устояли, но всё равно пол-ящика мы оставили грузчикам, чтобы не сильно прессовать... или почти половину.
Час спустя, по наводке случайного, но хорошо осведомлённого знакомого хлопца, мы вышли на залежи металлолома пригодные для промышленной разработки. Правда, в совершенно противоположных широтах…
В заборе между Базаром и Бурсой, она же ГПТУ-4, имелась дыра, через которую мы натаскали столько обрезков двухдюймовых труб, что на оба возка хватило. Там были ещё, но которые короче метра мы не стали брать.
На следующий день завхоз ГПТУ-4 пришёл в школу № 13, опознал те трубы в нашей куче и, после разговора с директором, увёз их на самосвале. Утверждал, что это материал для обучения бурсаков-токарей их ремеслу.
Однако Пётр Иванович нас ни в чём не упрекнул. Да и за что? Кто мог предположить, что учебный материал станет валяться в густой крапиве?
Хотя, если внимательно вдуматься, чему угодно можно подобрать подходящую причину, неразличимую на первый, поверхностный взгляд. И лишь моя неудержимость, в изъятии души арбуза, так и остался для меня загадкой… но всё равно классно так получилось.
(...в те безвозвратно канувшие времена—не дотянуться, не дозваться, не искупить—я не ведал ещё, что все мои горести, радости и всякое такое прочее, исходят от той недосягаемой сволочи, в непостижимо далёком будущем, которая растянулась сейчас на моей спине и слагает вот это письмо, в одноместной палатке, посреди тёмного леса на краю света, под неумолчный плеск реки, которую нынче зовут Варанда...)
вверх-скок